Творческий конкурс «Сталинград. Судьба человека»
Бой после битвы
Работу выполнил
Ошуков Дмитрий Андреевич,
учащийся 7 класса
БОУ ВО «Вологодская областная
кадетская школа-интернат
им. Белозерского полка»
г. Сокол, Вологодская область
Руководитель Вершинина Е.М.
2018 г.
Рядовой Федя Белов с товарищами по взводу неторопливо продвигался по улице поселка Сталинградского тракторного завода. Улицей назвать то, что перед ними лежало, можно было только условно. В сгущающихся сумерках проступали сгоревшие дома, кирпичи, щебенка — все пересыпанное копотью, снегом, стеклянными гильзами и кое — где торчащими останками человеческой плоти и уже не вызывали ни ужаса, ни удивления.
Федя считался не только везунчиком — уцелел один из всего отделения, когда переправлялись через Волгу в Сталинград два месяца назад, но и вывернулся из всех передряг, что выпали на его долю за это время. Не погиб в бесчисленных атаках, когда товарищи справа и слева падали, как подкошенные. Не убил снайпер. Не тронули снаряд, мина или бомба. Остался жив. Не зря младший лейтенант Рудометов, командир взвода, родом из Архангельской области, вручая ему новенькие погоны два дня назад, сказал: «Хвалю, боец! Ты да Баркасов из Рязани во взводе остались старослужащими. Принимай молодое пополнение и учи, чему сам умеешь. Воевать нам с тобой ещё долго…»
А Федор вспоминал старушку — мать из глухой вятской деревни, что, провожая в военкомат, благословила и дала ладанку, наказав строго-настрого не терять и не расставаться с ней. Разве знала она, что «меньшой» попадет в такое пекло?! И вот живой… А сколько сотоварищей лежат в развалинах? Убитые, разорванные снарядами, подавленные танками, придавленные стенами. «Долго придется всех собирать и хоронить, — думал боец, — наверное, не один год, пока город отстраивают…»
Голодный живот недовольно бурчал. С утра, после жидкой каши, маковой росинки во рту не было, а тут ползай по развалинам! Федя вспомнил о сухаре в нагрудном кармане, но решил повременить, вдруг на вечер что- либо ещё добавят. Хорошо бы, как на Новый год! Старшина Рябко расстарался, достал где — то пшена и американской тушенки. Такая знатная каша была! Даже в родной деревне Федор не помнил, ел ли такую! Ничего, город от фрицев очистим, получше поедим.
Новенькие погоны слегка топорщились на уже повидавшей виды шинели. Федор не любил ватник, хотя тот и был более удобен, да и морозец был невелик. Не расслабляясь, придерживая чуть на весу свою «мосинку», Федя чутко реагировал на звуки, шорохи в развалинах и то, что можно было назвать тишиной, после многомесячного непрерывного грохота боя, от которого можно было сойти с ума.
Молодое пополнение, тревожно оглядываясь по сторонам, жалось к солдату, хотя бойцы и понимали — немец сдался, воевать прекратил, всё, что нужно, — прочесать территорию и если что…
В это время, метрах в 200-х от красноармейцев, в полуподвале разрушенной трехэтажки, рядовой 295-й пехотной дивизии Иоганн Шихт и двое его товарищей, затаившись, дожидались темноты, доедая последнюю плитку шоколада, что осталась от запасов из сброшенного месяц назад с самолета тюка с продовольствием. Конечно, копчености, консервы, кофе господа офицеры взяли себе, но и солдаты, осталось которых не так и много, последний месяц не пухли с голоду, как в других полках и дивизиях. Фельдфебель Клаус, погибший неделю назад, приказал строго всё поделить на нормы и ежедневно проверял расход. Сейчас его нет, и солдаты расслабились, тем более, если не есть — не будет сил идти. Фюрер обещал их выручить, значит, нужно двигаться навстречу своим. Эти русские не будут с ними церемониться, если плен. Иоганн видел концлагерь с русскими в Алексеевке. Их последние месяцы вообще не кормили, остались только штабеля трупов, присыпанные снегом, а ведь там было тысяч 20…
Да, но и солдаты фюрера не жировали. Едва ли по 300 граммов хлеба доставалось в день, а тут пленные. А ещё местное население. Иоганн никак не мог понять, как они живут, что едят. Эти серые тени, скользящие в развалинах, дети, женщины, если их можно так назвать. В этом аду, где и бывалый солдат терял самообладание, существовали гражданские. Пусть часть из них работала на немецкую армию и хоть что-то получала, а остальные? И почему Советы оставили население в городе? Господа офицеры говорили что-то об уверенности русских не допускать нас в город Сталина, но немецкая армия плевала на их уверенность. И вот печальный итог. Не зря в полку зло шутили над румынами и итальянцами на флангах. Ох, подведут «макаронники»! Так и случилось. Не выдержали даже первого удара, побежали. Фронт посыпался. Хорошо, что в котле большинство были солдаты фюрера. Стойко стояли. А теперь оставалось дождаться темноты, а темнеет зимой в этой дикой стране рано, и двинуться в сторону от Волги, прячась в развалинах. И родной МП-40 ещё ни разу не подвел, да и у товарищей оружие в порядке. Фельдфебель Клаус всегда говорил: «У немецкого солдата две обязанности: любить фюрера и молиться на оружие». Конечно, господа офицеры недовольно морщились, мол, нужно наоборот, но фельдфебель Клаус никого не боялся… Вот с патронами беда — по два рожка на каждого едва ли наберется. Но те скоротечные бои, что были раньше, приучили расходовать боеприпас экономно, если только русские не повалят лавиной, как было осенью. Тогда и пулеметы еле справлялись. Но сейчас они научились. Самое страшное — это их штурмовые группы — неуловимые, уверенные, беспощадные. А ещё снайперы… Иоганн поежился, вспомнив удивленное выражение на лице фельдфебеля Клауса с аккуратной дыркой во лбу, и тут же отогнал дурные мысли.
Русские празднуют победу, значит, расслабились, напьются, будет им не до Иоганна с товарищами, шанс проскочить через их посты возрастет многократно. Солдат вспомнил, когда последний раз пил шнапс. Да на Рождество! Солдаты где-то раздобыли бутылку. Иоганн не мог вспомнить, когда они мылись последний раз. Солдат гнал от себя мысли и о том, как им идти через степь, где невозможно спрятаться, в мороз и метель, без патронов, без связи, без продуктов. Последняя группа из дивизии, те пять человек, которую они видели сегодня рано утром, наткнулась на посты русских за оврагом, и, по-видимому, вся полегла. Иоганн слышал бой и поблагодарил Бога, что Господь отвел его желание двинуться вместе с ними. Да, тот тщедушный ефрейтор, что шел сзади и тоже будто бы не прочь был остаться, успел шепнуть, что доктор Геббельс объявил в Германии траур по нам, по 6-й армии. Интересно, подумал Иоганн, а русские объявляли ли когда — либо траур? По сотням тысяч положенных нами под Вязьмой, под Харьковым? Здесь в Сталинграде сколько мы положили? Странный народ — за каждым погибшим встают двое, трое, четверо…
Господа офицеры говорили, что сзади у них пулеметы НКВД, но это не объясняет такое презрение к смерти. У нас, говорят, тоже иногда заградительные отряды выставляли, в соседнем полку даже расстреляли нескольких солдат за трусость… В России всё не так. Либо их просторы приучили не бояться смерти, либо…. «Камрады, тревога!» — прозвучало совсем близко.
А в это время младший лейтенант Рудометов, стоя на своем наблюдательном пункте на 5-м этаже разрушенного здания, со всё нарастающей тревогой всматривался в темнеющий город. Группы не возвращались. Где — то на Коммунарской в поселке бойцы Белова уже должны были закончить прочесывание. Если верить тому умирающему немецкому ефрейтору за оврагом сегодня утром, то там должны были остаться их солдаты…
Федор чутьем, даже не ушами, услышал характерный лязгающий щелчок взводимого немецкого МП. Резко остановившись и присев, он махнул остальным и вдруг прыжками бросился к ближайшему дому, выставив вперед свою винтовку. Показался дверной проем. Пожалев, что не успеть вытащить гранату, боец передернул затвор, но бледное пламя, сверкнувшее навстречу, отбросило его назад. Краем газа Федя успел заметить, как его товарищи бросились в развалины, и провалился в небытие…
Младший лейтенант Рудометов услышал щелчки выстрелов в районе Коммунарской, дернулся к телефону, затем к биноклю… Тридцать третий дом. Тридцать третий дом! Звонок дернул по нервам.
— Что там у тебя?
— Нарвались на засаду, товарищ капитан, послать некого, а там необстрелянные… Огоньком бы помочь…
— Ладно, свяжу с УРом на Голодном острове…
— Диктуй, младшой, мои снайпера враз накроют, бывало и посложнее…
Расчет сработал лихо. Почти пудовая мина мягко скользнула в ствол полкового миномета.
Тэ-н-н-н. Не успел затихнуть звенящий резкий звук, как вновь тэ-н-н-н! Пошли секунды, одна, вторая… Наконец низкие тучи озарили три слабые вспышки и спустя несколько минут донеслись глухие удары.
— Готово, отбой!
Солдат Иоганн Шихт с товарищами, экономя боеприпасы, обстреливал темные точки копошащиеся в развалинах. Хлопки их винтовок пока не приносили вреда, когда раздался характерный свист, от которого кровь начинала стынуть в жилах…
- Мина!
«120 миллиметров…», — успел подумать солдат, и мир исчез.
Три разрыва перевернули кирпич, перекрытия, обрушили остаток стен, а огромная четырехметровая воронка перед входом указала, что здесь уже никого нет и не будет…
Оставшиеся в живых бойцы, едва только перестали падать комья земли и камней, бросились назад, в свою часть.
Завтра, засветло, они придут к этому дому, к ещё дымящимся руинам и найдут обгоревший кусок шинели с новеньким погоном и рядом сухарь, каким — то чудом оказавшийся на окровавленном снегу- всё, что осталось от бывалого бойца, рядового Федора Белова 19-ти лет от роду.
А души Федора, других бойцов и немецких солдат, поднимаясь к своим Богам, может быть, наконец-то увидели сверху всё огромное поле битвы, связавшее их в последние месяцы. Убитый город, убитые люди, убитая река. Черные коробки сгоревших танков, остатки раздавленных орудий и вереницы пленных по дорогам за Волгой с чернеющими трупами на обочинах, и редкие фигуры оставшихся жителей, вылезающих из развалин, и группы бойцов, деловито прочесывающих остовы зданий, вытаскивая оставшихся солдат «непобедимого» вермахта…
Но вовсе не напрасны жертвы Сталинградской битвы! Вечная память воинам, погибшим за свое Отечество!