Кремлёвцы

Говорят, что есть такая профессия: «Родину защищать». Профессионалов самого высокого класса готовило Московское Высшее общевойсковое командное орденов Ленина, Октябрьской Революции Краснознаменное училище имени Верховного Совета РСФСР (МКПУ, МВОКОЛОРКУ, МВИ), которому 15 декабря 2017 года исполнится 100 лет. Выпускникам прославленного МосВОКУ 1985 года посвящается эта книга. Обычным мальчишкам из 80-х. Один из них, много лет спустя, станет первым «Черным Орлом». Второй — разработает тактику «Вежливых людей», благодаря которой состоится «Русская весна» в Крыму. Третий (главный герой этой книги) — станет настоящей легендой для разведчиков во многих странах мира. Кому-то из этих ребят придется пройти Афган. Кому-то — Чечню. Кому-то — другие «горячие точки». Кто-то будет принимать участие в специальных операциях по всему миру. По-разному сложится их жизнь и служба. Но одно останется неизменным: они навсегда останутся курсантами-кремлевцами, чья профессия — защищать Родину.

Глава 1. О любви и ненависти
О своих предках по отцовской линии я знаю совсем немного. Знаю, что пришли они с Южного Урала. Что были казаками. А в середине восемнадцатого века осели недалеко от Москвы. Со стороны матери мои предки жили на границе нынешних Липецкой и Рязанской областей. Об одном из них есть упоминание в древних летописях. Он отличился на Куликовском поле, затем в составе посольства московского князя был направлен в Великую Орду. А после этого стал послушником у Сергия Радонежского.
Да, я действительно знаю о них слишком мало. Но одно я знаю точно. Среди моих предков никогда не было дворян и купцов. Почти все мои предки были хлеборобами. Или воинами. И даже если иногда уходили в монахи, то и там они оставались воинами. Потому что наши монастыри испокон веков были не только крепостями духа, но и хранителями народной мудрости и ратной доблести. Хотя и об этом мы тоже знаем не слишком много.
Мой прадед донской казак Даниил Лаврович Паршин и его супруга Пелагея Степановна жили в селе Тёплое Липецкой области (тогда Рязанской), Данковский район (Воскресенский). На русско-японскую войну Данила Лаврович ушел добровольцем. Под Читой пристал ко второму Верхнеудинскому полку Забайкальского казачьего войска. Участвовал в непрерывных стычках с неприятелем от Ляояньских боев и до конца войны. Получил чин хорунжего. Был награжден орденами Святой Анны четвертой степени и Станислава третьей степени. Владимира четвертой степени, наградное оружие и чин сотника получил уже на войне с германцем. А так же, три легких и два тяжелых ранения, по которым вчистую был списан с военной службы. В 1918 году ушел с белыми и сгинул где-то на полях гражданской войны.
Пелагея Степановна была любимой снохой и любимой женой. По воспоминаниям моей тети, Татьяны Ивановны Лушиной, она была очень красивой. Прадед ее очень любил. Всегда привозил ей жамки (пряники)». Прабабушка прожила девяносто лет. У нее было пятеро детей. И при жизни она застала тридцать двух внуков и примерно столько же правнуков.
Их дочь Анна Даниловна, родившаяся 2 августа 1903 года, тоже была удивительно красивой, в маму. Окончила гимназию (в то время это было хорошее образование). Многие местные парни засылали к ней сватов, но она вышла замуж за приехавшего после гражданской войны в их село Ивана Чуракова. Он был одним из «двадцатипятитысячников», коммунистов, приехавших создавать колхозы. Жить они перебрались в деревню Ясная Поляна («выселки» из села Тёплое, названа так в честь Толстовской Ясной поляны). Он тоже был тружеником. Выводил новые сорта яблонь. Пахал и сеял наравне со всеми. Может быть, чуть больше, чем остальные. И колхоз, который создал Иван Васильевич Чураков, очень скоро стал одним из лучших.
Иван Васильевич был участником двух Всесоюзных сельскохозяйственных выставок в Москве (1939 и 1940 гг.). Этой чести удостаивались тогда не многие. За право участвовать в Выставке боролись миллионы колхозников и рабочих совхозов, тысячи агрономов, зоотехников, механизаторов. Выставочный комитет получил около 250 тысяч заявок о желании быть ее экспонентом.
В июне 1941 года он добровольцем ушёл на фронт. У председателей колхозов была «бронь», но он сказал, что «хлеб выращивать смогут и женщины, а Родину защищать — должны мужики». «Очень высокий он был, под потолок (выше двух метров ростом), и очень большой размер обуви у него был (48-49). Я его не помню. Мне (Татьяне Ивановне Лушиной) было два с половиной годика. Единственное помню, что остались после него здоровущие калоши, сделанные на заказ, и больше ничего. Когда он ушёл на фронт, Маше было два месяца, Кате — пять лет, Лёше — семь, Васе — девять, Ане — тринадцать».
Вместе с дедушкой на фронт ушли все его братья (родные, двоюродные). Более тридцати наших родственников из села Теплое ушли с ним на фронт. Домой вернулся только один.
Иван Васильевич был назначен командиром разведывательно-диверсионной группы, предназначенной для проведения диверсий в немецком тылу. Но в конце сорок первого года, когда немцы рвались к Москве, его группа в составе десяти человек получила задачу занять оборону в районе населенного пункта Зубово (посёлок недалеко от города Клин Московской области). И не допустить прорыва танков и пехоты противника к дороге Москва — Ленинград. Довольно смешная задача для группы в десять человек, у которых не было ни одного пулемёта, а из противотанковых средств — только несколько бутылок с зажигательной смесью. Они смогли поджечь только два немецких танка, и задержать немцев на несколько часов…
Из всей группы в живых осталось только три человека. Ранеными они попали в плен. С них сняли верхнюю одежду, разули и босиком погнали в сторону Зубова. Где загнали в церковь. Туда же немцы заставили местных жителей перенесли раненых красноармейцев из местной школы. В школе располагался пункт сбора раненых, который наши не успели вовремя эвакуировать.
Был страшный мороз. Пленных не кормили. Местные жители пытались бросать в окна церкви хлеб, но немецкие часовые их вскоре отогнали. Потом пришли немецкие танкисты. Они были обозлены потерей двух танков, взяли у часовых винтовки и около часа избивали пленных прикладами.
За первую ночь замёрзло больше половины пленных. Ещё одна ночь и с ними было бы покончено. Но на следующий вечер мой дед вместе с двумя своими товарищами обезоружил немецких часовых. На рассвете следующего дня они вышли к своим.
В тот же день наши отбили у немцев эту церковь. В живых там уже никого не было. Вскоре был освобождён и Клин. Мой дед несколько месяцев пролежал там в госпитале. Ранение и сильное обморожение долго не давали ему подняться на ноги. Из Клина пришло его последнее письмо.
В начале 1942 года, после выздоровления, моего деда направили на Калининский фронт. Точнее за линию фронта. А еще через пару месяцев пришло извещение о том, что Чураков Иван Васильевич пропал без вести. От него не осталось даже могилы.
(Шестьдесят пять лет спустя, благодаря создателям электронной Книги памяти obd-memorial.ru станет известно, что «гвардии красноармеец, стрелок 4-го гвардейского мотострелкового полка 2-й гвардейской мотострелковой дивизии Чураков Иван Васильевич был убит 4.08.42 г. в районе деревни Коршуново Ржевского района. Похоронен в деревне Коршуново». Ротный писарь ошибочно указал в похоронном извещении Воскресенский район Московской области вместо Воскресенского района Рязанской (Липецкой) области. Из-за этой ошибки 65 лет наш дедушка числился без вести пропавшим. Четвёртого августа 2007 года мы с сестрой Татьяной и двоюродным братом Геной Коледой побывали на месте его последнего боя).
После войны в селе Тёплом и в Ясной поляне был сильный голод. Вот что вспоминает о том времени тётя Таня: «У нас люди пухли и умирали. А мама помогала всем вокруг. Как жена бывшего председателя колхоза, она считала себя обязанной так поступать. Наварит, бывало, каши «гречневой». Что из мороженой картошки (весной собирали, осенью нельзя было, мыли, сушили, толкли в ступе, сеяли, — получались и мука, и крупа) и бидон молока нам даст. И идем мы, дети, то в одну деревню, то в другую. Почему мы выжили? Труженики были. Мама и вязала, и шила, и валенки валяла, и крыши крыла, и печки клала, и мыло сама варила, и т.д. И ни одного дня в колхозе на работе не пропустила. Без выходных. И огород был 40 соток, и дети малые.
В школьном возрасте мы зимой и снега-то не видели. Сидели всю зиму на печке — одевать было нечего. Когда мама с работы придет в обед (не на обед — обедать ей некогда было — скотина, дети), мы на несколько минут обували ее валенки (они нам были по самую попу), выходили в снег, где поглубже, и стояли в нем. Потом мама загонит домой (валенки нужны) — и мы опять на печку. Ничего все выросли, выучились.
Трудно маме приходилось. Однажды пошла она в лес за дровами, а за ней увязались два голодных волка. Она несла вязанку дров, а два волка шли по обе стороны строго на одном расстоянии. Она остановится, и они сядут и сидят, ждут. Она, с замиранием сердца, трогается, и они встают и идут. Так до дома дошли и убежали — не тронули.
Из двадцати домов, что были в Ясной поляне ушли на фронт мужики. И ни один из них не вернулся (через несколько лет от деревни не осталось ни одного дома). Когда немного полегче стало, мужики из Тёплого стали возить зерно и яблоки на базар. За двадцать пять километров. Мама с мешком яблок сидит всю ночь на дороге (чтобы их не прозевать), а они мимо проедут и не остановятся. Сами сидят на подводе, а наш мешок положить некуда. Приходилось маме брать тележку. Мы маленькие, маме помогаем, тянем эту тележку. А мужики «гогочат». Мужчины эти, многоуважаемые участники войны, издевались над нами, как хотели. Многие не могли простить маме того, что когда-то давным-давно она отказала им со сватовством. Считали её гордячкой. Ждали, когда она придёт к ним на поклон, за помощью.
Мама ни на кого не обижалась, ни от кого помощи не ждала. Но до самого последнего своего дня она ждала своего мужа. Верила, что он вернётся. Говорила, что «пропал без вести, не значит, что погиб». И любила его до самого последнего своего дня.
И ни к кому на поклон не шла. Как-то уж к старости ей пенсию должны были прибавить за отца, рублей десять. А она и не стала ничего оформлять. Говорит, что мне и этих пятидесяти рублей хватит. Одно время выделяли участникам войны ковры, бытовую технику и еще что-то. А те, которые погибли — ничего не заработали. А за отца на шестерых детей мама получала 75 рублей. После 60-го года это составляло 7 руб. 50 копеек. И никогда не унывала! Любила пошутить и повеселиться. И еще она была красивой и умной, и мудрой, и самой лучшей мамой на свете» (из воспоминаний Татьяны Ивановны Лушиной). Вот такой была моя бабушка.
Я застал её. И многому от неё научился. Хотя и до сих пор у меня не укладывается в голове, что она никогда не обижалась на то, что государство практически ничем не помогало таким, как она. И лишь где-то в глубине души была у неё всегда оставалась лёгкая грусть (не обида) от того, что фронтовики, семьи многих из которых она спасла от голодной смерти, никогда и ничем ей не помогли. Даже добрым словом. Возможно, она хотела от них слишком многого?
Второй мой дед, Егор Петрович, умер от ран 28 сентября 1944 года в деревне Токсино Клинского района. И похоронен на территории нынешнего Завидовского заповедника. Там где, не доезжая четырёх километров до Китенево, стоит красивая, старинная церковь
Вы спросите, горжусь ли я ими? Нет, не горжусь. Всё моё детство мне так хотелось, чтобы у меня были дедушки. С которыми можно было бы сходить в лес и на рыбалку. Просто посидеть у них на коленках и о чём-то поболтать. Нет, я не гордился ими. В детстве я их даже ненавидел. За то, что они не вернулись с войны живыми.

Глава 2. Родом из детства
Да, я ненавидел их за это. Может быть, потому я и решил стать военным? Чтобы поехать на войну и вернуться с неё живым. Чтобы доказать им… Чтобы они поняли… Чтобы…
Но до того как я решил стать военным, я мечтал стать врачом. Когда моей сестре было полтора года, а меня еще не было даже в проекте, её застудили в яслях. Подхватила она двустороннее воспаление лёгких. И до двенадцати лет дома практически не появлялась, месяцами пропадая в больницах и санаториях. Я хорошо её помню в те годы. Мне показывали её. Говорили, видишь вон ту девочку на третьем этаже, это твоя сестра Таня. А я вытягивал шею, чтобы получше её рассмотреть. В саму больницу меня обычно не пускали.
Вот тогда-то я и решил стать врачом. Чтобы маленькие дети никогда не болели. И всегда были дома, а не в больнице.
А пока лечащие врачи делали прогнозы на будущее и говорили, что Таня будет жить. Потом стали говорить, что она проживёт еще полгода. Потом счёт пошёл на месяцы. Родители стали задерживаться на работе. Лечение стоило денег, несмотря на то, что было бесплатным. К тому же, как я понимаю, в эти дни им было трудно смотреть в глаза друг другу.
Я же был предоставлен сам себе. Это было здорово! Никто не приставал ко мне с проверкой домашнего задания. И прочими глупостями. Вот только по вечерам, когда за окном спускались сумерки, а родители ещё были на работе, мне становилось страшно. Даже если я включал свет, мне постоянно казалось, что в прихожей раздаются какие-то звуки. И что там кто-то есть.
На улице я бывал редко. Так уж получилось, что с детства я немного картавил. Поэтому рос молчуном. И мне было гораздо комфортнее одному, чем компании сверстников.
Мой единственный на то время друг, Игорь Биденко, был младше меня на два года. Когда я учился во втором классе, он сделал настоящее открытие. В то время мы жили в Клину на улице Карла Маркса (поиски моими родителями следов пропавшего без вести в войну деда в качестве побочного эффекта имели моё появление на свет именно в том самом городе, где он принял свой первый бой). В нашем доме были деревянные почтовые ящики. Передняя дверка представляла собой обычную вращающуюся дощечку. И, разумеется, не закрывалась. Первый этаж нашего дома занимала булочная. (Мама иногда покупала мне в этой булочной булочки с изюмом. Но в шесть лет, когда меня научили считать, я от них отказался. Посчитав, что две булочки по 10 копеек стоят дороже, чем один батон за 16 копеек. Но в батоне было БОЛЬШЕ ХЛЕБА! Отец тогда работал слесарем, а мама перемотчицей на комбинате «Химволокно». И жили мы тогда бедно. Хотя родители всячески старались нас баловать. И приносили с работы то молоко, которое им давали за работу на вредном производстве, то кольца с орехами, купленные ими на сэкономленные от обедов деньги. Но мама до сих пор вспоминает эти мои подсчёты). А, значит, квартир в нашем подъезде было меньше, чем в других подъездах. Поэтому несколько почтовых ящиков в нашем подъезде были свободны. Я не знаю, каким магнитом Игоря притянуло к одному из этих ящиков. Но однажды он, привычно крутанув дощечку, которая его закрывала, обнаружил в глубине ящика клад. Там лежала пачка папирос «Беломорканал». Не трудно было догадаться, что их прятал там шестиклассник Вовка с третьего этажа.
В тот же день Игорёк под большим секретом оповестил меня о своей находке. План созрел моментально. Я стащил с кухни коробок спичек. Крадучись и вздрагивая от каждого шороха, мы спустились к почтовым ящикам. Очень аккуратно вытащили из пачки одну папиросу. Если бы Вовка застал нас за этим занятием, досталось бы нам на орехи! Как пить бы досталось! Но, видно, наши ангелы-хранители не дремали и не дали нас в обиду.
Не пойманные на месте преступления, мы пошли к железной дороге. Там было много укромных мест, где мы могли спокойно заняться первым в жизни взрослым делом. Выкурить свою первую сигарету.
Какой же она оказалась не вкусной! После первых же затяжек у нас навернулись слёзы, и напал жуткий кашель. Ко всем нашим бедам прибавилась еще одна. Совершенно случайно нас заметила наша соседка по лестничной клетке. По её счастливому лицу не трудно было догадаться, что ничего скрывать от наших родителей она не будет. А очень даже наоборот. И сегодня на ужин нас с Игорем ждут отцовские ремни вместо сладкого. И нравоучения.
Ремня не было. Нравоучений тоже. По крайней мере, у меня. Мой отец начал курить лет в шесть. Поэтому отнесся к этой проблеме довольно спокойно. Сказал, что в восемь лет начинать курить уже довольно поздно. И что ничего хорошего в этом нет. Не знаю, почему, но курить после этого больше мне не хотелось.
А на следующий день отец принёс из магазина красивую деревянную коробку с удивительными фигурками. И научил меня играть этими фигурками. Как вы догадываетесь, это были шахматы. После этого был шахматный кружок в Доме пионеров. И когда я пошёл в третий класс, шахматы уже перестали быть для меня просто игрой. А для моего отца они вообще превратились в маленький, но довольно прибыльный бизнес.
Отец и сам прилично играл в шахматы (в то время у меня не часто получалось у него выигрывать). Но когда кто-нибудь из его друзей предлагал ему сыграть партию, он ссылался на какие-то несуществующие дела. И предлагал своему товарищу потренироваться пока со мной. Товарищ морщился, но других соперников рядом, как правило, не было. И он, нехотя, соглашался.
Через пару-тройку ходов в глазах у него появлялся лёгкий интерес. А ещё через несколько ходов он уже начинал восхищенно пожимать мою руку. Я выигрывал очередную шоколадку или горсть конфет. Отец не получал от этого никаких материальных стимулов, но надо было видеть, насколько ему это было приятно!
А тем временем Тане сделали первую операцию. Удалили половину одного лёгкого и часть другого. Дома она появилась только через несколько месяцев. Забирать из больницы её поехали родители, я остался дожидаться её дома. Когда она вошла в комнату, на столе её встречали мои поделки из конструктора, игрушки и большой пакет с конфетами, шоколадками и печеньем, собранные мною за полгода. Она до сих пор вспоминает этот стол. И эти подарки.
Жизнь моя стала налаживаться. С лёгкой руки моей учительницы стала налаживаться и моя карьера. Ещё в первом классе она назначила меня ГЦК (главным цветоводом класса). Я очень гордился своей первой должностью. И очень старался оправдать, оказанное мне доверие. Я поливал цветы по несколько раз на дню. Трогал каждый листочек. И приговаривал: «Растите большие-пребольшие». Но цветы не оценили моего старания. Они откровенно заскучали от дальнейших перспектив превращения их из обычных растений в водоплавающие. И начали откровенно засыхать на корню.
Недели через две учительница заметила, что с цветами происходит что-то непонятное. А еще через несколько дней она разобралась и с причиной цветочной болезни. И с хозяйственной работы главного цветовода класса я был переведён на командную должность — командира звёздочки. Учительница решила, что моё старание слишком уж губительно для нежных цветов, а на моих одноклассников оно окажет гораздо менее разрушительное воздействие. Или же проявится оно не так быстро, как на цветах.
В четвёртом классе меня выбрали командиром пионерского отряда. О тех временах мне напоминает фотография, на которой из всего класса только у меня одного пионерский галстук сбился на бок. Видимо, по причине активно проведённой перемены между уроками. Похоже, я был не самым примерным учеником в классе? Но, судя по всему, учителя и мои одноклассники продолжали искренне верить, что пока я занимаюсь общественной работой, у меня не будет возможности заниматься цветами. Ради благополучия цветов они готовы были вытерпеть многое.
К этому времени забылись многие детские переживания. И я начал забывать о своей детской мечте, стать доктором. Видимо так было записано в моей Книге судеб, и я всё чаще и чаще начинал задумываться о своём будущем. В школе моим учителем физики был Топоров Георгий Иванович. Участник Великой отечественной войны. На войне он был разведчиком. И с войны у него осталось несколько орденов и медалей. И пуля в позвоночнике. Врачи посчитали, что доставать её слишком опасно. И оставили всё, как есть. Многие из нас тогда даже и не подозревали об этом.
А военруком был капитан запаса Гаврилов Евгений Михайлович. Выпускник Московского командного пехотного училища. Во время войны он попал служить в батальон охраны одного из авиационных полков. Но, как умудрился за время своей службы научиться летать на самолёте, до сих пор не укладывается у меня в голове? Он рассказывал об этом, как о чём-то совершенно обыденном. Говорил, что в начале войны потери среди лётчиков были очень большие. Летать было не кому. Вот он и научился. Войну Евгений Михайлович закончил лётчиком-истребителем. И на его счету было несколько сбитых немецких самолётов.
Рядом с такими учителями вольно или невольно, но профессия военного приобретала особый ореол если не романтики, то настоящей мужской работы, это точно. Возможно, именно тогда меня впервые стали посещать мысли стать военным. Правда, тогда я ещё не задумывался о том, в какое училище мне хочется поступить.
Увы, когда мои мечты из области фантазий спустились на грешную землю, выяснилось, что для поступления в любое военное училище мне придётся здорово подтягивать свою успеваемость. И физподготовку. Забавно, но раньше я как-то не задумывался над тем, что это такое за «физподготовка»? Думал, обычное ругательное слово. Как и многие другие.
Нет, разумеется, ещё в детстве отец научил меня подтягиваться на перекладине. И даже когда мне было лет шесть, попытался научить меня плавать. Как-то раз, во время купания, он забросил меня на глубину. Разумно рассудив, что если я захочу жить, то выплыву. Видимо, тогда жить мне совсем не хотелось? И вместо того, чтобы поплыть к берегу, я пошёл ко дну. Не так, чтобы немного погрузиться под воду и начать барахтаться, а пошёл под воду капитально, как топор. То есть по-взрослому.
Через минуту отец вытащил меня на берег. Больше он не пытался научить меня плавать. Но зато за полное отсутствие инстинкта самосохранения, низкие боевые качества и слабую боевую подготовку с тех пор каждое лето меня стали отправлять в деревню. В ссылку. Ссылка моя проходила на территории Завидовского заповедника. В деревне с непонятным названием Таксино (Токсино). Почему она так называлась, до сих пор остаётся для меня секретом. Но таксистов и токсикоманов я там не встречал ни разу.
И, скажу я вам, эта ссылка была куда круче, чем даже ссылка в Сибирь. Хотя там я и не был ни разу, но говорю вам точно. Это было куда круче! По одной простой причине. В заповеднике обитали маралы, кабаны, лесники. Изредка встречались волки и местные жители. Иногда в заповедник приезжал поохотиться дорогой Леонид Ильич. И раз в неделю в деревню приезжала автолавка (автомагазин), которая привозила муку, сахар, хлеб, соль и спички. Но чего там не было, так это моих ровесников (если не считать моего брата Кольку, который постоянно где-то пропадал со старшими ребятами; меня они считали «мелюзгой» и в свою компанию не брали). И что самое печальное, там не было моих ровесников противоположного пола.
Вы меня понимаете: грибов, ягод там было завались. Карасей в прудах не переловить. А девушек не было. Ну, ни одной на всю деревню! Просто, беда.
Мой двоюродный брат Володя Сычугов в восемнадцать лет неудачно нырнул, купаясь в реке, и теперь передвигался только в инвалидной коляске. Он был тогда моим самым лучшим другом. Мы часто ездили с ним на «Боярский» пруд, ловить карасей. А ещё он дал мне почитать свою книгу «Четыре танкиста и собака». У него это была единственная детская книжка, но зато какая! Вы представить не можете, каким сокровищем была эта книга в летние каникулы после пятого класса! У неё был только один недостаток. Книга была на польском языке, но кого могут огорчить такие мелочи?! Я читал её всё лето. Почти всё лето. Но дочитать так и не успел.
Потому что в начале августа в деревню прибыли инопланетяне. Точнее, инопланетянки. Две особи. Женского пола. Вот у меня было радости! Я крутился вокруг крайнего дома в деревне, куда к бабушке прибыли в ссылку две мои сверстницы. Я так пытался привлечь их внимание, понравиться им, что первое у меня вскоре получилось. Со вторым вышла небольшая промашка.
Уже при первой нашей встрече, я начал рассказывать им о местных достопримечательностях. О том, какой здесь замечательный лес. И как много карасей водится в местных прудах (зная, как мама любит жареных карасей в сметане, к её приезду я налавливал их десятками; правда, размером они были не более моей тогдашней ладошки). Обещал отвести девчат к стоянке партизанского отряда, который в ноябре 1941 года был оставлен нашим командованием для проведения диверсий в тылу немцев. Лагерь был оборудован заранее, но завезти продовольствие в него не успели. И пришлось партизанам пережидать самые лютые морозы начала декабря в деревенских избах. Самое удивительное заключалось в том, что в километре от деревни на небольшом хуторе в это время размещался на постое немецкий пехотный взвод. И наши, и немцы знали друг о друге. Но немцы не были карателями, а были обычным линейным взводом, только что вышедшим из тяжёлых боёв. А партизаны просто проявили непонятную безынициативность. Видно не было ещё у наших и немцев такой ненависти друг к другу, как в более поздние годы (либо она ещё не была повсеместной). Или просто не хватало опыта и смелости. Но благодаря этой «безынициативности» никому не пришлось мёрзнуть под открытым небом (а в те морозы в неподготовленных условиях это было равнозначно смертному приговору). И никто тогда не погиб.
В эти же дни мой дед стоял насмерть в нескольких километрах от этой деревеньки и грудью защищал Москву. А немцы загоняли наших пленных в церковь, точно зная, что в такие морозы ни один из них там не выживет.
Мне и сейчас трудно всё это понять, но так было. Уже перед отступлением немцев, партизаны сожгли недалеко от Макарихи перевалочный склад боеприпасов и горючего (на этом складе «было уничтожено порядка 350 тыс. винтовочных патронов, 100 авиабомб, 300 артиллерийских снарядов, 30 ящиков с гранатами и 5 тонн горючего»; неподалеку был установлен памятник партизану Илье Кузину, уничтожившему этот склад).
Моя тётя Шура (Сычугова) рассказывала о том, что в этом отряде воевала двоюродная сестра Зои Космодемьянской. Но, может быть, тётя Шура что-нибудь и путала? Ведь было ей в то время четырнадцать с небольшим лет.
Но что-то я отвлёкся. Мой рассказ о партизанах совершенно не вдохновил моих новых подружек. Поход в лес к вышке, у которой егеря прикармливали маралов и кабанов, тоже не вызвал у девчат особого энтузиазма. И тогда я предложил им… Я сказал, что принесу им…
В голове у меня стремительно прокручивались разные варианты. Звезду с неба? Легко! Ёжика? Без проблем! Но нелёгкая дёрнула меня за язык.
— Змею!
Девчата равнодушно пожали плечами. Я принял это пожатие за знак согласия. Как и их молчание. И кто тянул меня за язык?!
Но отступать уже было поздно. Чтобы продолжить наше знакомство, мне нужно было сдержать своё обещание. И поймать ужа. Для любого мальчишки это не было проблемой. Но только не для меня.
Если бы я был таким умным, как другие, и догадался, что уж — это тоже змея, тогда бы всё решилось гораздо проще. Увы, за всё моё босоногое детство в Завидовском заповеднике мне ни разу не попадались на глаза ужи. А вот гадюки, сколько угодно! В лесу они встречались довольно часто. А в окрестностях небольшого ручья, что протекал в километре от деревни, они вообще попадались на каждом шагу!
На следующее утро я начал свои сборы. Всю ночь мне снились змеи и змееловы. И к утру я уже твёрдо знал, что настоящий змеелов из меня никогда не получится. Во-первых, у меня не было с собой такой замечательной палочки, которой змееловы прижимали змей к земле. Во-вторых, едва ли картофельный мешок подошёл бы для их переноски. Ну и, в-третьих, где взять хотя бы чуточку смелости для всего этого мероприятия? Нет, настоящий змеелов из меня никогда не получится, решил я.
И поэтому, как ненастоящий змеелов, я взял с собой вилы, которыми планировал заменить палочку змеелова. Взял плоскогубцы, которыми надеялся перенести пойманную змею в пустую винную бутылку (ну, не руками же это делать!). Взял бутылку из темно-зелёного полупрозрачного стекла. Но, представив себя на улице с бутылкой в руках, я пришёл к выводу, что свёрток будет выглядеть куда более прилично. Поэтому взял с собой газету. И ещё полгазеты, чтобы сделать пробку для бутылки.
Уже через полчаса, как истинный самурай из племени Ирокезов, с дикими индейскими криками «Банзай» (всё смешалось в доме Яблонских после просмотра фильмов о самураях и индейцах) я носился по берегу ручья. Носился мысленно, потому, что сердце моё готово было выскочить из груди. Но сам я тем временем тихо, крадучись, подбирался к первой змее. Прижать её вилами к земле у меня не получилось. Она стремительно скользнула в какую-то нору. Я успел метнуть в её сторону вилы. И, как ни странно, даже попал в неё. Уже под землёй. Из норы торчал кончик её хвоста. Но я не решился вытаскивать её за хвост.
Во второй раз мне повезло больше. Следующую змею у меня получилось прижать к земле. Плоскогубцами я взял её за голову. И тут меня посетили первые сомнения. Горлышко бутылки показалось подозрительно маленьким для такой упитанной змеюки. Но, видимо при разработке бутылочного ГОСТа (государственный стандарт) подразумевалось, что винные бутылки могут использоваться не только для транспортировки коктейля Молотова, но и для других народно-хозяйственных целей. Змея прошла в бутылочное горлышко тютелька в тютельку. Как она уместилась в самой бутылке, меня уже не волновало. Это были её проблемы. Я свернул пробку из газеты. Закрыл ею бутылку. Завернул бутылку во вторую газету. И с довольным видом направился в сторону деревни. Теперь все деревенские девушки (все две!) были моими!
Оставив вилы и плоскогубцы дома, я направился на другой край деревни. Девчата были в избе, и мне пришлось вызывать их на улицу. Дело было к обеду, и они помогали своей бабушке накрывать на стол. Так что выскочили они буквально на минутку. С гордым и деланно равнодушным видом я протянул им свёрток.
— Вот. Это вам.
Видимо, они давным-давно уже забыли о нашем разговоре (девчонки, что с них взять!). И о том, что я обещал им принести. Бабушка позвала их обедать. Они взяли свёрток, и убежали в дом. Я остался их ждать на скамейке у палисадника.
О том, что произошло дальше, мне пришлось только догадываться. Сначала из дома выскочили визжащие девчата, и стремительными ланями унеслись куда-то во двор. Затем следом за ними выбежала их бабушка. У меня не поворачивается язык, чтобы повторить слова, которые она тогда кричала вслед свои любимым внучкам (многие из этих слов я услышал тогда впервые). На ухвате она несла небольшой чугунок, закрытый крышкой. Окинув растерянным взглядом двор, она устремилась на огород. И вернулась оттуда только через несколько минут. Держа в одной руке ухват, в другой — пустой чугунок и крышку.
Совершенно обессилевшая она присела на скамейку рядом со мною. Продолжая вести сама с собою живописный разговор о том, какие замечательные у неё внучки. При этом в её монологе звучали названия различных животных и неведомых мне существ. Но еще я смог узнать и кое-что относящееся к происшедшему.
Да, девчата, действительно, забыли о том, что я обещал им принести. Когда их позвали обедать, они положили свёрток рядом со столом. Решив проверить его содержимое после обеда. Бабушка отправила их мыть руки. А сама стала разливать борщ из чугунка по тарелкам. Но когда внучки ушли, взгляд её привлёк этот свёрток. Свёрток, как свёрток. Но это был не её свёрток. И любопытство пересилило.
Бабушка развернула газету. Увидела бутылку. Встряхнула её. Увы, стекло было слишком тёмным, а бабушка немного подслеповатой, чтобы увидеть содержимое бутылки. Тогда она открыла пробку. Принюхалась. Попыталась заглянуть в горлышко. Немного наклонила бутылку. И тогда её содержимое вывалилось прямо в чугунок с борщом. Что было дальше, вы уже знаете.
Я сидел рядом с бабушкой и продолжал слушать её монолог. Прекрасно понимая, что рано или поздно, но бабушка сложит два плюс два, и догадается, откуда в доме мог появиться этот свёрток. Ухват выглядел слишком устрашающе, поэтому я не стал дразнить лихо. И выслушивать продолжение бабушкиного монолога о разных неведомых мне существах уже в мой адрес. Я вежливо распрощался, сославшись на какие-то дела. И направился к своему дому.
После этого несколько дней мне приходилось обходить бабушкин дом стороной. Но зато вскоре в деревню приехала моя сестра Таня со своей одноклассницей Ларисой Зайцевой. Приехали они всего на два дня. После окончания десятого класса лето у них было коротким. Татьяна уже сдала вступительные экзамены в техникум, А Лариса в университет. Впереди снова была учеба. И они пытались захватить последние летние денёчки. А Таня еще и проведать наших родственников, которых давно уже не видела.
И они взяли меня с собой на Макариху — небольшое поселение километрах в пяти от Таксино. Там жила наша двоюродная сестра Нина. В казармах размещались военные (скорее всего, какое-то подразделение охраны). Был там клуб, в котором по вечерам показывали фильмы. А ещё в клубе был теннисный стол.
Фильм фильмом, а мимо теннисного стола Татьяна пройти не могла. За долгие годы, проведённые ею в больницах, санаториях и других лечебных учреждениях, в которых она не только училась, но и жила, она научилась очень прилично играть в настольный теннис. Первую партию она сыграла с Ларисой. Затем принялась обучать меня этой игре. Теннис оказался более крутой игрой, чем шахматы. У меня, разумеется, ничего не получалось. Но игра мне понравилась. Правда, к этому времени рядом со столом нарисовались какие-то дяденьки в военной форме. Один из них попросил разрешения сыграть партию с Татьяной. Татьяна снисходительно кивнула в ответ. И разгромила его в пух и прах.
Затем с нею играл другой дяденька, которого все звали «старшим сержантом». И который был ответственным за клуб. Он играл намного лучше, чем его предшественник. Но тоже проиграл. В этот момент я так гордился своей сестрой! А вот авторитет родных Вооружённых Сил таял у меня прямо на глазах. Это понимали и окружающие. Они позвали своего командира взвода. Видимо, он был у них за тяжёлую артиллерию. Затем появился капитан, командир роты. Офицеры тоже играли не плохо. Но шансов у них не было.
Тем временем начался киносеанс. Все военные нехотя стали расходиться от теннисного стола и занимать места в зрительном зале. Капитан попросил о матче-реванше на следующий вечер. Татьяна снисходительно приняла приглашение. Я чуть было не задохнулся от возмущения! Какой матч-реванш?! Почему она говорит, что сыграет с ним завтра? Я точно знал, что никакого матча-реванша не будет. Что завтра в обед Таня с Ларисой возвращаются домой. Такое женское коварство надолго выбило меня из колеи.
И пока все рассаживались в зрительном зале, под покровом темноты я выскользнул из клуба. И направился домой. Я возмущенно что-то бормотал под нос. Ругал сестру. А ноги сами несли меня в сторону моей деревни. До неё было около пяти километров. Из них четыре лесом. И темень вокруг, хотя глаз выколи. Но сначала я не обращал на это внимания.
Пока не оказался в лесу. Какие-то большие ночные птицы вывели меня из задумчивого состояния. И напугали. Я понял, что надо поворачивать обратно. И возвращаться. Но я не мог это сделать. Вернуться к сестре, которая обманула незнакомого ОФИЦЕРА СОВЕТСКОЙ АРМИИ, было свыше моих сил.
Чтобы мне не было так страшно, я представил себя разведчиком, который идёт на задание во вражеском тылу. И который ничего не боится. В кармане я нащупал небольшой перочинный нож, с которым обычно ходил за грибами. Это было настоящее оружие, как у настоящих разведчиков. Его трёхсантиметровое лезвие внушило мне уверенность в успешном завершении моего похода.
Если бы я тогда знал, как заблуждался?! Метров через двести прямо на дороге мне встретился кабан. Даже в темноте я чувствовал его угрожающие размеры. Он стоял и смотрел на меня. Мне кажется, я чувствовал его взгляд. Я стоял и смотрел на него. И не знал, что делать дальше. Это продолжалось целую вечность. Я не мог идти вперёд, но и не мог повернуть назад. К счастью, кабан не планировал всю ночь провести на дороге. У него были какие-то свои неотложные кабаньи дела. Он развернулся и ринулся в чащу леса. В стороне от меня еще долго раздавался треск валежника. Но самое страшное было уже позади.
Примерно через час, уставший и напуганный, я вышел из леса. До деревни оставалось чуть больше километра. Через поле. На небе появились звёзды. Стало немного светлее. Низины были затянуты туманом. Но самое главное, что с каждым шагом я приближался к своему дому. И всё самое страшное осталось позади.
У самой околицы я наткнулся на стадо кабанов. Или стаю волков. В темноте и тумане было не разобрать. Они были похожи на кабанов, но я почему-то подумал о волках. На этом всё закончилось. У меня не было сил, чтобы идти дальше. Чтобы бороться за свою жизнь. Чтобы преодолеть несколько десятков метров до дома. И, уж тем более, чтобы вернуться обратно на Макариху. А еще я понял, что теперь никогда уже не стану разведчиком. Потому что я всего боюсь. Потому что я оказался последним трусом!
Я сидел на асфальте, держал в руках бесполезный перочинный ножик и плакал. Плакал от бессилия. От собственной слабости. И от того, что все мои мечты рухнули в один миг. Это было крахом.
Ко мне подошел один из волков. И начал лизать меня своим мокрым и шершавым языком. Волк оказался на удивление огромным. Никогда не встречал таких раньше! Я поднял свои заплаканные глаза. Оказывается, это были не волки и не кабаны. Рядом со мною стояла одна из колхозных лошадей. И, видимо, пыталась успокоить маленького, испуганного мальчика. И даже в темноте я видел её огромные и добрые глаза. Это было так мило! Хотя и немножко противно. Не люблю, когда меня лижут лошадки. Фу!

Глава 3. Лесни млын.
Как ни странно, но за мою ночную прогулку на орехи мне не попало. Сестра, возможно, и хотела высказать мне всё, что она обо мне думает, но время для этого было не самое удачное. На следующий день, когда она с подругой вернулась в деревню, её поджидали гости. Из Чехословакии приехала наша двоюродная сестра Татьяна Кузьмина со своим мужем Олегом. Олег был офицером, старшим лейтенантом, и служил в ЦГВ (Центральной группе войск). Пока тётя Шура накрывала на стол, из леса вернулся её муж дядя Валя.
Дядя Валя был фронтовиком. На войне командовал танковым батальоном. Был награждён несколькими орденами. А после войны стал лесником. Выращивал саженцы сосен, а затем высаживал их на делянках (там, где их вырубали). Он говорил, что если деревья только вырубать, то уже через несколько лет мы будем жить совсем на другой планете.
За тридцать лет, что прошли после войны, сколько деревьев он посадил?! Сосчитать невозможно. Но мне всегда казалось, что каждое посаженное им дерево, дядя Валя помнил, как самого близкого друга.
Не успели мы сесть за стол, как приехала ещё одна наша сестра Ольга Зыкова с мужем Мишкой. Народу в комнате сразу прибавилось, но что такое десять-одиннадцать человек для такого дома?! Здесь любили гостей. И очень часто народу набиралось куда больше!
На столе уже пыхтел самовар (чай всегда пили только обжигающе горячий), когда Олег вылез из-за стола. И направился на крыльцо, покурить. Я прошмыгнул следом. Разумеется, шансов на то, что он обратит на меня внимание, не было никаких. Но мне хотелось хотя бы минутку постоять с ним рядом.
Удивительно, но он обратил на меня внимание (больше на крыльце никого не было). Затянувшись сигаретой, он задумчиво выпустил облачко дыма. И только после этого задал вопрос, который, наверное, задают все взрослые незнакомым детям.
— Как ты говоришь, тебя зовут?
— Сергей. — Ответил я.
— И кем ты хочешь стать, когда вырастишь? — Олег попытался сделать вид, что его интересует ответ на этот вопрос.
Ответ вылетел из моих уст сам собой.
— Военным.
— А кем точнее.
Хороший вопрос. Если бы ещё я знал на него ответ. Я пожал плечами.
— Не знаю.
— Если не знаешь, тогда поступай в танковое училище.
Для меня до сих пор остаётся неразрешимой загадкой, почему Олег посоветовал мне поступать именно в танковое училище, а не в какое-нибудь другое. Сам он, если не ошибаюсь, служил в автобате. Может быть, увидел в комнате книгу «Четыре танкиста и собака»? Не знаю. Я же уже тогда догадывался, что в танке мне не понравится. Мне нравилось, как пахли легковые автомобили. Нравилось, как пахнет лес. И поле. Но уже тогда мне не нравилось, как пахли трактора. Я был уверен, что танк пахнет так же «невкусно», как и трактор. Уже тогда у меня мелькнула в голове мысль, что танкистом я, скорее всего, не стану.
Видимо, на моём лице нарисовалось явное сомнение по поводу того, что быть танкистом так уж здорово. И Олег немедленно бросился агитировать меня за танковые войска.
— В современной войне, если она начнётся, танкисты в среднем проживут около восемнадцати минут. Командиры мотострелковых подразделений в несколько раз меньше. Учёные сделали расчёты практически по всем родам войск.
Всё это было мне тогда абсолютно непонятно. Вот если бы тогда на крыльце Олег сказал мне, сколько живут в современной войне начфины или зампотылы, я бы, наверное, не пошёл бы в пехоту. И даже в танкисты бы не пошёл. Но, как бы-то ни было, пока Олег не докурил свою сигарету и не ушел к столу, я успел задать ему самый главный вопрос:
— А что нужно для того, чтобы поступить в военное училище?
Возможно, для Олега это был не самый трудный вопрос. И ответ на него он знал.
— А как ты учишься?
Я ответил.
— Сколько раз подтягиваешься?
— Двенадцать.
Олег согласно кивнул головой, но сказал, что нужно будет немного добавить.
— А подъём переворотом?
Я не знал, что это такое. Поэтому ответил, что подъём переворотом я делаю сколько угодно раз. То есть, ни разу. Но не поленился уточнить на будущее, что это такое? И сколько раз нужно его делать?
Олег ответил, что для поступления в училище это не обязательно, но для учёбы будет не плохо, если я научусь делать подъём переворотом хотя бы шесть-восемь раз. И показал, как этот подъём переворотом делается. Правда, показал на пальцах.
Я ничего не понял, но на всякий случай отложил в самых дальних ячейках своей памяти это название: «подъём переворотом» и «6-8 раз».
— Как ты бегаешь километр?
Я ответил. Похоже, что мои результаты в беге его совсем не вдохновили. Олег докурил сигарету. И уже направляясь в дом, бросил мне через плечо:
— Нет, бегать, конечно, тебе нужно побыстрее. И побольше.
В тот же день моя сестра и её подруга уехали из деревни. Ни о каком теннисном матче-реванше они даже и не вспоминали.
А на следующий день в деревню приехал мой отец. Это было хорошей приметой. Когда в деревню приезжал мой отец, это значило, что на следующий день мы пойдём в лес за грибами. Потом до позднего вечера будем их перебирать и чистить. Зальём в бане огромный котёл водой и заложим в него грибы. Потом весь следующий день будем их отваривать. А на третий день, уже с отваренными грибами, поедем домой.
В Завидовском заповеднике рыбалка, сбор грибов и ягод были запрещены. Кому запрещены, было не понятно? Потому что местные всегда ходили в лес. И ходили туда не просто погулять. Лесники и егеря, как правило, никогда их за это не ругали. Но на выезде из заповедника стоял шлагбаум. Солдатики, которые несли у него службу, проверяли все маршрутные автобусы. И частенько вываливали из корзин грибы и ягоды, которые везли в этих автобусах пассажиры. Едва ли в этом была какая-то особая необходимость. Но приказ такой, скорее всего, был. И едва ли солдаты так просто развлекались. Но факт остаётся фактом, для приезжих эти поездки частенько заканчивались таким представлением.
К счастью, мой отец родился в этом заповеднике. И никогда не чувствовал себя в нём чужаком. Да и грибов мы обычно собирали не так уж и много (хотя, как вы понимаете, в заповеднике они росли на каждом шагу). Ровно столько, сколько могли унести. По двухведёрной корзинке в руках с груздями. Вещмешок с лисичками или с летними опятами отец нёс за спиной. И обычный мешок с грибами на плече. Этого запаса нашей семье потом хватало на целый год.
Отваренные грибы укладывались в два толстых целлофановых пакета. Затем в вещевой мешок. Вещмешки солдаты у шлагбаума не проверяли.
Да, приезд отца означал, начало двухдневного грибного сезона. А ещё он означал, что лето закончилось. Что закончилась моя ссылка в деревню. И, что по амнистии меня возвращали домой. И, что скоро мне снова нужно было идти в школу.
Ходить в школу мне нравилось. Правда, не всегда. Два года назад, когда мы переехали в новую квартиру, меня перевели в новую школу. Она тоже была новой. Только что построенной. Школа N 1 имени Петра Ильича Чайковского. А новая школа, это, как вы понимаете, всегда здорово. Но не для всех.
Летом, когда мы только обживали новую квартиру, я познакомился со своим соседом с пятого этажа (мы получили квартиру на седьмом) и сверстником Андреем Пименовым. На долгие годы мы стали с ним хорошими друзьями. А когда пошли в школу, даже оказались в одном классе. Будучи новичком, Андрей, как ни странно, сразу же стал общим любимцем. Он был душой любой компании. И вокруг него сразу же образовался кружок новых товарищей и единомышленников. Я тоже был среди них. И ко мне тоже относились не плохо. Все, кроме моего одноклассника Сани Кудрявцева. Он был почти на целый год старше меня (я пошёл в школу с шести лет) и намного меня сильнее. Не знаю, может быть, это была обычная мальчишечья ревность, что Андрей проводил со мной больше времени, чем с ним (это было вполне объективно: Саня жил в первом подъезде, а мы с Андреем в последнем). Либо Сане просто не нравились блондины (хотя у меня и были тёмные волосы, кого это могло интересовать!). Но факт остаётся фактом. Все первые полгода моей учёбы в новой школе после уроков он поджидал меня у входа, отводил за угол школы и от души мутузил. Я махал кулаками в ответ. Шансов справиться с ним у меня не было, но сдаваться мне почему-то не хотелось. То, что я никак не сдавался и не хотел признать его силу, Саню здорово бесило. Он начал поколачивать меня и на переменах, но это ничего не изменило. Упрямства мне было не занимать. А вот гибкости и ума, чтобы разрешить эту проблему по-другому, у меня не было. Потому-то она так и затянулась.
Правда, совершенно случайно в это время я открыл для себя статическую гимнастику. Не могу сказать, что я придумал какие-то новые приёмы борьбы, но кое-что из этой гимнастики мне пригодилось. Во время очередной разборки я и применил эти новые знания. А потом чуть слышно сказал своему поверженному противнику на ухо только одно слово: «Хватит»! Но голос в этот момент у меня, видимо, был ещё тот!
Едва ли на Саню мои новые приёмы произвели серьёзное впечатление. Едва ли одно слово, могло изменить его отношение ко мне. И, тем более, моя интонация. Скорее всего, ему просто надоела эта бессмысленная война. Тем более что ожидаемых результатов она всё равно не приносила. Но уже на следующий день он объявил меня своим другом. И предупредил, что если кто ко мне полезет, будет иметь дело с ним. Забавно, но кроме его самого ко мне никто и никогда не лез.
С тех пор прошло уже целых два года и многое уже забылось. Саня здорово изменился. Он перестал решать свои проблемы кулаками. Начал играть на гитаре. И у него обнаружился очень даже неплохой голос. Конечно, я не считал его своим другом. Не считал довольно долго. Где-то в глубине души засела эта маленькая льдинка, как напоминание о том, что когда-то давным-давно этот человек пытался меня сломать. И это могло у него получиться. Но время хороший лекарь. И со временем мы действительно стали с ним хорошими приятелями. А к десятому классу и друзьями.
Но пока до этого было ещё так далеко! Самое главное заключалось в том, что в школе у меня больше не было врагов. И меня стало тянуть в школу. Тем более что классной руководительницей у нас была такая замечательная и удивительная учительница! Её звали Галиной Ивановной Милокостовой. Она вела уроки русского языка и литературы. Недавняя выпускница пединститута, она так отличалась от своих сверстниц, какой-то необыкновенной духовностью и глубиной. Она прекрасно разбиралась в литературе и поэзии. И очень любила свой предмет. А ещё она очень сильно любила всех нас. Откуда в этой небольшой и очень изящной женщине было столько любви, до сих пор остаётся для меня загадкой. Но она действительно очень сильно любила всех нас. И мы по праву считали её своей классной мамой.
Поначалу отношения с её предметом у меня не заладились. В первый раз, когда она вызвала меня к доске и попросила рассказать какое-то правило, я получил у неё свою первую заслуженную двойку. Первую и последнюю. Получать двойки у Галины Ивановны было очень стыдно. И уже к следующему уроку я начал готовиться более добросовестно. У меня появились четверки по русскому языку. И даже пятёрки. Правда, за сочинения я ещё довольно долго получал «5/3». Пятёрку за творческую работу, и три балла — за грамотность. Прошло несколько лет, пока эта тройка не сменилась на четвёрку, а потом и на пятёрку.
Тому были причины. Ещё, когда мы только пришли в школу в пятом классе, Галина Ивановна сказала, что все мы теперь стали большими. И посадила нас за парты по-новому. То есть, по-взрослому. Мальчика с девочкой.
Я оказался за одной партой с Леной Ульяновой. Самой красивой девочкой в классе. И круглой отличницей. Повезло, однако. То, что она была очень красивой, я тогда не понимал. Просто временами мне было очень приятно смотреть в её сторону. Но зато Ленка всегда давала мне списывать у неё домашнее задание. И даже частенько помогала мне решать мой вариант контрольной. Свой-то вариант она всегда решала очень быстро. Так можно было учиться!
После седьмого класса Владимир Иванович Пименов, отец Андрея (и директор совхоза «Щекинский», по совместительству), устроил нас с Андреем в свой совхоз на должность помощника слесаря. Нам с Андреем тогда не было и четырнадцати лет. По действующему законодательству официально работать мы не могли. Но Владимир Иванович был уверен, что работа никого еще не портила. В отличие от безделья. И поэтому пошёл на это маленькое нарушение.
Под руководством дяди Васи мы откручивали и прикручивали какие-то гайки, что-то разбирали, чистили, а затем снова собирали. Смазывали какие-то механизмы солидолом. Всё это называлось подготовкой к уборочной. И преисполняло нас чувством гордости и причастности к чему-то очень большому и важному.
Примерно в это время на уроках истории мы проходили, что в царской России капиталисты использовали на фабриках и заводах детский труд. Можно было предположить, что капиталисты использовали детский труд и в сельском хозяйстве. Во время работы в совхозе мы начинали понимать, как тяжело приходилось нашим сверстника когда-то давным-давно.
Нет, сама работа не была тяжёлой. Нам нравилось заниматься со взрослыми. Тем более что они разрешали нам что-то откручивать и прикручивать. Что-то показывали нам. И чему-то учили. Это было интересно.
Самое трудное начиналось потом. В обеденный перерыв. Мы приходили в столовую, и начиналось самое трудное. Обед. Мы брали с Андреем по половине порции. Но даже эти половинки были такими большими, что мы с большим трудом могли с ними справиться. Механизаторов тогда, видимо, все за что-то ненавидели. И кормили, словно на убой.
Половина стоимости обеда оплачивалась совхозом. В результате после обеда у нас с Андреем постоянно оставалось несколько честно сэкономленных копеек. Которые мы тут же тратили на фруктовое (за 7 копеек) или молочное (за 10 копеек) мороженое. Моментально забывая о том, что еще минуту назад мы были твёрдо уверены, что в наших животах уже нет свободного места.
Работали мы по четыре часа в день. И после обеда возвращались домой. Автобус развозил рабочих только вечером. Ждать его было слишком долго. И мы обычно добирались до города на попутках. Тогда водители ещё не брали за это денег. И у нас было даже такое развлечение: в следующий раз остановить машину, на которой мы еще не катались. Сначала это были всё больше грузовые ГАЗы и ЗИЛы. Несколько раз нам повезло прокатиться на КАМАЗе. И даже на «Волге». Это было круто!
Но вскоре этот замечательный месяц закончился. В кассе нам заплатили первую в жизни зарплату. Вы не представляете, какие сияющие глаза были у моей мамы, когда я принёс ей свою первую зарплату.
Я бы остался работать в этом замечательном совхозе и на второй месяц. Но в середине июля по путёвке от школы меня отправили в лагерь отдыха в Чехословакию. Была в те времена такая практика: дружить. И дружить не только семьями, но и городами. В разных странах появлялись, так называемые, города-побратимы. У Клина такими побратимами были французский город Орли и чехословацкий город Бенешов. Эти города обменивались дружескими делегациями. Пытались наладить какие-то контакты. И направляли друг к другу на отдых своих детей. От каждой школы ехал один-два ученика. Всего в группе было около двадцати человек. И мне посчастливилось попасть в одну из таких групп.
Лагерь, в который в который нас привезли, располагался в нескольких километрах от Бенешова. В небольшом, но очень живописном ущелье. И назывался лагерь «Лесни млын». Лесная мельница. Правда, красивое название?!
Нас разместили в небольших, почти игрушечных, деревянных домиках по четыре человека. И с первого же дня стали знакомить с местными достопримечательностями. Мы побывали на заводе, производящем известные мотоциклы «Ява». Где нам показали раму от мотоцикла, которая двигалась по конвейеру, и постепенно обрастала всё новыми и новыми деталями. Мы прошли вслед за этой рамой весь технологический процесс. До отдела технического контроля. Где мотоцикл поставили на специальные вращающиеся валы. И провели какую-то диагностику. Некоторым из нас даже разрешили немного посидеть на этом мотоцикле. Вы представляете? На настоящем мотоцикле, который только что, на наших глазах, появился на свет!
Потом мы побывали в Праге. Побродили по Карлову мосту и старому городу. Съездили в Бенешов. В один из дней нас отвезли на экскурсию в Конопиштенский замок, в котором германский император Вильгельм ??, адмирал фон Тирпиц и наследник австро-венгерского престола Франц Фердинанд в 1914 году обсуждали план нападения Австро-Венгрии на Сербию. И подготовку к первой мировой войне. Правда, об этом нам старались особенно не рассказывать. Всё больше показывали старинные интерьеры. Доспехи рыцарей и чучела животных — охотничьи трофеи бывших владельцев замка.
А ещё через несколько дней нам показали Конепрусские пещеры (кажется, так они назывались?). Кости доисторических животных, которые хранились в этих пещерах. Сталактиты, сталагмиты и сталагнаты. И мастерскую древних фальшивомонетчиков, использовавших в своей работе приспособления и инструменты, которых не было в то время ещё и на царском монетном дворе. По легенде в монетах этих странных фальшивомонетчиков содержание золота было выше, чем в царских монетах. Сделаны они были намного качественнее, что очень часто ставило царские монеты в крайне неудобное положение. Местные торговцы принимали их за фальшивые и частенько отказывались принимать в качестве оплаты. Право, очень странные фальшивомонетчики! Они оставили свою мастерскую много, много лет назад. Ничего не спрятали и не разрушили. Словно, вышли на минутку и скоро вернутся обратно.
Да, в лагере было интересно. Хотя я (и многие мои товарищи) никак не мог привыкнуть к тому, что чехи не едят хлеб. Сначала хлеб мы пытались заменить кнедликами, национальным чешским блюдом, немного напоминающим по вкусу наш самый распространённый национальный продукт. Потом администрация лагеря, сжалившись над нами, стала привозить хлеб из Праги. Но к чему мы так и не смогли привыкнуть, так это к обязательному тихому часу после обеда.
Какой может быть тихий час в тринадцать лет?! Это сейчас я с огромным удовольствием устраиваю тихий час во время работы, когда рядом со мной совершенно случайно оказывается моя любимая девушка. Она тоже не против тихого часа после обеда. Но до понимания тихого часа нужно дорасти!
В тринадцать лет мы были уже слишком взрослыми для того, чтобы спать в тихий час, как спят дети в детских садах. Но не были ещё достаточно взрослыми, чтобы заниматься в это время ещё чем-нибудь. Наверное, это и называется кризисом тринадцатилетних. Когда они считают себя слишком взрослыми, но не во всём еще таковыми являются. Как бы то ни было, но эту проблему мы решали точно так же, как и многие дети до нас. В тихий час мы сбегали из своих домиков.
Наши вожатые в это время играли в настольный теннис. Или в волейбол. Для волейбольных команд людей им часто не хватало. Поэтому они изредка брали в игру ребят, сбежавших с тихого часа. И никогда не ругали их. Понимали. Потому что разница в возрасте у нас и вожатых была не слишком большой. Да и сбегало с тихого часа всего два человека. Я да Толик Семёнов, с которым раньше мы не были близко знакомы. Он учился в другой школе. И считался очень перспективным спортсменом. Если не ошибаюсь, к тому времени он уже выполнил норматив мастера спорта по лёгкой атлетике (мастера спорта по многоборью он выполнил немного позднее). Толя был высоким парнем с отличной спортивной фигурой и ослепительной улыбкой. И был любимцев всех девушек. Как наших, так и чешских.
Поэтому вожатые с удовольствием брали его в игру (и прощали нарушение распорядка дня). Я же чаще всего изображал толпу восхищенных зрителей. Но однажды всех воспитателей вызвали на совещание к директору лагеря. И мы остались с Толиком одни на спортивном городке. Играть одному в волейбол Толику, видимо, не понравилось. Он с грустью посмотрел на теннисные столы. Но и для игры в теннис ему тоже нужен был партнёр. И тут он совершенно случайно заметил меня. Раньше он меня не замечал даже в упор. Кто я был такой, чтобы обращать на меня внимание?!
— Ты в теннис умеешь играть?
Что я мог ему ответить? То, что сестра меня немного научила отбивать теннисный шарик? И что во дворе я играл несколько раз со сверстниками? Но я слишком часто видел, как здорово в теннис играет сам Толик. И прекрасно понимал, что никогда не смогу с ним сравниться. Я честно ответил, что играю плохо. Но Толика это видно не сильно расстроило. Других мальчиков для битья рядом не было. И он снисходительно предложил дать мне несколько уроков.
Я с радостью согласился. Мы сыграли одну партию. У Толика была очень сильная подача. К ней нужно было приноровиться. Он разгромил меня в пух и прах. Во второй партии игра у него вдруг расклеилась. И он совершенно неожиданно проиграл эту игру. Это было явной случайностью. В третьей игре Толик начал играть более внимательно, но проиграл и третью игру. Это было невероятным. Любому было понятно, что Толик был классным игроком. С хорошей подачей и грамотной защитой. Техничный и быстрый. Я же был пустым местом. Никем. И играть не умел. Абсолютно. У меня была очень слабая подача. И очень корявая игра. В скорости, правда, я немного выигрывал. Но главное, я отбивал Толины удары. Он подавал, а я отбивал. Он снова подавал, я снова отбивал. Толик начинал нервничать. И промахиваться. Он никак не мог понять, как такое возможно?
Он начинал злиться и снова проигрывать. В какой-то момент Толик не удержался и выругался. Звонкий смех раздался за его спиной. Это смеялась наша вожатая Ивана Сочкова. Красивая высокая девушка с потрясающей фигурой, по которой все мы тогда сходили с ума. Она стояла в окружении других вожатых, которые возвращались с совещания. И которые совершенно случайно стали свидетелями Толиного поражения. Это была последняя игра, которую мы с ним сыграли в этот день. И это была та самая игра, после которой мы стали с ним друзьями на долгие годы (вы не представляете, как же я был удивлён, когда через несколько лет встретил Толика в Московском ВОКУ). И мы дружим с ним до сих пор.
На следующий день на спортивном городке никого не оказалось. Это было так странно. Я одиноко слонялся у теннисных столов до тех пор, пока из-за административного здания не появилась Ивана. У неё был такой забавный акцент! Она предложила поиграть в теннис, а после нескольких партий мы пошли погулять по окрестностям лагеря. Забрались на один из склонов нашего ущелья, и присели под огромной сосной. Ивана постоянно что-то рассказывала. О том, что окончила предпоследний курс гимназии. Что родом она не с Бенешова, а живёт в городе Тынец на Сазаве. Что занимается в историческом и корреспондентском кружках. Является членом кружка «Дружба с ГДР». И о том, что мечтает учиться на юридическом факультете. Она постоянно что-то говорила. И мне было приятно сидеть рядом с ней.
Мы не успели даже ни разу поцеловаться, как рядом с нами я почувствовал какое-то движение. И чувство опасности. Бывают в жизни вещи, в которых невозможно ошибиться. И которые заложены в нас на генетическом уровне. Жестом я показал Иване, что нужно замолчать. И пригнул её к земле. В нескольких шагах от нас прошла группа вооружённых людей в форме мышиного цвета. Они шли молча. Друг за другом. Бесшумно и очень профессионально (я почему-то сразу почувствовал профессионализм в их движениях, хотя и не понимал, что это такое?). По сигналу старшего они залегли цепью. И направили оружие в сторону нашего лагеря. Раздался характерный лязг оружия.
— Немцы. — Сразу же догадался я. — Фашисты.
И еще я сразу же понял, что началась война. И что сейчас они нападут на наш лагерь. Откуда в Чехословакии могли появиться немцы, я, конечно же, не подумал. Не было времени. На поляну, где располагались домики нашего лагеря, полетели несколько гранат. А «немцы» открыли по домикам огонь из автоматов и пулемётов.
Прямо под нами располагалась позиция пулемётчика. Я хорошо видел его огромную фигуру, склонившуюся над пулемётом. И как старательно он выцеливал, что-то в нашем лагере. Как дрожал пулемёт в его руках. А ещё его стриженный затылок. Рука сама нащупала булыжник.
Я показал Иване жестом, чтобы она уходила. А сам, пригнувшись, побежал к пулемётчику. Затылок и булыжник. Булыжник и затылок. Их так притягивало друг к другу, что я просто не мог этому помешать. До пулемётчика оставалось не более двух шагов, когда он вдруг напрягся (я заметил, как появилась складка на его шее) и повернулся в мою сторону.
Лицо его светилось от улыбки. При виде меня он улыбнулся еще шире. Внимательно посмотрел на булыжник в моих руках. Показал глазами на место рядом с собой. Снова улыбнулся. И после этого выпустил ещё одну длинную очередь в сторону лагеря. Я стоял рядом и держал в руках булыжник. Его всё еще притягивал этот стриженный затылок. Сзади ко мне подошла Ивана. Она что-то сбивчиво пыталась мне объяснить.
О каких-то взрывающихся пакетах (взрывпакетах). О том, что патроны не настоящие. Что на совещании, которое было вчера у директора лагеря, их предупредили о том, что сегодня в лагерь приедут пограничники. Правда, никто не ожидал, что они появятся в лагере так оригинально.
Я стоял и слушал то, что она мне говорила. И почти ничего не понимал. Мы спустились к лагерю. Вожатые уже собрали отряды на спортивном городке. Директор рассказал ребятам о том, что к нам приехали пограничники. Потом пограничники показывали своё оружие. Что-то рассказывали о своей службе. Один из пограничников показал, как работает его собака. Он подавал какие-то команды. Она их выполняла. Всем это очень понравилось. Но для меня всё было, как в тумане.
Я видел только пулемётчика, который стоял рядом с директором. И что-то рассказывал ему, показывая при этом на меня. И они оба улыбались, глядя в мою сторону.

Глава 4. Главные уроки.

Да, я становился старше. И постепенно начинал определяться со своим будущим. Я уже подумывал о военном училище. Вот только ждать окончания десятого класса, когда можно будет поступать в высшее военное училище, мне не хотелось. Ждать ещё почти три года было свыше моих сил. Может быть, именно поэтому мы вместе с моим другом Андреем Пименовым и решили поступать в военное училище уже после восьмого класса. Правда, дальше дорожки наши расходились. Я собирался поступать в суворовское училище, Андрей — в нахимовское.
Для наших родителей это стало маленькой неожиданностью. Для школы — шоком. После восьмого класса у педсовета появлялась вполне легальная возможность избавиться от двоечников, прогульщиков и хулиганов. Их направляли в ПТУ, профессионально-технические училища. И навсегда забывали об этой головной боли.
Если бы Андрей или я поступил бы в нахимовское или суворовское училище, ничего бы страшного не произошло. Как поётся в песне: «Отряд не заметил потери бойца». Школа не заметила бы этой потери. Проблема заключалась в том, что если в суворовское училище поступал я один, то за Андреем в нахимовское потянулась почти половина класса. Лёшка Пересыпкин, Андрей Ермолаев, Юрка Ключников и Игорь Широков. Никто из ребят никогда и не задумывался о военной службе, но раз туда собрался поступать их лучший друг (и главный заводила всех наших мальчишеских приключений), отстать от него они просто не могли. Все учителя прекрасно понимали, какими разочарованиями со временем может обернуться для ребят такое необдуманное решение. И с обоснованной тревогой ожидали результатов нашего поступления.
После Нового года всей толпой мы подались в горвоенкомат, подавать заявление на учёбу. В феврале нас вызвали на военно-врачебную комиссию. В узких коридорах военкомата собрались толпы подростков, горящих желанием стать военными. Но разговоры, которые велись между ними, были не слишком весёлыми. Неизвестно откуда просочилась информация, что нахимовское и Московское суворовское заявок на кандидатов не присылали. В Калининское СВУ требуется только два человека. И этих двоих счастливчиков среди нас нет. Они отобраны уже давным-давно. И в совершенно других кабинетах.
Хотя, возможно, это и были только слухи, но они подтверждались всё больше и больше. Дело в том, что после каждого кабинета ряды наши таяли, словно прошлогодний снег. До последнего кабинета дошли только двое. Я и Андрей. Похоже, что такой результат удивил не только нас с Андреем, сколько самих врачей. Видимо, им было совершенно непонятно, откуда в наше время появились дети, у которых нет проблем со здоровьем. И как мы смогли преодолеть все барьеры и препоны, которые они перед нами возводили.
Председатель ВВК долго смотрел в наши бумаги, что лежали перед ним на столе. Затем на нас. Затем снова в бумаги. Пауза явно затягивалась.
Неожиданно на глаза ему попались какие-то рентгеновские снимки. Он сразу же оживился. Поднял глаза на нас и с очень серьёзным видом произнёс:
— Так! А вот здесь у нас что-то не то. Есть небольшое затемнение в пазухах. Это вполне может оказаться и гайморитом.
О чём он там говорил, тихо сам с собою, нам было непонятно. Я хорошо помнил о презумпции невиновности, согласно которой человек считается невиновным до тех пор, пока его вина не доказана. А любые сомнения должны всегда рассматриваться в пользу обвиняемого. Так что если у Председателя есть какие-то сомнения, думал я, то пусть он и доказывает их обоснованность.
Но Председатель никуда не торопился. И у меня складывалось впечатление, что о презумпции невиновности он никогда и ничего не слышал. И даже уже успел вынести нам свой приговор. Приговор окончательный и не подлежащий обжалованию.
Пока наши сомнения не превратились в его решение, мы переспросили, что это значит? И что нам теперь делать?
Председатель ответил, что у него есть подозрение на гайморит. На вопрос «Что же нам теперь делать?» отвечать он не спешил. Похоже, вариант с нашим возвращением домой предлагался нам по умолчанию. И нам должно было хватить ума и сообразительности, чтобы догадаться об этом самим. Но ума и сообразительности нам явно не хватало.
Тяжело вздохнув (ну, и бестолковая пошла молодёжь!) Председатель предложил нам обратиться в районную поликлинику к хирургу. И сделать там какой-то «прокол». После этого жестом указал нам на дверь.
Андрей оказался умнее и сообразительнее меня. Посчитав, что не стоит ломиться в закрытые двери, он предпочёл заняться какими-то своими делами. Я же на следующий день помчался в поликлинику. Записался на приём к хирургу.
Врач, услышав о моей просьбе, долго и упорно отпихивался от меня, как от надоедливой мухи. Но, в конце концов, не выдержал и усадил меня в кресло. Каким-то инструментом, напоминающим гигантский шприц, полез в мой бедный, бедный нос. В моих ушах раздался оглушительный треск, проламываемого хряща. Это было не больно, но неприятно. Затем врач промыл пазухи каким-то раствором. И на казённом бланке сделал запись. Что гайморовы пазухи чисты. При этом у меня сложилось устойчивое впечатление, что он очень хотел повертеть пальцем у своего виска. Но шариковая ручка в его руке, видимо, мешала ему это сделать.
Меня его проблемы уже не интересовали. На всех парах я мчался в военкомат. Военкомат встретил меня пустыми коридорами. И непривычной тишиной. Я протянул дежурному по военкомату медицинскую справку, отметающую любые подозрения в состоянии моего здоровья. И гордый сознанием того, что теперь преград для моего поступления в суворовское училище больше нет, я приготовился выслушать его поздравления.
Дежурный покрутил в руках мою справку. Внимательно меня выслушал. И ответил, что военно-врачебная комиссия закончила свою работу. И что после десятого класса я могу снова попробовать поступить в военное училище. Но уже в высшее. А мой поезд в суворовское училище уже ушёл. И ушёл навсегда! Это было, как гром среди ясного неба.
Я возвращался домой убитый горем. Меня не взяли в суворовское военное училище! Всё повторялось! Много лет назад мамин брат, дядя Лёша, поступал в авиационное училище. Сдал все экзамены, но когда начались занятия, его отчислили из училища, потому что на его место приехал какой-то мальчик, у которого папа был генералом. Тогда я впервые услышал от своих родителей слово «по блату». А еще то, что у меня этого самого «блата» нет. Это было похоже на то, что в этот момент на моём лбу поставили клеймо: «Вторая категория свежести». Оба моих деда погибли во время войны. Отец работал слесарем на комбинате «Химволокно». Он был слесарем высшего разряда. И я очень им гордился. Но, оказывается, этого было не достаточно для того, чтобы у меня появился этот непонятный «блат».
Спасибо отцу. В тот же вечер он успокоил меня. Сказал, что кому-то многие возможности даются от рождения. Кто-то всю жизнь пеняет на то, что ему это не дано. А кто-то добивается их сам. Мне придётся добиваться этих возможностей самому. Это немного труднее. Только и всего! И потребует от меня чуть больших усилий и старания, чем от остальных. Но если я стану лучшим среди своих сверстников, тогда передо мною могут открыться такие горизонты, о которых я сейчас не могу даже и мечтать.
Это были хорошие слова. Сказанные вовремя. Я поймал себя на мысли, что абсолютно ничего не сделал для того, чтобы подготовиться к поступлению в суворовское училище. Я не очень хорошо учился. У меня были проблемы с дикцией. Я плохо бегал. И по физкультуре мои оценки были довольно посредственными. И, разумеется, никаким «лучшим» я не был.
Так что этот провал был всего лишь уроком, из которого нужно было сделать правильные выводы. На то время я был просто не достоин учёбы в суворовском училище. И мне предстояло много сделать для того, чтобы после десятого класса поступить в высшее военное училище. И у меня было совсем не много времени для этого.
А вторым уроком, полученным мною после неудачной попытки поступить в суворовское училище, стало то, что я начал лучше понимать своего отца. Вот уже много лет он пытался привить мне привычку читать книги. Сам он был страстным их поклонником. И дома у нас была неплохая библиотека. Но меня до восьмого класса больше увлекала улица, чем книги.
После этого разговора я просто решил хоть как-то отблагодарить отца за поддержку и внимание. И начал периодически заглядывать на книжные полки. Роман Этель Лилиан Войнич «Овод», возможно, был лучшим из всего того, что я читал в жизни. Но в моей памяти ещё слишком живы были мои погибшие деды. И я не мог принять смерть Овода, как единственно верное завершение сюжета. Мне бы больше понравилось, чтобы, как в сказке «Артур и Джемма жили долго и счастливо».
Одной из первых книг, попавшихся мне на глаза, была повесть «Звезда» Эммануила Генриховича Казакевича. Читалась она легко и с интересом, но заканчивалась как-то грустно. Наш разведгруппа, заброшенная в немецкий тыл тоже, похоже, погибала. А вот вторая книга Казакевича «Весна на Одере» меня просто потрясла. Даже не знаю чем. И сюжет вроде бы вполне обыкновенный.
Но с первых же страниц я влюбился в её главного героя — начальника дивизионной разведки гвардии майора Лубенцова Сергея Платоновича. И совсем чуть-чуть (ведь это же была любимая девушка майора Лубенцова!) в капитана медицинской службы Татьяну Владимировну Кольцову. Вот именно тогда я снова (и на этот раз окончательно) решил стать военным. Стать войсковым разведчиком. И дослужиться до майора, как и Сергей Лубенцов. Правда, в книге не было написано, как стать таким, как майор Лубенцов. Почему в книгах об этом не пишут?! Но одно было и так ясно! Для этого нужно готовиться. Серьёзно и основательно. Что путь к моей цели будет нелёгким. И то, что я стоял только в самом начале этого пути.
Через пару месяцев на этом пути меня подстерегло первое небольшое разочарование. Моё лёгкое увлечение книжками оказалось не столь лёгким, как я предполагал. Я запоем начал читать все книги, которые попадались мне под руки.
Домашнюю библиотеку я осилил довольно быстро. Школьная заняла гораздо больше времени. Но когда я записался в районную библиотеку, именно там меня и подстерегла беда. Выглядела она поначалу совершенно безобидно. В виде обычной книжки. И называлась «Дом на площади» Э.Г. Казакевича. Помнится, я даже обрадовался, узнав, что она является продолжением «Весны на Одере». Но её содержание надолго выбило меня из колеи.
В этой книге Лубенцов был назначен комендантом небольшого немецкого городка. Это было куда не шло! И с этим я ещё мог смириться (через много, много лет меня тоже пригласят поработать в Германию). Но в «Доме на площади» уже не было той романтики и подвигов, как в предыдущих книгах. К тому же Лубенцову в этой книге присвоили очередное воинское звание «подполковник».
И на этого человека я мечтал стать похожим?! Нет, Лубенцов не стал мне нравиться меньше. Мне только не нравилось его новое звание. Я смирился с тем, что мне придётся служить очень хорошо. И, возможно, тогда мне тоже присвоят со временем воинское звание «майор» (втайне я надеялся на это). Но даже в восьмом классе я прекрасно понимал, что до подполковника дослужиться совершенно не реально. Думается, что и настоящий Лубенцов дослужился только до майора (мой дядя Валя Сычугов на войне стал сержантом, младшего лейтенанта получил уже после войны, дядя Федя Коледа — дослужился до капитана, но никто из них не стал подполковником!)? А подполковником Лубенцов стал только по замыслу автора. Ну, и фантазёр этот Казакевич! И зачем он придумывал такие вещи?! О которых даже мечтать было глупо.
Кажется, это называлось художественным вымыслом?! Но, как бы то ни было, а настроение эта книга испортила мне на долгие годы. Лучше бы я её не читал. Ведь не случайно говорят, что во многих знаниях часто скрываются многие печали. В те дни я был в печали. И единственное, что не давало мне тогда впасть в глубокую депрессию, так это театральная студия, в которую я записался со своим одноклассником Лёшкой Пересыпкиным еще в начале восьмого класса. У меня всё ещё были проблемы с дикцией. И театральная студия могла помочь мне справиться с этими проблемами.
В театральной студии было весело. Мы играли какие-то сценки. Разучивали роли. Участвовали в новогодних представлениях для детей (в новогодних представлениях мне доставалась роль Кота, Лёшка обычно был Волком). Выезжали с небольшими концертами в какие-то профилактории. И даже ставили спектакли!
В спектакле «А зори здесь тихие» я играл эпизодическую роль майора (жаль, что не Лубенцова), Лёшка — старшины Васкова. Мне почему-то запомнился не сам спектакль, а то, как после спектакля мы вышли с Лёшкой из клуба в майдановский парк. И играли там в настольный теннис, одетые в военную форму, времён Великой отечественной войны. А местные мальчишки смотрели на нас и завидовали.
В театральной студии «Юность», в которой мы занимались, была одна маленькая, но поначалу трудно разрешимая даже для Натальи Ивановны Левиной (нашего режиссёра) проблема. В самом начале нашей театральной деятельности студии катастрофически не хватало артистов. Мужского пола, разумеется. Девчонок был явный переизбыток. Поэтому и репертуар наш был не слишком богат. Это в Японии женские роли играют мужчины. Это в России через несколько лет появятся мужчины, похожие на женщин. А тогда всё было гораздо проще и понятнее. Мужчины были мужчинами, женщины — женщинами. И каждый играл те роли, которые были созданы для него природой.
Поэтому вторым спектаклем, за который мы взялись, была постановка «Сирены». Героико-патриотический сюжет о девушках-скрипачках, оставшихся в оккупированной Одессе. И отказавшихся играть для раненых немецких солдат и офицеров. Немецкий бургомистр (и снова майор!) и хирург в прошлом за этот отказ сделал им операции, в результате которых они лишились слуха. Разумеется, мне досталась роль этого немецкого майора.
Но спектакль запомнился совсем другим. В самом его начале, ещё до войны встретились две девушки. Одна спросила у другой.
— Слушай, Марин, у тебя, что ни день, то праздник. Ты что, их выдумываешь?
— Почему выдумываю? Открываешь календарь (открывает). Смотришь. Сегодня день рождения, допустим, Ибн Сины (Авиценны). Нормальный был мужик. Почему бы, не отметить его день рождения?! И так каждый день.
Помнится, тогда эта мысль мне очень понравилась. И я решил, что если в моей жизни будет не слишком много праздников, их придется просто выдумывать. Потому что без праздников жить может быть довольно грустно. А грустить мне не нравилось.
Да, забыл вам сказать, что в начале восьмого класса я вступил в комсомол. Но ещё целый год проходил с комсомольским значком и пионерским галстуком. И с четырьмя маленькими красными звёздочками на рукаве школьной формы. Видимо эпопея с защитой от меня школьных цветов и различных растений, начатая в первом классе, всё ещё продолжалась. И чтобы спасти их от моей заботы, меня выбрали председателем пионерской дружины школы. Наивно полагая, что на моих сверстниках моё влияние будет менее заметно. И менее разрушительно. Кажется, на этой высокой должности за целый год я не сделал ничего особенно хорошего. Но и плохого, надеюсь, тоже.
Однажды я получил задание от старшей пионервожатой Антонины организовать в младших классах проведение старшеклассниками утренних политинформаций. Но закружился со своими делами, и не сделал то, что должен был сделать. В назначенный день политинформации не состоялись. Нужно было подойти к пионервожатой и объяснить причину, почему так получилось. Но я чего-то испугался. И два или три дня героически прятался от неё по всей школе. Это было стыдно, но признаваться в том, что политинформации не состоялись по причине моего разгильдяйства было ещё стыднее.
Прошло ещё два дня, пока я понял, что не смогу прятаться всю свою жизнь. И я пошёл сдаваться. К моему удивлению, земля не ушла из-под моих ног. И небо не разверзлось над моей головой. Едва ли Антонина забыла о моем обещании, но она меня не ругала. Политинформации мы стали проводить уже со следующей недели. Но главное, с тех пор я стал стараться не давать обещаний, выполнить которые не смогу. И это стало для меня хорошим уроком.
Так незаметно закончился восьмой класс. Андрей со всей своей свитой (точнее, со своими друзьями) подался в какой-то техникум учиться на машиниста электропоезда. К счастью никто из них туда не поступил. И тогда следом за Андреем они подались в цирковое училище. Вся школа, затаив дыхание, следила за этой эпопеей. И учителя облегчённо вздохнули только тогда, когда стало ясно, что и в цирковое училище наших ребят не взяли. Все они учились очень хорошо. И кто-то из них обязательно бы поступил, если не в цирковое училище, то, по крайней мере, хотя бы техникум. Но, видимо, само провидение уберегло их этого.
Я никуда больше не поступал. К всеобщему удивлению мне удалось немного подтянуть свою учёбу. И в свидетельстве о восьмилетнем образовании у меня были четвёрки только по английскому языку и изобразительному искусству. По английскому мне предложили позаниматься летом дополнительно и пересдать экзамен на более высокую оценку. Это было довольно заманчиво (заниматься по индивидуальной программе), но не честно. Ведь остальные ребята получили свои оценки по итогам учёбы за год. Почему я должен был получать оценки иначе?!
Я отказался. Но зато летом родители устроили меня к себе на комбинат. И я почти два месяца проработал в перемоточном цехе транспортировщиком. Перевозил бобины с нитками с одного места на другое. Это было интересно. Но самое главное, за это платили. И уже тогда отец сказал мне одну очень простую вещь: что зарплата — это эквивалент моей полезности обществу. Если общество платит мне сто рублей в месяц, а не тысячу, значит настолько я ему полезен.
Уже тогда я понимал, что отец просто шутит. Но, как всем известно, в каждой шутке есть доля шутки. Слишком многие в нашей стране получали тогда и получают сейчас зарплату несоизмеримую с их вкладом в экономическую составляющую и безопасность нашей страны. Несоизмеримую с их трудом или службой. Нам говорят, что мир несовершенен. Возможно, это так. И очень часто, как былинный богатырь мы стоим на перепутье и не знаем, куда нам идти. Есть три пути. Первый, изменить мир, в котором мы живём. Но мир не любит резких движений. И нужно быть уверенным в правильности своего выбора и в тех изменениях, к которым мы идём. Не забывая ни на минуту, что очень часто благими намерениями выстлана дорога в ад. Второй путь, принять мир таковым, каков он есть. Понять, что в этом мире есть место для тебя и твоего счастья. И третий путь, остаться на месте. Ничего не меняя и не принимая. Это путь в никуда. Путь к саморазрушению и самоуничтожению.
В будущей взрослой жизни у меня будут времена, когда я буду получать не слишком большую зарплату (как и многие из нас). Я буду принимать это, понимая, что делаю нужное дело, которое за меня не сделает никто другой. Будут времена, когда я буду кардинально менять свою жизнь и мир, который меня окружает. Но я никогда не буду стоять на месте. И этому меня научил в те дни мой отец. За что я до сих пор ему очень благодарен. А моя бабушка научила меня очень простой молитве: «Дай мне сил изменить, то, что могу. Смирения принять то, что изменить не могу. И мудрости отличить одно от другого». Возможно, это были самые важные уроки в моей жизни.

Глава 5. Рыбалка
Да, восьмой класс пролетел совершенно незаметно. Возможно, виной тому была моя неистребимая любознательность. Я совал свой любопытный нос, куда было можно. И туда, куда совать его не стоило. А когда пытаешься заняться всем тем, что тебе интересно, свободного времени остаётся всё меньше и меньше. Хотя я заметил странную закономерность, что если ты валяешься на диване и ничего не делаешь, то время летит ещё быстрее.
Неудача с поступлением в суворовское училище не слишком меня огорчила, а лишь подсказала, что в жизни есть задачи, которые нельзя решить с наскока. И что хороший экспромт — это чаще всего, заранее подготовленный экспромт. Другими словами, к поступлению в высшее военное училище мне нужно было готовиться более серьёзно и основательно. Правда, я не очень хорошо представлял, как?
К этому времени наш классный руководитель и наша классная мама Галина Ивановна Милокостова уже два года, как преподавала русский язык и литературу в советском посольстве в Вашингтоне. Нам её очень не хватало. Не хватало её неистребимого задора и её постоянной тяги ко всему прекрасному. Её удивительного умения превращать самые обычные вещи в настоящий праздник.
Казалось бы, несколько банок сгущённого молока (около пяти рублей из скромной учительской зарплаты), какая малость?! Но мы до сих пор вспоминаем наш дневной поход в шестом классе по окрестностям Клина. Когда мы сами устанавливали палатки и готовили себе еду. Мы до сих пор вспоминаем рисовую кашу на завтрак (на сгущенном молоке), суп-лапшу (на сгущённом молоке) и кофе со сгущённым молоком на обед. И чай с варёной сгущенкой на ужин. Разве можно такое забыть?!
Вот уже два года нашим классным руководителем была учительница математики (и мама моей соседки по парте, Ленки) Эмилия Семёновна Ульянова. Спокойная, мудрая женщина. Она так же, как и Галина Ивановна ездила с нами в театры и музеи. Мы чувствовали её заботу о нас и то, что она делала это от чистого сердца. Со временем мы даже привыкли к ней. Но полюбить, как Галину Ивановну, так и не смогли. Может быть, именно в память о Галине Ивановне в восьмом классе я записался в кружок юных корреспондентов при нашей районной газете «Серп и молот». Вот только со статьями в газету у меня мало что получалось.
В школе было интересно. Со всеми нами в это время происходило так много смешных и забавных приключений. Но как описать всё это на бумаге, я не представлял. А статьи о работе нашего Совета пионерской дружины выходили слишком официальными и скучными. И очень короткими. За весь восьмой класс в газете напечатали всего две мои статьи. Но зато за них я получил свой первый в жизни гонорар. Что-то около пяти рублей. Вместе с несданными на школьные обеды (на неделю) рублём и двадцатью копейками выходила вполне приличная сумма (каюсь: один раз в восьмом классе я не сдал деньги на обеды и потом неделю не ходил в столовую, но это того стоило!).
Возможно, в детстве у меня было не слишком много игрушек. Думаю, что в то время у всех нас их было не слишком много, но зато все они были любимыми. Либо я так и не повзрослел к восьмому классу, но вместо того, чтобы потратить эти деньги на что-нибудь более полезное, я пошёл в Детский мир. И купил солдатиков. Маленьких пластмассовых красного цвета. Они были около трёх сантиметров в высоту. Но зато их было много. Три упаковки по двадцать солдатиков. Несколько лет назад в песочнице я нашёл игрушечного пограничника зелёного цвета. Он был примерно такого же роста. С автоматом в руках.
Мне он очень нравился. Но он был очень одинок. Я догадывался, что все его товарищи погибли в тяжёлых боях с врагами. И когда через несколько лет я увидел в Детском мире этих солдатиков, то сразу же понял, что чего бы мне это не стоило, но у моего пограничника обязательно появятся новые товарищи. А ещё я купил небольшую ракетную установку. Она стоила почти полтора рубля, но зато она могла стрелять!
На десятисантиметровом пластмассовом автомобиле была закреплена небольшая коробочка с пружиной внутри и спусковым рычагом сбоку. В коробочку вставлялась специальная ракета, примерно семи сантиметров в длину. Она взводила пружину. А при нажатии на рычаг вылетала из этой коробочки и летела почти на два метра. Ракета вскоре потерялась. Но половинки карандашей или шариковых ручек легко её заменили. Машина примерно через месяц тоже сломалась, но сама пусковая установка проработала еще несколько лет.
Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. С легализацией солдатиков проблем не возникло. Родители знали о моём гонораре. И если немного удивились моей покупке, то, по крайней мере, вида не подали. Эти солдатики сыграли важную роль в моей дальнейшей судьбе, но об этом я расскажу позднее.
В конце декабря моя сестра Татьяна вышла замуж за Витю Смирнова, высокого симпатичного парня, с которым познакомилась во время практики. На свадьбе среди его друзей был один парень, который заметно отличался от всех присутствующих. И не только южным загаром. Он был не слишком разговорчив. И в отличие от всех ребят, казался очень взрослым для своих двадцати с небольшим лет. Краем уха я услышал от сестры, что он на несколько дней приехал домой в отпуск из армии. В отпуск по ранению. И что скоро вернётся обратно в Афганистан. Тогда я впервые услышал о том, что в Афганистане есть наши солдаты. Но сразу же забыл об этом. Кому в то время был интересен этот Афганистан?!
Теперь я жалею о том, что не смог тогда толком поговорить с этим парнем. И даже узнать, как его звали. Он был родом из города Лихославля Калининской области. Это был конец декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года (28 декабря). По датам получается, что он получил своё ранение ещё за несколько дней до официального ввода наших войск (ведь едва ли на следующий день после ранения он на ковре-самолёте прилетел в Подмосковье на свадьбу к другу). Но где и когда, я так и не узнал. Через два месяца его привезли домой в цинковом гробу. А через семь лет после этого погиб муж моей сестры. И к тому времени мне было уже не до получения ответов на эти вопросы.
Через полгода после свадьбы сестры я окончил восьмой класс. Сдал экзамены. Летом почти два месяца проработал на комбинате «Химволокно». А потом родители отпустили меня на целую неделю в гости в Коломну. В Коломне жили мамины братья: дядя Лёша и дядя Вася Чураковы. Два моих двоюродных брата: Саша и Мишка. И одна сестра Ленка. Меня всегда тянуло в этот старинный город. Но на лето меня почему-то всегда отправляли в деревню к родственникам отца. Возможно, потому, что до деревни было гораздо ближе, чем до Коломны. Или играла роль цена билетов? Думаю, что второй вариант был гораздо ближе к истине.
Но в этот раз я сам заработал на билеты туда и обратно. И был уже достаточно взрослым, чтобы добраться до Коломны без сопровождения взрослых. Обычно мы с родителями всегда останавливались у дяди Лёши. А потом шли к дяде Васе в гости. Но в этот раз дядя Вася предложил мне съездить с ним на рыбалку. Это обещало незабываемые впечатления. Ведь у дяди Васи была свой катер, прокатиться на котором я мог только мечтать. Естественно, отказать ему я не мог. Поэтому мне пришлось немного изменить нашим семейным традициям.
И уже на следующий день после обеда, собрав нехитрые пожитки и снасти, мы сели на трамвай. Проехали несколько остановок до стоянки лодок. И примерно через полчаса отчалили от причала.
Катер у дяди Васи был очень большим и красивым. Я раньше никогда таких не видел. На её фоне рыбак на обычной моторной лодке, увязавшийся за нами, выглядел бедным дальним родственником. А его моторка вызывала у меня устойчивое чувство жалости. К тому же мне не очень понравилось, что он так упорно пытался следовать за нами. Неужели, ему мало было реки? И он не мог плыть куда-нибудь в другую сторону?
Но, видимо, плыть с нами этому рыбаку было веселее. Или у него была ещё какая причина? Но когда через полчаса мы бросили два якоря (с носа и кормы) недалеко от левого берега, он сделал то же самое буквально в нескольких метрах от нас. Ниже по течению и немного дальше от берега.
Мне это тоже не понравилось. Дядя Вася лишь улыбнулся, глядя на мою хмурую физиономию.
— Не обращай внимания. Рыбы всем хватит.
Как ни странно, но насчёт рыбы я почему-то в этот момент не думал. Мне просто не нравилось, что какой-то посторонний мужик вторгается на мою (как мне тогда казалось) территорию. Но после этих слов я немного успокоился. И больше не смотрел в сторону нашего соседа. Хотя где-то в самых дальних уголках моей памяти отложилась информация о том, как неприятно может быть окружающим, когда кто-то посторонний нарушает границы их внутреннего мира. И о том, что не стоит навязывать своё общение никому из окружающих. Если будет нужно, они позовут тебя сами.
Рыбалка затянулась до позднего вечера. Я впервые рыбачил на такие маленькие удочки. Они больше походили на зимние, но для ловли рыбы с катера длина удочек роли не играла. Клевало хорошо. И раньше мне никогда не попадались на удочку такая крупная рыба. Даже обычная плотва в Оке была неприлично больших размеров. Правда, готовить ужин мы не стали. Есть, как ни странно, не хотелось. На примусе вскипятили воду. И ограничились только чаем с сухарями. А потом улеглись спать.
Проснулись мы с дядей Васей одновременно. Было раннее утро. Со всех сторон нас окружал туман. Он стелился над самой водой, и достаточно было встать в полный рост, чтобы оказаться над ним. Вокруг не раздавалось ни звука. Лишь о борт катера чуть слышно плескалась вода. Но рядом с нами что-то происходило. И это что-то нас напугало. Даже во сне.
Мы практически одновременно вскочили на ноги. Я не успел ничего толком понять, как раздался довольно спокойный для такой ситуации голос дяди Васи.
— Вытаскивай носовой якорь. Быстро!
Жест рукой подсказал мне, какой якорь я должен вытаскивать. Тем временем дядя Вася схватил верёвку кормового якоря, вытянул его на несколько метров (но не до конца, не стал тратить на это время). И запустил двигатель. Я к этому времени успел только достать носовой якорь.
Как по волшебству, туман куда-то пропал. В паре десятков метров от нас проплывала самоходная баржа с песком. У её рубки стоял капитан и на русском разговорном языке кричал нашему соседу, чтобы тот «уплывал» (немного другими словами). И махал при этом в сторону берега.
Наш сосед судорожно пытался вытащить кормовой якорь. Не закрепив верёвку, бросался к носовому якорю. И пытался вытащить его. При этом кормовой якорь снова уходил на дно. Мужик бросал носовой якорь и бросался к кормовому. Всё повторялось снова. Но, что самое удивительное, наш сосед ещё умудрялся кричать капитану, что тот сам «такой» и чтобы тот сам «уплывал» (тоже другими словами). И оба они советовали друг другу сворачивать. Баржа, тем временем, неминуемо приближалась к моторной лодке.
И только тогда мне стало понятно, что нам с дядей Васей ничего не угрожало. И даже двигатель он завёл лишь из предосторожности. На всякий случай. Мы остановились на ночёвку на небольшой отмели. А наш сосед, видно по неопытности, выбрал место для ночлега недалеко от фарватера. Казалось бы, какая малость — метров десять-пятнадцать! Но в этой ситуации они оказались решающими.
Видимо, капитан оказался более сообразительным. Пока наш сосед пытался запустить лодочный мотор, капитан дал задний ход на барже. Я вздохнул с облегчением. Хоть один из этих двоих оказался не ослом, а человеком. Я не учёл только одного. Что человек, он, конечно же, царь зверей. И, возможно, стоит на эволюционной лестнице выше ослов. Но и цари не всесильны. По крайней мере, даже у царей не всегда получается, так вот легко остановить баржу, нагруженную песком. Она всё так же шла на сближение с моторной лодкой.
Мотор на лодке завёлся и тут же заглох. Может быть, тому виной были не вытащенные якоря? Или была ещё какая причина? Но лодка осталась на месте. Нос баржи прошел в паре метров от неё. А вот борт, нет. Борт баржи, как наждачный камень, прошёлся по борту лодки. Чем больше удалялся нос баржи от моторной лодки, тем больше её борт прижимался к лодке, которую так здорово продолжали удерживать на одном месте два надёжных и таких ненужных сейчас якоря. Лодка стала крениться и готова была перевернуться, когда баржа села на мель. Рыбак еле удержался, чтобы не вылететь за борт. Его спасло только чудо.
На этом цирковое представление закончилось. Цирк уехал. А вот клоуны, похоже, остались. Куда интересно крутил штурвал капитан, что баржа, уходившая от столкновения с лодкой, въехала именно в тот берег, со стороны которого эта лодка и находилась? Либо злую шутку с капитаном сыграло течение? Либо я чего-то не понимаю в колбасных обрезках? Хотя, скорее всего, я ничего не понимаю ни в том, ни в другом.
Чтобы не мешать капитану, дядя Вася отплыл к другому берегу. Следом за нами туда же переправился и наш сосед. Лодка его выглядела довольно плачевно. В её борту явно образовалось несколько пробоин. И мужик постоянно вынужден был откачивать из лодки воду. Но от нашей помощи он отказался. И снова бросил якорь в нескольких метрах от нас.
К моему большому удивлению, баржа довольно легко снялась с отмели. Она дала задний ход. И снова угрожающе двинулась в сторону нашего соседа. Видимо, их так и тянуло друг к другу. Наш сосед не стал дожидаться конца этого представления. Он, в сердцах, махнул рукой и прыгнул в воду, собираясь плыть к берегу. Воды в том месте оказалось… Ну, как бы поточнее сказать? В общем, вам по пояс будет.
Разумеется, на такую глубину даже очень озабоченная баржа соваться не решилась. Мы помогли нашему незадачливому соседу вытащить лодку на берег. Он собрал свои снасти и направился в сторону ближайшей деревни. Баржа пошла своим курсом. А мы с дядей Васей продолжили своё путешествие. Следующую ночь мы провели на небольшом песчаном острове. Варили уху. Запекали рыбу на углях. Пили чай, настоянный на травах. Болтали до полуночи. Было здорово! Вот только сама рыбалка мне не понравилась. Была в ней какая-то излишняя определённость. Я точно знал, что мы обязательно что-нибудь поймаем. А это было не интересно.
К тому же, перед глазами у меня всё еще стояла картина с барахтающимся на отмели рядом со своей лодкой мужиком. Я вспоминал, как стоял рядом в катере и посмеивался над его невезением. Мне было неприятно это вспоминать. Но я ничего не мог с этим поделать. Эта картина возвращалась снова и снова. Моя глупая и злорадная улыбка. Я был сам себе противен.
Да, я потешался над человеком, который попал в беду. Который так забавно барахтался, но при этом плыл к берегу. В отличие от него я плавать не умел совершенно. И попав в аналогичную ситуацию, выглядел бы ещё смешнее. При условии, что через пару дней течение вынесло бы моё тельце на какую-нибудь отмель.
После этого я уже меньше радовался окружающим нас пейзажам. А всё больше смотрел на воду. Представлял, какая под нами сейчас глубина. Что нужно будет делать, если наш катер начнёт тонуть? Или перевернётся?
Теперь катер уже не казался мне таким красивым и надёжным, как раньше. Мне было страшно. Видимо, дядя Вася заметил изменение в моём настроении. И на следующий день мы вернулись в Коломну.

Глава 6. Драка
Оставшиеся два дня я провёл у дяди Лёши (Алексея Ивановича Чуракова). Он был любимым маминым братом. И самым любимым моим дядей. Нет, с родственниками мне, конечно, повезло. Крёстная тетя Маша, тетя Таня, тётя Аня — все они моими вторыми мамами. С дядей Васей было очень весело. Но дядя Лёша — совсем другое дело. С ним было интересно.
Как и всех, родившихся перед войной, жизнь никогда его не баловала. Потеряв на фронте отца, он очень рано стал взрослым. Стал опорой и поддержкой всей семьи. И всех нас. Ещё до армии окончил в Чите школу гражданской авиации. Получил специальность радиста. Он бредил небом. И после службы в армии поступал в высшее авиационное училище. Успешно сдал все экзамены и приступил к учёбе. Но вскоре на его место взяли какого-то генеральского сынка. А дядю Лешу отчислили с какой-то невразумительной формулировкой. Так закончилась его мечта о небе.
После этого дядя Леша приехал в Коломну, где к тому времени обосновался его старший брат Василий. Устроился работать на Коломенский тепловозостроительный завод имени Куйбышева. Женился на удивительно красивой и талантливой девушке Валентине. Заочно окончил Коломенский политехнический институт. И устроился на работу в организацию с таким красивым и звучным названием, как ЦОКТБ ГОСНИТИ. Сначала работал конструктором, затем стал заведующим отделом, а потом и начальником отдела.
После обширного инфаркта ему пришлось оставить работу в конструкторском бюро. И тогда он занялся садоводством. Выведением новых сортов яблонь, груш, айвы. В Коломне у него вызревали грецкий орех, алыча, айва, груша, несколько сортов винограда. О нём часто снимали передачи «Наш сад». Но самое главное вокруг него всегда были люди, которые тянулись не только к его знаниям, но и к тому свету, который исходил от него. Рядом с ним всегда было интересно. И я с огромным удовольствием провел эти два дня рядом с ним, рядом с тётей Валей и моим двоюродным братом Мишкой.
Так закончилось мои летние каникулы. Я вернулся домой. И пошёл в школу. Ещё весной мой отец нашёл время подойти к нашему учителю физкультуры и выписать у него упражнения и нормативы, которые мне придётся выполнять в девятом классе. И потихонечку ещё летом в свободное время я научился их выполнять. К тому же я немного полистал учебники за девятый класс. В них не было ничего слишком уж заумного. И я шёл в школу с лёгким сердцем. Зная, что учиться будет не слишком трудно. Мне были уже не страшны обычные приколы нашего учителя физкультуры (раньше, когда мы не знали, что ждёт нас на следующем уроке, они нас здорово напрягали), когда он говорил о том, что «сегодня мы будем учиться боксу». А все мои одноклассники судорожно начинали вспоминать о том, что такое бокс в переводе с английского? О том, что бокс может быть ещё и видом спорта, нам даже думать не хотелось.
Да, теперь я шёл в школу с лёгким сердцем. В середине сентября мы с Андреем Пименовым записались в бассейн. У меня еще слишком свежи были воспоминания о моей последней рыбалке. К тому же я очень хотел научиться плавать.
А ещё мы пошли с ним в спортивную школу. Один из наших одноклассников, Севка Лёхин, уже несколько лет вполне успешно занимался в легкоатлетической секции. И обещал замолвить за нас словечко перед своим тренером.
Так я познакомился со своим однофамильцем и тренером спортивной школы по лёгкой атлетике Карповым Георгием Леонидовичем. Вообще-то официально Георгий Леонидович вел спортивный класс (четвёртый или пятый, не помню точно, в одной из школ), а с такими переростками, как мы, не занимался. Да и Севку с его другом (у друга была красивая легкоатлетическая фамилия Лось), он в основном только консультировал по графику их тренировок. И лишь изредка проводил с ними эти тренировки.
Севке и его другу природой было отпущено так много здоровья, что на городских и областных соревнованиях им обычно приходилось подбрасывать монетку, чтобы определить, кто из них займёт в этот раз первое место, а кто второе. Остальные участники соревнований могли бороться только за третье место. Потому что, если в соревнованиях участвовали Лось и Севка Лёхин, остальным ловить было нечего.
Георгий Леонидович оценивающим взглядом посмотрел на нас с Андреем. В манеже спортивной школы его подопечные должны были бежать «прикидку» в один километр. Он разрешил нам к ним присоединиться.
Пришлось выходить на старт. Мы прекрасно понимали, что эти пацаны, которые ещё недавно ходили под стол и были нам с Андреем не ровней по возрасту, вполне могли бегать лучше нас. Поэтому решили не выпендриваться, а пристроиться за основной массой, не устанавливать никаких рекордов, а просто продержаться до финиша.
После старта основная масса этих ребятишек разделилась на две части. Первая, немногочисленная, стала постепенно взвинчивать темп. Остальные темп немного сбросили. Разумеется, нам не стоило пытаться удержаться за первой группой. Но и отпустить их мы не могли. Стыдно было проигрывать пацанам, которые были младше нас на три, а то и на четыре года. Мы попытались за них зацепиться. К тому же бежать с основной массой мы тоже не могли. Они бежали слишком медленно (как выяснилось позднее, вполне осознанно), даже для нас.
Где-то через два круга группа лидеров, за которой мы держались, сбросила скорость и пристроилась к основной массе. Они выполнили свою главную задачу: развели нас, как последних лохов. Эти малолетки просчитали нас насквозь. Они догадались, что мы постараемся не отпустить лидеров и сговорились, что небольшая группа задаст скорость более высокую, чем мы сможем выдержать. А потом либо сойдёт с дистанции. Либо, если хватит сил, продолжит бег. Хотя они и покажут более низкие результаты, зато проучат этих двух незнакомцев.
Если кто-нибудь когда-нибудь будет рассказывать вам о втором дыхании, открывающемся у спортсменов на соревнованиях, смело разворачивайтесь и уходите от этих болтунов. Вы меня спросите! И я вам расскажу, как у нас тогда закончилось первое дыхание, а обещанное второе так и не открылось. Разумеется, мы с Андреем сошли с дистанции.
Тренер с усмешкой посмотрел в нашу сторону. И сказал всего несколько слов:
— Бег — это не только ноги, но и голова.
Так началась наша новая жизнь. График тренировок, который составил нам тренер, был не слишком тяжёлым. Для начала мы должны были просто «набегать объёмы». То есть накручивать километраж. Это было совсем не трудно.
Я «умирал» в школе на дистанции в один километр. Стометровка на время была для меня сущим наказанием (Просто я всегда был слишком медлительным. И почти никогда не укладывался в отпущенное мне время. Любая девушка вам подтвердит это: то, что другие делают за несколько минут, у меня порою растягивается на целую ночь. И как только они меня терпят?!). Здесь же без необходимости бежать на время, я легко пробегал три, пять и даже десять километров. Бегали мы с Андреем вечерами по Дмитровскому шоссе в сторону Зубово. Ребята из спортивного класса тренировались по своему плану. Лишь иногда у нас получалось бегать вместе с ними. Но теперь они считали нас своими и больше не подшучивали над нами. Была у этих ребят забавная традиция. Перед Новым годом (тридцатого декабря) они отмечали прошедший год новой дистанцией (большей протяжённости), которая на следующий год становилась для них обычной рабочей.
Так перед Новым тысяча девятьсот восьмидесятым годом я впервые пробежал свою дистанцию в двадцать километров. Андрею к этому времени бегать надоело. Мы продолжали два раза в неделю ездить с ним в бассейн, но бегать теперь мне пришлось одному. Нет, некоторое время он ещё побегал, но более короткие дистанции. Я тоже старался укорачивать свои дистанции в это время. Ведь после кросса мы уходили с Андреем в тренажёрный зал, занимались там. Затем шли к «яме» для прыжков. И от души прыгали с ним в высоту. Прыжок «флопом» позволял нам легко преодолевать высоту, которая для школьных прыжков «ножницами» казалась совершенно не реальной. Да, с Андреем было здорово. Жаль, что ему не нравилось бегать длинные дистанции.
Зато в бассейне Андрей явно меня опережал. К Новому году он мог уже проплывать почти весь бассейн. Целых двадцать пять метров! И ему очень нравилось нырять с тумбочки в воду. У меня не получалось проплыть и трети этой дистанции. Да и с тумбочки нырять мне совсем не нравилось. Вода лезла в нос и уши. Мне это совсем не нравилось.
Но я в эти дни упивался бегом. Это было так здорово: вечером после школы пробежать «десяточку», «пятнашку» или «двадцатку». При скорости пять минут на километр это занимало от часа до двух. Но зато дарило столько удовольствия!
Однажды слух о моих спортивных «достижениях» дошёл до моего одноклассника Юрки Соколова. Он дружил с Севкой Лёхиным (и порою они до хрипоты спорили друг с другом на переменах о том, кто чемпион: Спартак или ЦСКА?). Мне было ясно, откуда растут уши у этих слухов.
Юрка им не поверил. Он попросился со мной на тренировку. Для меня это было очень хорошей новостью. Я с радостью согласился. Правда, после первых шести километров Юрка начал понемногу отставать. Затем сошёл с дистанции. И мне пришлось заканчивать её одному. Если бы только мне хватило ума начать с более короткой дистанции, возможно, мы бы бегали с Юркой и дальше. Но я решил «выпендриться» и Юрка со мной больше не бегал. Ему тоже не понравилось бегать длинные дистанции, как и Андрею. И больше никто не составлял мне компанию. Севка с Лосём бегали слишком быстро для меня. Ребята со спортивного класса — слишком медленно. Но мне нравилось бегать одному.
Да, и вообще в эти дни мне многое нравилось. Я начал ходить практически на все факультативы (по математике, физике, химии), которые проводились в школе. В комитете комсомола школы меня назначили ответственным за спортивный сектор. Два раза в неделю мы с Андреем ездили в бассейн, ещё два дня — с Лёшкой Пересыпкиным в театральную студию. Затем я переодевался в спортивную форму, обувал свои любимые кроссовки (из Чехословакии я привёз футбольные бутсы, срезал с них шипы и они превратились в классные кроссовки) и выбегал на дистанцию. Возвращался домой к девяти вечера. Ужинал. Смотрел фильм по телевизору, что начинался в двадцать один тридцать. После фильма быстренько делал письменные уроки, которые не успел сделать в школе на перемене (обычно успевал). И после полуночи начиналось моё личное время.
В те годы Клинский мясокомбинат отправлял свою продукцию в Москву. И за клинской колбасой жителям города Клина приходилось ездить в Москву. А вот молочный комбинат почему-то часть своей продукции реализовывал на месте. Эта часть была самой вкусной и называлась сгущённым молоком. Сгущёнка продавалась в гастрономах на вес из сорокалитровых алюминиевых бидонов. И стоила совсем не дорого. К этому времени родители уже могли позволить нам с сестрой покупать целый трёхлитровый бидон сгущёнки на неделю. Татьяна сгущёнку не любила. И чтобы продукт не пропадал, мне приходилось справляться с ним в одиночку. А кто вам говорил, что в те годы было легко жить?! Ох, нелегко!
Итак, после полуночи я наливал в большую миску сгущёнку. Наливал небольшую чашечку кофе (у меня была любимая чашка ёмкостью в один литр). Брал с собой половинку батона и наконец-то приступал к самому главному. Нет, вы просто несносны! Только о еде и думаете! Сгущёнка, кофе и батон были чем-то сопутствующим, второстепенным. Главное заключалось в том, что после полуночи меня посещала Муза (в виде сгущёнки, литровой чашки кофе и батона) и я начинал писать стихи.
Вам очень повезло, что они не сохранились. Иначе я бы непременно вас с ними познакомил. Ну, и что из того, что мне было бы потом стыдно за них стыдно. Может быть, и не было бы? Тем более что они всё равно не сохранились.
По субботам мы обычно играли в комический футбол. Наши соседки по партам обеспечивали нас соответствующей спортивной формой. Это были довольно забавные матчи. Когда вся команда могла остановиться на футбольном поле, а соперники поднимали у них юбки, и искали, у кого спрятан мяч. Или кто-то неприлично задрав мини-юбку устремлялся в прорыв к вражеским воротам. Да, разумеется, мы играли в футбол в женской одежде. Ведь это же был комический футбол! Девчонки умирали от смеха. А мы открывали для себя, что бегать удобнее в «макси» или «миди», но никак не в «мини». И множество других, не менее забавных вещей (в частности: отсутствие столь необходимых всем мальчишкам карманов в женской одежде).
Мы играли в городки, в классики. В классики девчата пытались составить нам конкуренцию. Но вопрос решился сам собой. Мы нарисовали поле в четыре ряда по двадцать клеток. Пропрыгать два раза «строго» всё поле в восемьдесят клеток у них, естественно, не получалось. Они вертели пальчиками у виска, но зато не мешали нам прыгать.
Так мы и жили.
Ближе к весне я подобрался к «тридцадке». И уже несколько раз бегал тридцать два и тридцать четыре километра. Мне нравилось бегать. Но бегать быстро у меня всё равно не получалось. Я с трудом пробегал в школе один километр на время, чтобы уложиться на пятёрку, но легко укладывался в норматив, если перед этим пробегал пять-десять километров. Видно, природой мне было не дано бегать быстро. Но, к счастью, природой мне был дан дар просто бегать.
Нет, конечно же, я не мог сравниться ни с кем из своих двоюродных братьев. Ни с Мишкой Чураковым, мастером спорта по конькобежному спорту. Ни с Юркой Коледой, КМС-ом по боксу. Они были настоящими спортсменами! А я к тому времени не участвовал ни в одних соревнованиях. И меня не было даже третьего юношеского разряда. И уж, тем, более, я не мог сравниться с Володей Сычуговым. Он в молодости был очень талантливым и подающим большие надежды стайером. И бегал длинные дистанции так, как не снилось ни Севке Лёхину. Ни его другу Лосю. Но в восемнадцать лет Володя неудачно нырнул в реке и повредил позвоночник. И с тех пор передвигался только в инвалидной коляске. Никому не пожелал бы я такой участи.
Георгий Леонидович, мой тренер, сказал, что весной у меня будет шанс выполнить свой первый разряд. Точнее «третий взрослый» по бегу. Весной в городе Железнодорожном будут проводиться какие-то соревнования по бегу. И мне нужно выбрать дистанцию, на которой я хотел бы выступить. Выбор был не большим. Для третьего разряда нужно было пробежать либо «десятку» с графиком три минуты сорок секунд на километр или «двадцадку» — четыре минуты на километр. Разумеется, я выбрал последнее. Ведь любая приличная черепаха пробежит километр за четыре минуты. О том, что черепахе для третьего взрослого разряда нужно будет пробежать этот километр двадцать раз, я почему-то не подумал.
В мае мы поехали на эти соревнования. Дистанция оказалась не сложной. И я без особого труда выполнил норматив. Ведь это же была не десятка, на которой нужно было пахать, а всего лишь обычная «двадцатка». Я вернулся с соревнований окрылённым. И в понедельник пришёл в школу раньше всех, чтобы похвастаться перед одноклассниками значком с бегуном и с цифрой «III». Весь день я летал на крыльях. И после уроков, как-то нее сразу обратил внимание на ребят из восьмого класса, окруживших в раздевалке моего одноклассника Игоря Широкова.
И дёрнула же меня нелёгкая подойти к ним! Чем-то Игорёк им не понравился, и ребята собирались его проучить. И тут подвернулся я. Счастливый и такой глупый! Сказал, что если они тронут Игоря хотя бы пальцем, будут иметь дело со мной. Похоже, что такая перспектива их совсем не напугала, а, скорее всего, даже обрадовала.
Игорь моментально куда-то исчез. Мальчишки, весело галдя, окружили меня. Один из них вышел из круга и почти нежно произнёс.
— Ну, пошли. — И положил свою тяжёлую руку мне на плечо.
Я с грустью узнал в нём известного школьного драчуна, любителя бокса и подобных развлечений Сашку из 8 «А». Из круга вышло ещё два человека, окружили меня и, легко подталкивая в спину, направились к выходу из школы.
В последний момент мой взгляд совершенно случайно зацепился за спину какого-то ученика, завязывающего шнурки своих кроссовок недалеко от раздевалки. Он не спеша поднялся и я узнал в нём ещё одного своего одноклассника. Геру Люхина! Вы не знаете Геру? Странно. У нас в школе его все знают.
Гера родился в семье потомственного военного. С детства занимался карате и другими восточными единоборствами. И владел ими, как бог. Он был очень несуразным. Весь переломанный на тренировках. Он никогда не дрался. Но и желающих с ним подраться в школе никогда не было.
Как ни в чём не бывало, я обратился к нему.
— Гера, пойдём постоишь рядом.
Он внимательно окинул взглядом всю троицу, окружающую меня, обо всём догадался. И сразу же кивнул головой в знак согласия.
— Пойдём.
Мои спутники сразу же как-то «сдулись». Забеспокоились. Даже боксёр Саня подал свой голос.
— А чего ты Геру зовешь? Мы по честному. Один на один.
— А остальные тогда зачем?
— Остальные постоят в сторонке.
Тут уж подал голос Гера.
— Так и я могу постоять в сторонке.
Фраза прозвучала несколько многозначительно. Радости это известие в рядах моих противников не вызвало.
Пока мы шли за угол школы, Гера проводил со мной ускоренный курс боевых единоборств. Поняв, что я ни разу в жизни не дрался (если, конечно, не считать за драки периодическое избиение меня моим же одноклассником Саней Кудрявцевым в пятом классе), он посоветовал мне начать первому с одного, хорошо всем известного, удара. Но этот удар казался слишком жестоким даже для меня.
Мы вышли за угол. Сашка встал в стойку. Я приготовился к тому, что меня снова будут бить. Но голова сама ушла с линии удара. Кулак пролетел буквально в сантиметре от неё. Мой противник не удержал равновесие и упал к моим ногам.
Сзади раздался удовлетворённый голос Геры.
— А теперь ногой по почкам.
Надо отметить, что очень спокойный и даже чуточку миролюбивый голос. Ещё бы знать, где находятся эти самые почки? Но в этот момент я вдруг отчётливо представил, что уже завтра будут говорить в каждом классе о том, что Член комитета комсомола школы девятиклассник Сергей Карпов зверски избил ученика восьмого класса. Причем выяснится, что Сашка — примерный ученик, член кружка ботаников и юных натуралистов, тимуровец и всегда переводит бабушек через дорогу (даже если им это и не нужно). И никто не вспомнит о том, что я пошел в школу с шести лет, а он с восьми. Что мы ровесники. А, значит, дрались честно. Один на один. И меня нельзя винить в моей победе.
Нет, ударить ни по каким почкам я не смог. Вместо этого я протянул руку и вполне уверенно сказал.
— Всё, я победил. Держи руку.
В этот момент я сделал небольшое открытие. Оказывается, говорить, что победил и побеждать — немного разные вещи. Помните об ударе, которому меня пытался научить Гера перед дракой? Видимо этому удару когда-то учили и моего противника. Вместо того чтобы пожать протянутую руку, он со всей силы ударил меня снизу.
В этот момент я уже не думал о том, что скажут завтра в школе? О кружках ботаников и юных натуралистов. И даже о бабушках, которые ждут, когда их переведут через дорогу. От боли и обиды я прикрыл глаза и со всей дури ударил своего противника кулаком по шее. Прямо под основание черепа. Сверху вниз. Сашка обмяк и распластался на асфальте. На этом наша драка закончилась. Я победил.
Когда мы зашли с Герой за угол, на меня накатили запоздалые волны боли. Мы распрощались с Герой. И я побрёл к своему дому. Я шёл по тротуару и ругал в душе своего отца за то, что он никогда меня не порол. Никогда не бил. В результате этого гуманизма я так и не научился переносить боль. Как можно оставлять эти занятия на самоподготовку?! Когда мне было около семи лет, нам с моим другом Игорем Биденко приходилось самим прижигать свои руки раскалёнными железными прутьями. Чтобы научиться терпеть боль, когда нас начнут пытать враги. И чтобы под пытками не выдать им военную тайну. Какими же наивными мы тогда были!
После этой несостоявшейся драки меня больше не приглашали выяснять отношения. И к Игорю Широкову тоже больше не приставали. Так закончился девятый класс. К этому времени ребята из спортивной школы научили меня делать подъём переворотом на перекладине. Я уверенно делал его раз восемь. У меня легко получался выход силой на две руки. Я научился неплохо бегать. Немного плавать. Учился без четвёрок (только по английскому языку у меня всё ещё оставалась неисправленная четвёрка). И теперь ничто не могло помешать мне, поступить в высшее военное училище.
В конце июня тысяча девятьсот восьмидесятого года на тренировке я пытался сделать «солнышко» на перекладине. Буквально в нескольких шагах от дома. Но, либо уличный турник немного отличался от того, что был установлен в спортивной школе. Либо я ещё не был готов к этому упражнению. Но факт остается фактом. Я не удержался и упал с перекладины.
Диагноз, который был мне поставлен, перечеркнул на корню все мои мечты и планы на ближайшее будущее. Трещина локтевой кости. Ах, да, разумеется, ещё и перелом позвоночника.
Глава 7. Рождённый ползать
Дальше было не интересно. Отец смог договориться с врачами, и забрал меня из больницы. Он сказал, что дома мне будет лучше, чем в больничной палате. Тем более, летом. А осенью обещал привезти меня обратно. На мой молчаливый вопрос он ответил, почти не задумываясь.
— Обещать и жениться — немного разные вещи.
— Это попахивает обманом. — Пытался пошутить я.
— Не обманом, а военной хитростью.
Что ещё оставалось нам с ним делать, как не пытаться шутить?! Тем более что у нас это всё равно не получалось. Да, дальше было совсем не интересно. Если у вас есть знакомые, у которых была травма позвоночника, вы прекрасно знаете, что это не самые весёлые на свете люди. Я бы даже сказал, что совсем не весёлые.
Вы говорите, что я снова ошибаюсь!? Что все ваши знакомые мужественно переносят любые испытания, которые им выпадают. Потому что бог не посылает человеку испытаний, с которыми он не мог бы справиться. Ваши знакомые никогда не вешают носа. И не теряют оптимизма. Потому что они — настоящие мужчины.
Ну, что ж, вам виднее. Значит, я был не настоящим. И уж точно не был мужчиной. Кажется, мне даже не было больно. Возможно, действовали уколы, которые мне кололи. Или действительно не было больно. Я помню только, что было пусто.
Я лежал в кровати и рассматривал потолок. Причём мне было совершено безразлично, что там было на этом потолке. Иногда я вспоминал своего двоюродного брата Володю, который в восемнадцать лет повредил позвоночник. И сейчас передвигался только на инвалидной коляске. Я думал о том, что смог опередить его на целых три года. Но и от этих мыслей мне было ни жарко, ни холодно.
Вот Вовка всегда был настоящим мужчиной! И травма у него была куда серьёзнее, чем у меня. Но в отличие от меня, он с первого же дня приступил к тренировкам. Разработал для себя специальные упражнения. И уже через пару месяцев стал ходить на костылях. А ещё через месяц начал пробовать ходить и без них. Откуда в нём было столько сил и терпения, до сих пор остаётся для меня загадкой? Вот только этих сил и терпения не было у его жены, красивой прибалтийской девушки с очаровательным именем Жанна.
Когда она ушла от него, Володя, будучи натурой деятельной, начал делать вещи совершено мне не понятные. Резать вены. Экспериментировать с дозами лекарств, пытаясь угадать, сколько ему нужно выпить за раз таблеток? Начал придумывать что-то уж совсем экзотическое. Насколько всё-таки безграничным может быть полёт человеческой фантазии, когда для этого создаются подходящие условия?! Но после этого ходить он уже не смог. Даже на костылях.
Я вспоминал об этом. Но эти воспоминания меня тоже не беспокоили. И меня абсолютно не грела даже мысль о том, что мне повезло гораздо больше, чем Володе. Ведь я не был женат, как он. А, значит, меня не кому было и бросать.
Да, в голове иногда появлялись какие-то мысли. Но они жили своей жизнью. Приходили, когда хотели. И так же своевольно уходили. Не оставляя за собой абсолютно ничего. Ни эмоций, ни чувств, ничего. На душе была пустота.
В таком состоянии человек легко путает дверь в комнату с дверью на балкон. И совершенно бездумно делает шаг в комнату или шаг с балкона. К счастью, я не мог ходить. Поэтому не мог перепутать и двери.
Я не помню, в какой момент мне на глаза попались мои солдатики. Те самые, купленные в Детском мире. Они лежали в пакете вместе со своим командиром-пограничником. Я лежал на кровати. Мы совершенно не мешали друг другу. Но после того как я их увидел, что-то изменилось в окружающем меня мире. Мой взгляд всё чаще и чаще стал обращаться в их сторону. Словно каким-то магнитом его притягивало к этому пакету.
— Куда ты смотришь?
В ответ я кивнул головой.
— На солдатиков.
— А почему ты не играешь с ними?
Я сделал удивлённое лицо. Как я могу с ними играть, если я не могу даже двигаться? Нет, если бы меня спросил об этом кто-нибудь другой, я бы, наверное, даже обиделся. Но на свою бабушку обижаться я так и не научился.
По странному совпадению именно в эти дни она приехала к нам в гости. После того, как меня привезли из больницы, она решила немного у нас задержаться. Именно тогда от неё я впервые услышал слова Горация: «Нет ничего невозможного для людей»! После небольшой паузы она добавила: «Для людей, которые не боится идти к своей цели».
А ещё она рассказала мне много интересного о моих солдатиках. И о том, что солдаты — это не только те, кто защищает свою Родину с оружием в руках. Но и те, кто выращивает хлеб и воспитывает детей. Занимается наукой и работает на производстве. Все они, и многие, многие другие, кто честно делает своё дело — тоже защищают свою Родину.
— И даже если ты сейчас будешь просто играть в солдатиков, ты тоже будешь защищать свою Родину.
Посмотрев на меня внимательно, она добавила:
— Разумеется, для восстановления позвоночника тебе понадобится определённое время. Но чем раньше ты займешься этим, тем меньше сил и времени потратишь. Движение — это жизнь. После любой травмы, как только организм оказывается в условиях вынужденного ограничения подвижности, в нём начинают накапливаться частички смерти. И со временем выводить их из организма становится всё труднее и труднее.
Можно не ходить, если ты не можешь ходить, а вот двигаться нужно обязательно. Повреждены ноги — шевели руками, повреждён позвоночник — шевели мозгами.
— И перестань, наконец, жалеть себя! У многих проблемы гораздо серьёзней твоих, а они с ними справляются. И ты справишься. Я тебе это обещаю.
Да, бабушка умела найти нужные слова, чтобы поддержать меня. И умела поругать, когда в этом возникала необходимость. Думаю, что моим родителям в этой ситуации найти со мной общий язык было бы намного труднее, чем ей. И заставить меня шевелить мозгами, когда я не мог шевелить ногами.
Так прошли первые сутки моего пребывания дома.
Начиная со следующего утра, я спускался с кровати на пол. Расставлял солдатиков. И играл с ними. Перед завтраком в мою комнату заходила бабушка. Делала массаж. Потом помогала мне сделать зарядку. После этого я завтракал. Я был уверен, что на полу завтракать мне будет гораздо удобнее. Но бабушка заставляла меня подниматься в кресло. Говорила, что с пола едят собаки, а люди должны есть, сидя на стуле. И я понимал, что прежде, чем стать добрым и пушистым псом, мне придется некоторое время изображать из себя человека. Так уж устроено Древо эволюции: сначала ты должен освоить рефлексы, свойственные примитивным людям. И только после этого ты сможешь стать на одну ступень с благородными и по-настоящему аристократичными собаками. И тебе будет позволено есть, как и им. С пола.
А вы, что, думали иначе? Все эти глупости, которым вас учили в школе, придуманы людьми. Дарвин, Павлов, говорите?! Вы бы лучше спросили, что об этом думают обезьяны, за которыми наблюдал Дарвин и собаки Павлова. Они бы вам много чего могли рассказать! Если бы захотели. Но эта информация здорово бы отличалась от того, к чему мы все так привыкли.
Через пару дней бабушка спросила, по каким правилам я играю, и почему мои солдатики стоят на месте?
— Солдаты должны передвигаться на поле боя. — Добавила она.
Странно, почему я сам не додумался до этого? Раньше я выстраивал напротив друг друга две армии. Каждый солдат армии, которая была моей (находилась ко мне ближе) делал выстрел из пушки по армии противника. После первого залпа от армии противника, как правило, никого не оставалось. Лишь теперь я понял, что это было не честно. Поэтому я стал стрелять по очереди: сначала мой солдат (первый выстрел уступить противнику я всё-таки не смог), затем солдат противника, мой солдат и так далее. Но все солдаты стояли на месте! Стояли насмерть.
На моём паласе десятисантиметровые круги располагались в десяти сантиметрах друг от друга. Теперь после каждого выстрела мои солдаты и солдаты противника стали передвигаться на поле боя. Мне приходилось ползать следом за ними. Армии казались такими непослушными, но теперь они были настоящими. Солдаты совершали какие-то охваты (когда ты очень сильный, ты можешь охватить противника с двух сторон), обходы (во фланг — когда ты сильный, но умный и оставляешь противнику лазейку для отхода) и отходы (когда ты умный, но не очень сильный — отходишь так медленно и смещаешься чуть в сторону, что в какой-то момент быстрый и сильный противник, преследующий твои войска, опережает тебя и подставляет под удар один из своих флангов).
Да, теперь играть в солдатиков стало куда интереснее! Хотя и гораздо труднее.
Ещё через несколько дней бабушка сказала всего одно слово:
— Горы. — И показала рукой на мою кровать.
А что, моим суворовским богатырям и горы были не страшны! Так мои солдаты стали перебираться с пола на кровать, а затем даже и на стол. Мне приходилось карабкаться за ними. Так шаг за шагом, я узнавал всё больше и больше нового о своих солдатах.
Об особенностях войны в лесу я узнал без бабушкиной подсказки. Два стула (их восемь ножек) рассказали мне много интересного. Но зато бабушка приучила меня рисовать по вечерам и писать разные глупые стихи — лишь бы по вечерам я не оставался наедине с своими грустными мыслями о том, что могу не подняться на ноги. Видимо ничто не отвлекает так от грустных мыслей, как разные глупые дела?
Так прошли два летних месяца. Шестого августа у моей сестры родился мальчик. Назвали его Серёжей. Раньше я думал, что когда кто-нибудь новый приходит в этот мир, то кто-то обязательно должен этот мир покинуть. Наверное, этим кем-то должен был стать я? Но в те дни это меня не беспокоило. У меня были солдатики. И мне нужно было продолжать свою войну.
После того, как Серёньку привезли из роддома, всем стало немного не до меня. Возможно, это и было к лучшему. Больше всего в жизни я не любил, когда меня жалели. Как пел в одной замечательной песне Михай Волонтир: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели». Мне всегда нравились эти строчки. К тому же, к началу августа я уже начал понемногу ходить сам, без посторонней помощи.
Первого сентября, когда все мои ровесники пошли в школу, я пошёл… В школу. Иногда это бывает так приятно: быть таким, как все! Только разве за всеми угонишься. За лето, в течение которого я только и смог, что научиться играть в солдатиков, мои одноклассники смогли научиться гораздо большему! «Пинский» (Андрей Пименов) в первый же день огорошил меня новостью:
— А я научился плавать.
Нашёл чем хвастаться?! Я и так знал, что он мог проплыть почти половину нашего двадцатипятиметрового бассейна. Но из приличия я спросил его, насколько хорошо он научился плавать?
— Я переплыл вчера водохранилище (на реке Сестре).
О, если бы я только умел разговаривать по-польски, то непременно начал свою фразу со слов: «Матка боска»! К сожалению, польского языка я не знал. Поэтому начинать свою фразу мне пришлось с набора междометий, общий смысл которых в переводе с русского разговорного на русский литературный должен был означать: «Ну, ты и заливаешь, Андрюха»!
— Хочешь, побежали завтра с нами. Мама тебя тоже научит.
В моё отсутствие Андрей бегал со своей мамой. Ну, и что из того: Антонина Артёмовна любила бегать. И плавала до первого снега. И потом тоже плавала. Мне сразу же подумалось, что здесь не обошлось без её помощи. Андрей не стал отнекиваться. Какая разница, кто научил его плавать?! Главное, что теперь он был победителем. И мне ли было его судить?
Конечно же, бегать я ещё не мог. Но зато смог прийти к водохранилищу. Мне было любопытно посмотреть, как это Андрей там его переплывает?
Андрей разделся. Для потенциального утопленника выглядел он подозрительно спокойно. Его мама уже ждала нас в воде.
— Серёж, раздевайся. Поплыли вместе с нами. — Голос тёти Тони тоже был спокойным и уверенным. Под гипнозом этих слов я, как зомби, разделся и полез в воду. Мы поплыли. Втроём.
Вот и всё. Минут через десять мы были на другом берегу. Тётя Тоня поплыла обратно. Мы с Андреем вернулись к одежде по берегу. Нам нужно было зайти домой, переодеться. И идти в школу.
Всю обратную дорогу и весь день я был оглушен этой новостью. Теперь и я умел плавать! Оказывается, в этом не было ничего сверхчеловеческого! Но это было так здорово!
Кто это сказал, что рождённый ползать, не может летать. Я вот смог полететь с перекладины. Хотя и не далеко, и «низенько, низенько». Но не потому, что не умел летать, а потому что летать мне никогда не нравилось. Бабушка всегда говорила мне, что люди — подобны богам. Они могут делать почти то же самое, что и боги. Даже летать. С двенадцатого этажа, к примеру. Правда, в отличие от богов, некоторые вещи получаются у людей только один раз. Да и то, не слишком красиво.
Нет, летать мне не понравилось. Зато теперь я научился плавать. И это новое моё умение уже начинало мне нравиться.

Глава 8. Медкнижка
На следующий день, после короткого отдыха, мы с Андреем вернулись на свой берег плавь. Через день — переплыли водохранилище туда обратно уже без отдыха. Потом Андрей занялся другими, более интересными на его взгляд, вещами. А я, как обычно, застрял в своём новом увлечении. Мне понравилось плавать. И вместо вечерних пробежек, которые были мне пока не по силам, я начал осваивать новую среду обитания. Воду.
Водохранилище было небольшим, около двухсот метров в диаметре. И вскоре я переплывал его уже по несколько раз туда и обратно. Я планировал проплыть свой первый километр, но в один из дней пошёл снег. Было ещё не холодно, но когда я вылез на берег, у меня почему-то закружилась голова. Так, совершенно незаметно для меня наступил ноябрь. Мне не понравилось это головокружение, и больше в эту осень в реке я не плавал.
Больше я не играл с ребятами в подвижные игры, не ходил в спортивную школу и не ездил заниматься в бассейн. Перестал ходить даже в театральную студию. Не то, чтобы мне было тяжело это делать. Просто не хотелось.
Но в это время с моими одноклассниками мы стали всё чаще задерживаться в кабинете НВП (начальной военной подготовки). Это не было «факультативом» или дополнительными занятиями, просто наш военрук Евгений Михайлович Гаврилов оставался с нами после уроков. И занимался с теми, кому это нравилось.
Мы стреляли в его кабинете из пневматических винтовок по мишеням. Изучали новые приборы радиационной и химической разведки. Откуда Евгений Михайлович умудрялся доставать приборы, которых в то время ещё не было даже в армии, до сих пор остаётся для меня загадкой. Но он считал, что учебно-материальная база любого учебного заведения должна не только идти в ногу с требованиями современности, но и обязательно их хотя бы немного опережать.
А ещё он учил нас сборке-разборке оружия. Я всегда был уверен, что для того, чтобы выполнять нормативы на «отлично», нужно просто научиться быстро шевелить руками. Спасибо моему тренеру из спортивной школы. Ещё год назад Георгий Леонидович сказал, что бег — это не только ноги, но и голова. Наш военрук, таким образом, не был первооткрывателем, сказав, что две руки хорошо, а две руки и голова — ещё лучше (спасибо хирургу из баграмского медсанбата: через много, много лет я узнаю, что две руки, голова и две ноги — это вообще замечательно!).
Потому что в ходе тренировок, сначала нужно научиться правильной технике движений по кратчайшей траектории в замедленном темпе. А уже потом начинать работать на время.
Уже тогда я подозревал, что время живёт какой-то своей жизнью. И не всегда подчиняется человеческим законам. Иногда дружит с людьми, и позволяет им сделать очень многое даже в самый крохотный свой отрезок. Иногда время тянется медленно и мучительно. А иногда убегает, как вода из ладоней. Его не вернёшь и не остановишь.
Но вот у самого времени есть свои законы. И когда мы начинаем относиться к ним с хотя бы небольшим уважением, время дарит нам поистине царские подарки. Нужно лишь познакомиться с этими законами и научиться использовать их во благо.
Да, я уже говорил вам, что наш военрук окончил Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР (Московское ВОКУ, а с 2004 года — Московское ВВКУ, высшее военное командное училище). Он то и подсказал, что для успешной сдачи вступительных экзаменов в это училище, мне было бы неплохо окончить подготовительные курсы в МАДИ (Московский автодорожный институт). По словам Евгения Михайловича, общегражданские предметы в МосВОКУ и МАДИ преподаются, чуть ли не по одной программе. И не случайно, после окончания МосВОКУ, выпускники получают гражданскую специальность инженера по эксплуатации колёсных и гусеничных машин.
Звучало это несколько странно, но, тем не менее, уже в ноябре мы с Пинским (Андреем Пименовым) поступили на эти курсы. Получили очень толковые методические разработки по математике, физике и планы сочинений по литературе. Занятия в институте проводились раз в неделю. И каждый месяц мы получали контрольные работы. Я частенько обращался за помощью к своей соседке по парте, Ленке Ульяновой. Она у нас всегда была круглой отличницей, так что с контрольными проблем у меня не было.
Забавно, ещё первого сентября её мама и наш классный руководитель Эмилия Семёновна решила поиграть с нами в демократию. Сказала, что раньше мы были маленькими, и поэтому нас так посадили за парты: мальчика с девочкой. Теперь, в выпускном классе, все мы стали взрослыми. И можем сами выбрать, с кем нам сидеть за партой. Похоже, всё мы оказались даже более взрослыми, чем об этом могла подумать наша учительница. Кроме Севки Лёхина, который пересел к своему лучшему другу Юрке Соколову, все остальные остались на старых местах.
В декабре в школе пошла полоса олимпиад по физике, химии и математике. От нечего делать (это было первой и главной причиной) я решил принять в них участие. Ещё в театральной студии наш режиссёр Наталья Ивановна Левина заставляла нас внимательно наблюдать за окружающими нас людьми, чтобы позднее можно было переносить эти наблюдения на сцену. Как-то ненароком на одной из контрольных по алгебре я заметил, что когда моя соседка Ленка начинала немного сомневаться в правильности своего решения, она предпочитала вообще не записывать ответ. Ссылаясь на то, что просто не успела решить эту задачу. Я долго ломал голову, в чём здесь была проблема. И лишь через несколько дней понял, что на Ленке весит огромный груз комплексов. Она всегда была круглой отличницей, и где-то в глубине души у неё всегда прятался страх, что когда-нибудь кто-нибудь увидит, что она что-то не знает. Это было так странно?! Ведь человек не может знать ответов на все вопросы, которые перед ним ставит жизнь. И не должен их знать! Ведь иначе ему будет так скучно жить! Да и будет ли тогда у него смысл жить?
Я в этом плане никогда не комплексовал. Даже если абсолютно не представлял правильного решения, я всегда оставлял на листе бумаги следы своих попыток найти правильное решение. Иногда эти следы были извилисты и непредсказуемы, как полёт летучей мыши. Но они всегда оставались на бумаге. У Ленки в таком случае оставался лишь чистый лист.
Я попытался поставить себя на место комиссии, проверяющей работы участников олимпиад. На олимпиады выносился материал более трудный, чем мы изучали на уроках. И он был больше рассчитан не на знания, полученные нами в школе, а на наш кругозор. Поэтому возможность победить в олимпиаде была примерно равной, как у отличников, так и у хорошистов. Но я пришел к забавному выводу, что у оболтуса, пытающегося решить задачи олимпиады и оставляющего на бумаге следы этих попыток (некоторые из них совершенно случайно могут оказаться и верными), шансов победить гораздо больше, чем у круглого отличника, который боится дать неправильный ответ (и поэтому сдающего чистый лист).
Для подтверждения этой теории мне нужно было провести несколько экспериментов. Это было второй причиной, по которой я пошёл на эти олимпиады. Кажется, теория была верна. Совершенно неожиданно для окружающих (и, тем более, для самого себя) я занял первые места на школьных олимпиадах по физике, химии и математике. И всё-таки для чистоты эксперимента нужно было расширить количество опытов.
Выяснилось, что моя теория верна только на самом начальном этапе. В условиях конкретной школы и личностных особенностей вполне конкретных участников олимпиады. На уровне городских олимпиад большее значение играл уровень интеллекта участников, а не страхи того, что кто-то узнает о том, что кто-то чего-то не знает.
Так что ловить мне там было не чего. Я занял вторые места по физике и химии. И третье место по математике. На этом интерес к этому эксперименту у меня пропал. Но он имел ещё небольшое продолжение.
Я даже не знаю, как звали парнишку, который занял первое место на городской олимпиаде по химии. Но когда нужно было ехать на областную олимпиаду, он заболел. И я вполне официально поехал вместо него.
Областная олимпиада проводилась в здании Московского государственного университета. Вот там-то мне точно ловить было не чего. На фоне учащихся специализированных школ с углубленным изучением химии, самородки, типа меня, больше были похожи на коровьи лепёшки, чем на драгоценные самоцветы. Тем не менее, после окончания олимпиады небольшую группу участников, и меня в их числе, отвели в одну из аудиторий и объявили нам, что по итогам проведения олимпиады все мы зачислены на какой-то химический факультет МГУ. Это было довольно странно, ведь за это время, они не могли проверить все работы. Хотя в ходе самой олимпиады преподаватели проходили по рядам и просматривали наши работы, делая какие-то отметки в своих блокнотах.
Как бы то ни было, но эпопея с олимпиадами успешно завершилась. Это было не самое трудное занятие. Самое трудное было впереди. Медицинская комиссия по отбору кандидатов для поступления в высшие военные училища.
К этому времени из командировки в США вернулась наша «классная мама» Галина Ивановна Милокостова. Но нашим классным руководителем её уже не поставили. Оба брата Галины Ивановны были выпускниками Московского ВОКУ. Я тогда ещё не знал об этом. Но к тому времени уже твёрдо решил, что если и буду поступать в военное училище, то только в Московское высшее общевойсковое командное училище. Загвоздка была только в одном — в прохождении медкомиссии. С моим позвоночником это было совершенно нереально. По крайней мере, я так думал.
К тому же выяснилось, что кандидату, поступающему в высшее военное училище на первое сентября года поступления должно обязательно исполниться семнадцать лет. А мои семнадцать лет исполнялись лишь девятого сентября. Какие-то восемь дней превратились в проблему?! Но проблема разрешилась на удивление легко. По совету военкома я написал письмо на имя Министра Обороны, и примерно через две недели пришёл ответ за подписью какого-то генерала, разрешающий «Карпову С.И. в порядке исключения поступать в военное училище, если он отвечает остальным требованиям».
Вот с «остальными требованиями» и были проблемы. Помощь пришла с самой неожиданной стороны. В Афганистане к тому времени уже два года шла война. Я и многие мои ровесники даже и не задумывались о том, что она может со временем коснуться и нас. А вот родители наши уже чувствовали её дыхание. Мой отец всегда с большим уважением относился к военным. Он всегда с теплотой вспоминал свои три года срочной службы, что прошли недалеко от станции Бобр в Белоруссии. И, тем не менее, однажды в сердцах он произнёс, что лучше бы я был пастухом, чем военным. Сейчас я понимаю, с чем это было связано. Тогда же это казалось мне немного странным.
Я начал постепенно готовить родителей к мысли, что собираюсь поступать в военное училище. И однажды, как бы между делом, поинтересовался у мамы, кто у нас раньше всех уходит на пенсию. Мама, не задумываясь, ответила:
— Балерины и военные.
— Тогда, хочу быть военным. — Сказал я.
— Глупенький. — Улыбнулась мама. — Лучше бы ты хотел балерин.
Да, мои родители не хотели, чтобы я стал офицером. Они слишком хорошо знали, что такое безотцовщина. Сами росли без отцов. И знали, как быстро и легко любая война забирает самых близких и родных тебе людей. Думаю, что они просто боялись меня потерять.
Но если я мечтал поступать в военное училище, то отец не хотел наступать на горло моей мечте. Он надеялся, что меня просто не возьмут в военное училище (дядю Лёшу же не взяли, а он был куда умнее меня!). Тем более, в училище имени Верховного Совета. Отец был уверен, что там учатся только небожители. Но именно он подсказал мне решение моей самой большой проблемы.
Как-то вечером между делом он как-то совершенно спокойно, словно разговаривал сам с собой, произнёс.
— Приписное свидетельство ты получал ещё до травмы. О твоём позвоночнике в военкомате не знают. И если твоя медицинская карточка случайно потеряется…
Дальше можно было не продолжать. Птица-говорун не случайно отличается умом и сообразительностью. Я всё понял без лишних слов. И сразу же догадался, как это сделать. Но отец сказал ещё несколько слов.
— С твоей травмой в военные училища обычно не поступают, так что врачи на медкомиссии могут её и не заметить. Как говорится, самые тёмные дела творятся под фонарями. Самые большие проблемы иногда бывает проще всего спрятать. Главное, сам об этом не думай. Сделай вид, что ты самый здоровый человек на свете. И тогда у тебя появится шанс.
Через два дня я пошёл в нашу поликлинику. Под предлогом обращения к какому-то врачу, получил в регистратуре свою медицинскую книжку. Поднялся на второй этаж. Сделал круг почёта. Положил медкнижку в карман. И вышел из поликлиники. В тот же день со всеми полагающимися воинскими почестями она была похоронена в мусорном ведре. А через неделю я снова пришёл в поликлинику. Обратился в регистратуру за своей медицинской книжкой. Возмущаться, что её не нашли не стал. А дождался, когда мне заведут новую книжку.
В общем, изобретать велосипед не пришлось. Но совет отца оказался просто уникальным. Позднее, уже в офицерские годы, когда в моей медицинской книжке накапливалось чересчур много лишних записей, она совершенно случайно «терялась». Догадываюсь, что не только у меня одного. В наших военно-медицинских учреждениях информация с медицинских книжек не дублировалась, а если где-то и оставалась, то никогда не сводилась воедино без особой на то надобности. Другими словами, практически никогда. И с новой медицинской книжкой ты оказывался здоровым, как новорожденный младенец. И мог начать свою жизнь сначала.
Медкомиссию я прошёл «на ура». Я был настолько уверен в своём абсолютном здоровье, что у врачей не закралось ни малейших сомнений на этот счёт. Хорошую службу сыграла запись в моём приписном свидетельстве о том, что я приписан к военно-морскому флоту. Видимо, это означало, что со здоровьем у меня всё нормально (хотя эта запись и была сделана ещё два года назад, и за год до получения мною травмы). Но медкомиссию я прошёл. Я чувствовал себя победителем. И был на седьмом небе от счастья.
На этой волне эйфории я снова начал понемногу бегать. Четыре, шесть, восемь километров. В начале мая подобрался к дистанции в тридцать километров. И хотя мой бег больше походил на спортивную ходьбу (я бегал почти вдвое медленнее, чем раньше — выходило около семи минут на километр), я был доволен и этому результату. Я пытался замахнуться на те дистанции, которые раньше были мне по зубам (32 и 34 километра) и даже на чуть большие. Но после «тридцатки» у меня начинало сводить мышцы ног и мысли о марафоне (а они сидели в моей голове с первого дня моего пребывания в спортивной школе) мне пришлось отложить до лучших времён.
Незаметно подкрались выпускные экзамены. Последние полгода мы писали ответы на вопросы выпускных экзаменов. Устраивали тренировочные экзамены. Так что со сдачей экзаменов проблем не возникло. Самое забавное для меня произошло на экзамене по иностранному языку.
В ночь перед экзаменом мне приснился сон об альтернативных вопросах. В холодном поту я проснулся посреди ночи. Начал листать свои учебники и тетради, чтобы узнать, что это такое. Оказывается, это самые любимые вопросы, которые обычно преподаватели задают двоечникам, когда пытаются вытянуть этих горемык на экзамене хотя бы на «тройку». Что-то типа: «А не в вольтах ли измеряется напряжение? Не так ли»?
Год назад на факультативе по английскому языку мы проходили эти вопросы. Помнится, они были любимыми и у нашей «англичанки».
На экзамене мне достались совсем другие вопросы. Но я смог ввернуть в них и несколько вопросов альтернативных. Было видно, как потеплели глаза нашей «англичанки». За ответ мне поставили пятёрку. С учётом того, что две четверти в году по английскому у меня были четвёрки, а две четверти — пятёрки, итоговой за год поставили «отлично».
Сейчас я думаю, что на пятёрку я английский, конечно же, не знал. Скорее всего, это было лишь подарком от моих учителей. Но я до сих пор помню, как летел домой после экзаменов, словно на крыльях. И я никогда раньше не был так счастлив.
А потом был выпускной вечер. В самом его начале наш классный руководитель Эмилия Семёновна отвела меня в сторону. И сказала, что я, конечно, молодец (в учёбе), но ещё и последняя сволочь (по жизни). Сказала, что в меня были влюблены какие-то девчонки (аналитический склад ума с чувством глубокого удовлетворения подсказал, что девчонки — это значит больше, чем одна). А я — последний бесчувственный болван, который ни одной из них не ответил взаимностью.
Помнится, тогда я не придал этим словам большого значения. Вот уже два года наша компания дружила с девчатами из сборной по художественной гимнастике. С Леной Андреевой, Любой Челышевой и Инной Глебовой — самыми красивыми девушками нашего города. Рядом с такими девчатами невозможно было обращать внимание на кого-нибудь ещё. И уж, тем более, влюбляться. К тому же я в то время и вообще ещё не знал, что это такое — влюбляться?!
После выпускного вечера я проплыл свой первый километр. Перед экзаменами несколько ребят из нашего класса побились о заклад, что если они успешно сдадут выпускные экзамены (границы успешности у каждого были свои, но почти все из нас их преодолели), то тоже переплывут водохранилище (кто по разу, кто больше). Но кроме Андрея никто больше не составил мне компанию. У ребят нашлись какие-то другие, более важные, занятия.
А через две недели после этого все мы разъехались в разные стороны. Сдавать вступительные экзамены. Андрей поехал в Севастополь, поступать в высшее военно-морское училище имени Нахимова. Юрка Соколов в Даугавпилское авиационное инженерное училище. Севка Лёхин, Андрей Ермолаев, Лёшка Пересыпкин, Юрка Ключников — в МАДИ. Артур Жегишев в МАИ. Моя соседка по парте Лена Ульянова — в МГУ.
Я же поехал сдавать вступительные экзамены в своё училище. Все вокруг называли его «кремлёвским». И я наивно полагал, что раз так, то и экзамены придется сдавать если уж не в Кремле, то, по крайней мере, не дальше, чем на Красной площади. В военкомате лишь улыбнулись моей наивности. И направили меня в Ногинск.
В Ногинск?

Глава 9. Вступительные экзамены
Да, как я вам уже говорил, мои родители не хотели, чтобы я поступал в военное училище. Но на вступительные экзамены они отпустили меня с легкой душой. Как и многие другие, они были уверены, что в «кремлёвское» училище меня не возьмут. Ведь это не место для простых смертных. К этому времени по результатам областной олимпиады по химии меня уже зачислили в МГУ. После успешного окончания подготовительных курсов — в Московский автодорожный институт (тогда для этого было достаточно сдавать все контрольные работы без троек, что я успешно и делал). И в секретере у меня лежало направление от районной газеты «Серп и молот» в МГУ на факультет журналистики — бонус за многолетнюю работу в кружке юных корреспондентов.
Родители вполне разумно рассудили, что пусть их ребёнок съездит в училище, немного развлечётся. Получит небольшой щелчок по самолюбию и вернётся домой. Главное, что он не будет винить их в том, что они помешали исполниться его мечте. А будет спокойно учиться в МГУ или в МАДИ. Никаких торжественных проводов не было. Я взял обычную спортивную сумку, положил в неё пару-тройку своих учебников и направился на железнодорожный вокзал.
По дороге мне встретились Серёжка Сидоренко и Димка Дрожжин, мои одноклассники. Они-то и пожелали мне счастливого пути. На электричке я добрался до Москвы. И с Курского вокзала до Ногинска.
В Ногинске на привокзальной площади абитуриентов поджидали несколько автобусов. На них нас и отвезли в учебный центр (НУЦ). Он располагался в километрах в четырёх к северу от города. Всех прибывших разбили на взвода. Командирами взводов назначили курсантов третьего курса. И разместили нашу разношёрстную команду в небольших летних домиках недалеко от стрельбища.
А дальше закрутилась карусель экзаменов. Мы сдавали физподготовку и экзамен по профессиональному отбору (нужно было запомнить показания каких-то приборов, ряды цифр, проводить металлическим стержнем по лабиринту, не касаясь его стен и сдавать кучу других непонятных тестов).
Дальше было проще. Первым был экзамен по математике. Письменный. Я решил задания своего варианта и собрался уже уходить, когда увидел взгляд своего соседа. В нем не было ни просьбы, ни сожаления. Была только боль. Всё было ясно без слов. И мой сосед по моему взгляду тоже всё понял. Он улыбнулся мне с благодарностью и протянул свой листок. Я быстренько решил и его вариант.
Между столов периодически проходили офицеры, следили за тем, чтобы мы не списывали. Но нам повезло. Я вернул соседу его листок. Мы сдали свои работы и, довольные друг другом, вышли на улицу. Там и познакомились.
Моего соседа звали Сергеем Рылёвым. Он молча пожал мне руку. Слова здесь были не нужны. Но даже молчаливая благодарность была приятна. Так у меня появился первый друг в училище. К следующему экзамены мы готовились уже вместе.
Сергей был москвичом из хорошей, интеллигентной семьи. Он знал несколько иностранных языков (в его семье была традиция каждый день недели говорить на каком-нибудь иностранном языке — кроме русского, это были польский, украинский, английский, немецкий, французский и ещё какой-то язык) и, к тому же, он был очень интересным собеседником. Рядом с ним я как-то сразу успокоился. И уже не очень сильно переживал насчёт остальных экзаменов. Да и сам Сергей признался на следующий день, что очень боялся первого экзамена. И именно математики. Сказал, что в школе не очень-то дружил с этим предметом. Да и школ за время учёбы ему пришлось сменить не мало. Его отец был военным атташе в Польше. И по роду своей деятельности мотался со своей семьёй по всему свету. Так что, вполне естественно, что с математикой у Сергея действительно были серьёзные проблемы.
Следующим экзаменом было сочинение. Сергей за сочинение не переживал. Язык у него был подвешен, как надо. А меня с первой же минуты нашего знакомства поразила его способность так грамотно излагать свои мысли. Языком не столько Толстого или Пушкина, сколько языком профессионального журналиста-международника. Он просто разговаривал таким языком! Он даже так ДУМАЛ!!! Для семнадцатилетнего парня это было несколько необычно.
Единственное о чём он меня попросил, так это о том, чтобы я проверил ошибки в его сочинении, если такая возможность появится. За ошибки он немного переживал. Увы, во второй раз нам повезло меньше. Передать сочинение на проверку Сергею удалось лишь на пару минут. Я просмотрел его лишь мельком, но грубых ошибок не увидел.
Тем не менее, за сочинение Сергей получил два балла. Это было немного странным. Насколько бы я не был невнимателен, но пропустить столько ошибок в те годы я не мог. Мы пошли разбираться. Сейчас это звучит немного смешно. И неправдоподобно. Но тогда нас не послали по всем известному адресу и даже показали его сочинение. Ошибок в нем действительно не было. Но нам сказали, что двойку Сергею поставили за то, что он списал своё сочинение. Потому что сам он не мог написать такого сочинения. Мы попытались переубедить приёмную комиссию, ведь за руку его никто не поймал. Едва ли у нас получилось что-то объяснить, но, в конце концов, было принято соломоново решение. За сочинение Сергею поставили три балла, и допускали его к сдаче следующего экзамена.
Это было почти победой. После каждого экзамена отсеивалось две трети абитуриентов. Такими темпами к третьему экзамену осталось примерно столько абитуриентов, сколько их должно было быть зачислено на первый курс. Но радость наша была преждевременной. Третьим экзаменом была снова математика. Устный экзамен.
Разумеется, у Сергея не было ни малейшего шанса на успех. В тот же вечер он собрал свои вещи, попрощался со мной и уехал из лагеря. В следующий раз я увидел его, уже когда учился на втором курсе. Сергей поступил в училище годом позднее. Жаль, что мы учились с ним на разных курсах. Но на все годы учебы мы сохранили теплые, дружеские отношения с этим замечательным и очень светлым человеком!
Последним экзаменом у нас была физика. Тоже устный экзамен. Я шел на него уже на полном автопилоте. Взял билет и присел за парту готовиться. В билете было около десяти вопросов. По каждому вопросу три варианта ответов. Как я понял, решать задачи было необязательно. Достаточно было только угадать правильные ответы. Возможно, я и был не прав. И задачи решать было всё-таки нужно. Но я всё равно не знал, как?
В школе мы зубрили различные формулы. С их помощью решали задачи. Здесь же упор делался на совершенно другие способы решения задач. И эти способы были мне неведомы. Из всех задач я знал только ответы на две последние. Они относились к ядерной физике — это было то, что мы проходили в школе совсем недавно.
Я не знаю, было ли это случайностью (едва ли!), но когда я выходил к преподавательскому столу отвечать, из кармана моей рубашки торчал уголок моего аттестата о среднем образовании. Это не осталось незамеченным преподавательницей, которую я выбрал для своего покаяния (сдаваться мужчинам-преподавателям я посчитал излишним авангардизмом, тем более, при таких «нулевых» знаниях).
— Вообще-то у нас не принято демонстрировать свои посредственные знания. — Глядя на мой аттестат, произнесла, как бы между делом, преподавательница.
Я искренне возмутился (или сделал вид, что возмутился — ведь после того, как я увидел вопросы своего билета по моему самолюбию и так был нанесён непоправимый удар — я чувствовал себя последним папуасом).
— А у меня не посредственные знания.
Интонация, с которой это было сказано, пробудила у преподавательницы некоторый интерес.
— Хорошо. Покажите-ка, что там у вас.
Я с видом оскорблённой невинности протянул ей свой аттестат. Там были только пятёрки. Это с ответом на вопросы у меня были проблемы. С аттестатом у меня всё было в порядке.
Она внимательно его просмотрела, но ничего не сказала по поводу моих оценок. Лишь предложила отвечать. Лучше бы она этого не предлагала.
Я положил перед нею свой листок с ответами и начал нести полную ахинею. После первой же задачи брови преподавательницы поползли вверх. Она посмотрела на меня повнимательнее.
— Нет. Ответ не правильный. А как вы решали эту задачу (Если бы я только знал, как я её решал?!)? Вы поймите меня правильно, но пятёрку вам после этого я поставить уже не смогу.
Весь мой вид красноречиво показывал, что я готов пойти ей навстречу. Конечно же, это несправедливо, так вот откровенно заваливать круглого отличника. Но я готов был закрыть на это глаза. И готов был согласиться на четыре балла (разумно рассудив, что четыре балла гораздо лучше, чем два, потому что более двух баллов мне, ну, никак не светило). Меня погубила женская жалость.
Я сказал, что это очень прискорбно, тем не менее, я готов согласиться и на четвёрку. Но преподавательница меня явно пожалела. И дала мне шанс исправиться. С надеждой в голосе она предложила мне решить вторую задачу. Потом третью. Четвёртую…
Брови у неё поднимались всё выше и выше. Она никак не могла понять: то ли я прикалываюсь, то ли действительно ничего не знаю? Но по началу движения её ручки в ведомости я догадался, что оценка, которая там сейчас появится, будет не четвёркой. И, тем более, не пятёркой. А интуиция подсказала, что это будет даже и не тройка.
И в этот момент её кто-то отвлёк. Буквально на мгновение. Но этого мгновения мне вполне хватило, чтобы в сердцах взять листочек со стола и собраться уходить. Она повернулась в мою сторону.
— Ну, так как же решается эта задача (задача номер четыре)?
Вы говорите, что хорошо быть новым русским. А вот и не правда! Лучше быть старым евреем! Для меня до сих пор остаётся загадкой, почему я сделал именно так, а не иначе. Это было каким-то озарением (если бы не оно, возможно, я бы не поступил в военное училище, а закончил бы МГУ или МАДИ и со временем стал бы уважаемым человеком)! Я перевернул листок на другую сторону, где были те самые две задачи по ядерной физике и твёрдым, уверенным голосом победителя доложил ответ. И чтобы не потерять инициативу сразу же перешёл к решению следующей задачи. Она была последней. Но её решение я тоже знал.
Преподавательница вздохнула с облегчением. Она тоже решила задачу. Она решила, что я просто прикалывался. А кто вам говорил, что преподаватели никогда не ошибаются?!
В ведомости появилась очередная оценка «хорошо», а на лице преподавательницы засияла очаровательная и счастливая улыбка. Да ну их, эти правильные ответы! Лишь бы нам почаще так улыбались!
А потом была приёмная комиссия. Мы стояли под дверью в кабинет, где она заседала. Нас вызывали по списку в кабинет и там объявляли решение. Мне можно было особенно не волновался. Физподготовку я сдал нормально. По остальным экзаменам у меня были две пятёрки и две четвёрки. До последнего дня мы не знали результатов экзамена по профессиональному отбору (этот экзамен был самым мутным и давал при желании возможность отчислить кого угодно), но поговаривали, что и там у меня всё нормально.
Следующим должен был заходить Равиль Муравьёв. Но перед тем как он вошёл в кабинет, все мы, стоящие под дверью, услышали, что приёмная комиссия обсуждает уже мою кандидатуру. Чей-то глухой голос сказал, что всё нормально и ни у кого возражений по этой кандидатуре нет. И вместо Равиля, в кабинет вызвали меня. Растерялся я тогда здорово. Хотя меня и хватило на то, чтобы более или менее строевым шагом войти в кабинет. Быстро окинуть взглядом собравшихся, выбрать самого большого начальника, сидящего справа за столом. И доложить ему.
— Товарищ председатель, абитуриент Карпов на приёмную комиссию прибыл.
Самый большой начальник снисходительно кивнул мне в ответ. Но ничего не ответил. Остальные члены комиссии весело рассмеялись. Генерал, сидевший в центре стола, тоже улыбнулся.
— Дмитрий Макарович, наверное, абитуриент из числа спортсменов, раз считает тебя председателем приёмной комиссии и начальником училища, а не меня. Твой человек?
— Да, вроде бы, нет. — Ответил генералу самый большой (по размерам) начальник.
После этого все склонились над своими бумагами. И стали что-то обсуждать друг с другом. Обо мне все, как будто бы, забыли. Я стоял столбом посреди кабинета, но в мою сторону никто даже не смотрел. Это было немного странно. Я думал, что они мне обязательно что-нибудь скажут. Ведь то, что я обратился не к тому, к кому было нужно, не могло служить поводом, для того, чтобы меня игнорировать. Но пауза затягивалась и, не долго думая (ума-то палата!), я тихонечко вышел из кабинета. Командир взвода, стоящий за дверью, спросил меня на выходе.
— Ну, как?
Откуда я знал, как? Мне ничего не сказали. В ответ я лишь пожал плечами. Командир принял моё молчание за знак согласия. И сделал какую-то отметку в своей ведомости.
На выходные нас отпустили по домам. Порадовать своих родителей. Для моих родителей моё поступление в училище стало настоящим шоком. Последний день дома вышел не самым весёлым. Все мы сидели в моей комнате. В доме было удивительно тихо и очень грустно. Отец вдруг решил научить меня наматывать портянки. И я весь вечер осваивал эту новую для меня науку. Сестра молчала и лишь с грустью смотрела на нас с отцом. Её муж Виктор изредка заходил в комнату и дружески похлопывал меня по плечу. Племянник Серёжка ползал по ковру и пытался делать свои первые шаги. На днях ему должен был исполниться год, и первые шаги его были ещё очень неуверенными. Мама сидела на стуле, руки её лежали на коленях. И в глазах её тоже не было особой радости.
На следующее утро я уезжал в училище. На прощание мама сказала мне лишь несколько слов.
— Я тебя хорошо знаю. Ты же знаешь, в Москве такие девушки… (Откуда я мог это знать?!). Пожалуйста, не женись на первом курсе.
С чего это она взяла, что я собираюсь жениться? Я был очень удивлён этим словам. Пожав плечами, я довольно легко с ней согласился.
— Хорошо. Не женюсь на первом курсе.
Какое глупое обещание! А если захочется? Но я тогда об этом даже и не думал.
Вот, собственно говоря, и всё. Я вернулся в учебный центр. На следующий день приехали выпускники суворовских училищ. Нас построили на плацу. Разбили на три роты. Сформировали взвода. Я попал в седьмую роту. В третий взвод. Командиром роты у нас был капитан Белянин Григорий Николаевич. Командиром взвода капитан Князев Валерий Иванович. Ротный назначил командиров отделений и заместителей командиров взводов. Заместителем командира взвода у нас стал выпускник Уссурийского суворовского училища Игорь Овсянников. Командирами отделений назначили Диму Ряшина (Московское СВУ), младшего сержанта Гену Воробьёва (уже тогда Гена удивлял нас своей природной мягкостью и душевностью), поступившего в училище из Войск Дяди Васи (ВДВ). И командиром третьего отделения был назначен Олег Берёзко (Московское СВУ). Я попал в третье отделение. Нас подстригли, переодели в военную форму (и дали два часа, чтобы пришить погоны и подворотнички).
И начался курс молодого бойца. Мы целыми днями пропадали на стрельбище или на тактическом поле. Отстреляли подготовительное упражнение из автомата. Потом был подъём по тревоге. Трёхсуточный полевой выход, когда мы сами разогревали на костре кашу в консервных банках. Нас учили окапываться. Ходить в атаку. В общем-то, было забавно.
А потом всех нас собрали в клубе. На сцену поднялся тот самый большой начальник, которого я по ошибке принял за генерала. Нам его представили. Это был заместитель начальника училища полковник Конопля Дмитрий Макарович. Он зачитал приказ о зачислении курсантами первого курса Московского высшего общевойскового командного Краснознамённого Орденов Ленина и Октябрьской революции училища имени Верховного совета РСФСР нижепоименованных товарищей. Дальше шёл длинный список. Все с удовольствием слушали свои фамилии. Это не правда, что самое приятный в мире звук — это звук твоего имени. Иногда человеку бывает приятно услышать и свою фамилию. Я внимательно слушал, когда же прозвучит моя.
Но моей фамилии в этом списке не оказалось. Дмитрий Макарович поднял глаза от списка.
— Ну, что, всех назвал?! — Спросил он, заранее уверенный в положительном ответе.
Из центра зала раздался чуть слышный голос.
— Меня не назвали. — Я поднялся со скамейки. Спазмом сжало моё горло, и я еле-еле мог произнести эти слова.
— Как фамилия? — Удивлённо спросил Дмитрий Макарович.
— Карпов. — Ещё тише произнёс я. Голос у меня пропал окончательно.
— Не слышу.
— Карпов. — Прошептал я. Спасибо ребятам, которые меня окружали. Они в несколько голосов повторили мою фамилию.
Полковник Конопля внимательно посмотрел в приказ. Поднял глаза от бумаги.
— Вашей фамилии здесь действительно нет.
Вот и всё. В голове у меня сразу возник образ дяди Лёши, маминого брата, который точно так же не был зачислен в военное училище, хотя и сдал все вступительные экзамены. Всё повторялось! На глазах у меня уже наворачивались слёзы. И из-за этого мне было ужасно стыдно.
Я стоял посредине зала и понимал, что мне нужно уходить. Меня не зачислили. Как же так получилось?! Мне выдали военную форму, подстригли. И даже дали три раза выстрелить из автомата. Я растрезвонил всем своим одноклассникам, что поступил в училище. Как я буду теперь смотреть им в глаза?
Немая сцена затягивалась. Нужно было уходить. Но я всё стоял истуканом и не мог сделать ни шагу.
— Так, подождите минутку. — Снова раздался голос полковника. Он достал из портфеля толстую папку с бумагами и начал их перебирать прямо на трибуне. При этом продолжая что-то говорить себе под нос.
— Странно, а здесь вы есть. Машинистка видно ошиблась. Ну, что ж, извините. — Он от руки дописал мою фамилию в приказ. И, обращаясь ко всему залу, уже более громко произнёс. — Курсант Карпов тоже зачислен на первый курс. Поздравляю!
Кто-то потянул меня за рукав вниз, кто-то хлопал по плечу. Кто-то поздравлял. Я никого не слышал. В ушах лишь звучали слова о том, что меня зачислили.
Лишь вечером я догадался, что машинистка здесь была совершенно ни при чём. Виноват был тот папуас, который не дождался в кабинете решения приёмной комиссии. А от собственной бестолковости вышел из кабинета ещё до того, как его фамилия была перенесена секретарём приёмной комиссии из списка абитуриентов в список курсантов. Виноват был я сам! Так по собственной глупости я чуть было не пролетел мимо своего училища.
А вскоре нас привезли в Москву. Начались занятия. И усиленная подготовка к принятию присяги.
Седьмого сентября на разводе мы снова увидели начальника училища. Генерал-лейтенант Магонов Иван Афанасьевич был человеком-легендой. Мы сразу почувствовали по шелесту, который прошёлся по рядам старшекурсников, что в училище его не только любят, но и боготворят. Правда, в этот раз генерал был явно не в себе.
Он подошел к микрофону на трибуне и начал свою разгневанную речь.
— Товарищи офицеры и курсанты в нашем училище произошло чрезвычайное происшествие. Очень неприятный случай. Такого в нашем училище ещё не было! В прошедшие выходные два курсанта четвертого курса в курсантской чайной избили курсанта первого курса. — На мгновение генерал замолчал. Видимо, обдумывал, в кого превратить этих старшекурсников? Судя по его виду, даже в образе черепах им не грозило остаться надолго. Но решение видно было уже принято.
— Курсант Иванов (фамилии старшекурсников изменены). — После этого должна была поступить команда генерала: «Выйти из строя»!
Но вместо курсанта, ответившего «Я», раздался голос его командира роты:
— Курсант Иванов в госпитале с переломом челюсти.
— Курсант Петров. — Начальник училища вызвал второго провинившегося.
Снова раздался голос ротного.
— Курсант Петров в медчасти. С сотрясением мозга.
Начальник училища повернулся в сторону нашего батальона.
— А курсант Дёмин-то в строю?
Из строя молча вышел мой сосед по койке Серёжа Дёмин, тот самый первокурсник, которого в прошедшие выходные жестоко избили два четверокурсника. На нём не были ни одного синяка, ни одной ссадины.
Начальник училища с лёгкой отеческой улыбкой посмотрел на чуть сутуловатую спину курсанта Дёмина.
— У вас есть какие-нибудь претензии к курсантам Иванову и Петрову?
Сергей, как-то совсем не по-военному, пожал плечами. Во всей его фигуре чувствовалось лёгкое недоумение, он никак не мог понять, в чём была проблема?
— Никак нет, товарищ генерал.
Генерал снова улыбнулся. И взмахом руки разрешил Сергею встать в строй.
Это был первый и последний случай «дедовщины» в нашем училище. По крайней мере, мы с нею больше не сталкивались. И Сергея старшекурсники больше не обижали.
Да, я забыл вам сказать, что Сергей был кандидатом в мастера спорта по боксу. В тяжёлом весе. Но разве это имеет какое-нибудь значение?!

Глава 10. Первый караул
Это было ещё в десятом классе. В девять вечера в прихожей раздался звонок. Как не вовремя! Я только что расставил своих солдатиков и уже предвкушал ощущение первого выстрела. Вы знаете, о чём я говорю. О том удивительном ощущении волшебства, которого уже не будет после того, как этот выстрел раздастся. А после него останётся только чувство чего-то непоправимого, неправильного. И понимание того, что мир, окружающий тебя, вдруг изменился. В этот момент ты уже понимаешь, что сам, своими руками разрушаешь это волшебство, но руки сами собой всё равно тянутся к спусковому крючку. И ты ничего не можешь с этим поделать.
— Кого это там несёт? — С лёгким раздражением подумал я. Мои одноклассники частенько принимали участие в игрушечных баталиях. Пинский (Андрей Пименов) и Саня Кудрявцев были моими постоянными «супротивниками». Мы делили нашу игрушечную армию на три равные части и начинали воевать друг с другом. Периодически заключали друг с другом мирные договоры и уже с удвоенной силой набрасывались на своего общего врага. Но так воевать было не интересно. Объединившись, любого врага разбить было легко. А вот когда каждый был сам за себя, это было совсем другое дело!
Да, мои одноклассники часто приходили ко мне в гости, поиграть в солдатиков. И это было нашей маленькой тайной, успешно скрываемой нами от наших одноклассниц (они и так считали нас слишком маленькими для взрослых дел, зачем же было давать им лишний повод для насмешек?). Но сегодня вечером я никого в гости уже не ждал.
Вы скажете, что в десятом классе ваши сверстники, да и вы сами, играли уже совсем в другие игры. Что мне вам ответить? Это же вы и ваши сверстники! В моей жизни мне тоже встречались разные люди. Те, которые играли в солдатиков только в раннем детстве. Те, которые играли в них в десятом классе. И те, кто играл ими даже в более зрелом возрасте. И играет сейчас. Может быть, это не так важно, в каком возрасте и во что ты играешь? Главное, чтобы эти солдатики не были настоящими. А твои игры не были чересчур жестокими.
Я пошёл открывать дверь. Вы скажете, что я совсём уж зажрался?! И что на моём месте любой бы умер от счастья. Ну, по крайней мере, обрадовался бы, увидев трёх красивых девушек, стоявших на лестничной клетке. Увы, к сожалению, каждый из нас находится на своём месте. И каждый из нас радуется чему-то своему.
Нет, я не обрадовался при виде соседки по парте Ленки Ульяновой и ещё двух своих одноклассниц: Ирины Тихоновой и Татьяны Воздвиженской. Тем более что вместо традиционных на Востоке «Кар барэтан чеоураст» (как дела?) и «Сехатэ шома четоураст» (как ваше здоровье?) девчата были по-европейски лаконичны. Ну, просто до неприличия лаконичны.
— Мы от учебного сектора (комитета комсомола). Проверяем домашнее задание.
Это было что-то новенькое. В старших классах у меня домашнее задание даже родители не проверяли. И уж тем более, какой-то там учебный сектор! А девчата уже брали быка за рога. Точнее барана, за шкуру.
— Ты письменные (домашнее задание) уже сделал?
Что я мог им ответить? То, что раньше одиннадцати вечера я за уроки даже и не сажусь. Что у меня такой распорядок дня. И в моём домашнем задании даже конь не валялся. Это было правдой. Но дёрнула же меня нелёгкая, вместо этого ляпнуть эти два слова!
— Да, сделал. — И кто тянул меня за язык?!
— Показывай. — На полном автопилоте произнесла святая троица.
При этом они, даже не разуваясь, направились в мою комнату. Интересно, откуда это они узнали, что та комната моя? Я поплёлся за ними, судорожно пытаясь придумать, как мне выкрутиться из сложившейся ситуации. В голову ничего путного не лезло. Если бы только я знал польский язык, я бы непременно закричал во всё горло: «Пшэйсьце взбронёнэ» (проход воспрещён)! Но к великому своему сожалению, польского языка я не знал.
А тут ещё эти солдатики! Боже ж мой, солдатиками был уставлен весь пол моей комнаты! Как я о них забыл?! Девчата медленно повернулись в мою сторону. Глаза их светились искренним недоумением.
— А чьи это солдатики?
Чьи, чьи? Я начал судорожно соображать, на кого бы свалить права обладания этой чудесной армией солдатиков? Это было полным провалом! Теперь от насмешек в школе не спрячешься. Я оказался на грани полнейшего провала. Все: явки, встречи, шифры, кони, люди. Всё смешалось в моей голове. Но ответ пришёл сам собой. Словно озарение!
— Серёжкины. — Как только я не догадался раньше? Конечно же, Серёжкины! А чьи ещё они могли быть?
Серёжка был моим племянником. Недавно ему исполнилось целых полгода и в солдатиков играть он, чисто теоретически, уже, конечно же, мог. В одного солдатика. Но он обязательно бы потянул его в рот. И мог легко его проглотить. Поэтому, разумеется, никаких солдатиков ему никто бы в таком возрасте, не дал ни под каким предлогом. Но мои взрослые одноклассницы этого, естественно, не знали.
Глаза у них сразу же загорелись.
— А можно нам его посмотреть? — И не дожидаясь моего ответа, они направились в Серёжкину комнату. И откуда они только знали, где находится его комната?!
О домашнем задании они больше не вспоминали. Дальше были сюси-пуси и прочая ерунда. И неожиданное моё прозрение, что именно ради этого они вломились ко мне домой, а не ради какого-то никому не нужного домашнего задания. Всё встало на свои места. И с этим я уже мог справиться. Со словами, что ребёнка скоро нужно купать, кормить и укладывать спать (и откуда я только это знал?), я мягко, но довольно настойчиво выставил своих незваных гостей за дверь. Разумеется, я мог бы сказать им: «До видзэня» (до свидания) и «Жичэ пани щэнсьливэй дроги» (желаю вам счастливого пути), но я ведь не знал польского языка! Поэтому ограничился лишь тем, что практически вытолкал их на лестничную клетку. Закрыл за ними входную дверь. И только после этого вздохнул с облегчением.
Спасибо, Серёга. Даже в полгода ты уже прикрываешь своего дядьку. Спасибо, дорогой! Я с чувством благодарности подумал о своём племяннике и направился в свою комнату доигрывать очередное сражение своих солдат.
Да, как всё-таки славно иногда бывает жить на планете Земля. Я с лёгкой ностальгией вспомнил о своей комнате, в которой легко размещались все мои армии, ракетные установки, танки, машины и даже крепости. О своём секретере, в котором с трудом умещались мои тетрадки и учебники. Такие вещи начинаешь ценить, только потеряв. Ведь мы же никогда не ценим то, что имеем.
Моя новая планета была совсем другой. Она была больше Земли и меньше её одновременно. Она называлась Казармой. И на первом курсе я никак не мог понять её истинных размеров.
Моя рота (седьмая) располагалась на последнем этаже четырёхэтажного здания. Это классно размещаться на последнем этаже! Когда над тобою только звёзды и солнце. А всё остальное (включая восьмую и девятую роты) находится где-то там, внизу. Ты чувствуешь себя почти что небожителем. Почти что богом. Но богом, от которого давным-давно уже отвернулись все верующие. По крайней мере, один из них. Тот, которого все называют Комбатом.
От него нашей роте и ротному постоянно достаётся за то, что мы самыми последними выходим к месту построения. Но здесь ничего поделать нельзя. Такова карма всех подразделений, размещающихся на последних этажах. И такова карма их командиров. При одинаковой скорости движения к месту построения те, чей путь к этому месту длиннее, всегда проигрывают. Тут уж ничего не поделаешь.
Что рассказать вам о казарме. У входа размещались шкафы, в которых висели шинели, хранились вещмешки и ОЗК (общевойсковые защитные комплекты). Слева от входа находилась бытовая комната с сушилкой и «оружейка» (оружейная комната). Напротив входа — умывальная комната и туалет. Справа — ленинская комната и место дневального. Напротив дневального — каптёрка старшины роты. Далее два кубрика для личного состава. Канцелярия командира роты, небольшой спортивный городок. И запасной выход.
На первом этаже здания размещались кабинеты командира батальона, замполита батальона, комитет комсомола батальона и учебные классы. Самым необычным для меня с первых же дней стало практически полное отсутствие личного пространства. В тумбочке, которую мы делили с Сергеем Дёминым, можно было хранить только умывательные принадлежности (брились из нас тогда не многие), подшивочный материал, нитки, иголки (две иголки с намотанными на них чёрной и белой двойными нитками, длинной не менее 70 сантиметров, что размещались под подкладкой фуражки или пилотки — были неприкосновенным запасом). И сапожные щётки с обувным кремом на нижней полке. Вот и всё личное пространство! Нет, разумеется, в классах у нас ещё были полки в шкафах (примерно 30 на 40 сантиметров), на которых хранились учебники и тетрадки (и их было довольно много). Письма и личные вещи, которых было гораздо меньше (практически не было совсем) и которые находились там лишь до очередного прихода в класс командира взвода и последующей активизации работы командиров отделений по ликвидации наших «гадюшников».
И это было самым непривычным. Моё личное пространство враз уменьшилось до совершенно неприличных размеров. То, что ещё несколько месяцев назад с огромным трудом умещалось в моей комнате, и без чего мне казалось невозможно было обходиться, теперь без особых проблем умещалось на полке в учебном классе и в прикроватной тумбочке.
Да, моё личное пространство практически исчезло. Но зато внешний мир заметно расширился. У меня появились новые друзья. И новые привычки. Распорядок дня приобрёл чёткие границы и очертания. Подъём, зарядка, умывание, завтрак (строевые тренажи и тренировки по ЗОМП до завтрака и после обеда начались у нас немного позднее), учебные занятия. После обеда сампо (самостоятельная подготовка), спортивно-массовая (изредка культурно-массовая) работа. После ужина немного свободного времени. Вечерняя прогулка с пением песен, о которых ротный обычно говорил: «Этот стон у нас песней зовётся». Вечерняя поверка и отбой.
Первые две недели сентября всё свободное время (и даже в часы самоподготовки) шла подготовка к присяге. Мы разучивали текст присяги и сам ритуал её принятия. Отрабатывали строевые приёмы и тренировались в прохождении торжественным маршем.
Присягу нам выпало принимать в один из замечательных сентябрьских дней 1981 года. Разумеется, тринадцатого числа. Правда, не в пятницу тринадцатого, а в воскресенье. Всё было торжественно и очень красиво. Ко многим из нас приехали родители, сёстры и любимые девушки (ко мне только родители, сестра осталась дома с годовалым Серёнькой). И хотя после принятия присяги всем нам выписали увольнительные записки, первое своё увольнение я провел на скамейке у КПП-1. Прямо напротив комнаты посетителей.
До конца увольнения оставалось всего несколько часов. И всё это время мы провели в разговорах с родителями на какие-то совершенно абстрактные темы. Мне даже не хочется пересказывать вам их содержание. Ничего в них не было, в этих разговорах. Но тревога в глазах моих родителей, поселившаяся в них в последние месяцы, куда-то исчезла. Вместо неё в них появилось что-то новое. И мне показалось, что в этот день они мною гордились.
Мама привезла из дома целую сумку продуктов (или «мамонта», как тогда говорили мои однокурсники). Жареную курицу, блинчики с творогом, какую-то снедь. Я что-то ел, а мама внимательно и немного грустно смотрела на меня, словно пыталась меня запомнить. Отец при виде всего этого только загадочно улыбался.
Вечером наша казарма превратилась в продовольственный склад из какого-то фантастического фильма (в реальной жизни ни на одном продскладе не могло оказаться такого количества разносолов и деликатесов!). Продуктами были забиты все тумбочки, пакеты и сумки стояли даже под кроватями. Ротный с тоской смотрел на всю эту вакханалию. Григорий Николаевич Белянин был сильным человеком, но даже ему тяжело дался этот вечер.
На вечерней поверке он предупредил всех, что продукты, которые не будут съедены завтра на завтрак, будут выброшены. И демонстративно, при всех, поставил задачу командирам взводов завтра во время занятий проверить содержимое наших тумбочек.
Рота гудела всю ночь. Но не как встревоженный улей. А, как-то по доброму. Гудение было тихим и очень домашним. Из разных уголков казармы слышались лишь трудно различимые голоса.
— Игорёк, а ты попробуй ещё вот это.
— Олежек, рекомендую…
— А лучше вот это.
— Мужики, вы ещё это не пробовали…
— Ох, больше не могу.
— Больше не лезет.
Утром на построение рота вышла с неуставными пакетами и авоськами. Комбат, подполковник Тушин, морщился, но молчал. Безуспешно пытаясь внушить себе, что это всего лишь цунами, бороться с которым совершенно бесполезно. И которое нужно просто пережить.
Три мушкетёра батальона — наши ротные (капитаны Белянин, Павлов и Гаврилов) отдали распоряжения убрать пакеты внутрь строя. Им тоже было в тягость смотреть на своих махновцев. Но и они прекрасно понимали, что это последний день нашей вольницы.
Да, наш внешний мир начинал расширяться. Уже шестнадцатого сентября мы заступили в свой первый караул. В Ногинском учебном центре. Начальником караула был назначен наш командир взвода капитан Князев Валерий Иванович. Последние три дня мы усиленно изучали Устав гарнизонной и караульной службы. Зубрили, что такое пост и кто такой часовой? Обязанности часового и в чём заключается его неприкосновенность? Что запрещается часовому и табели своих постов с перечнем охраняемых объектов и номерами печатей, которыми они опечатаны.
Мы занимались на караульном городке отработкой различных ситуаций. Учились правильным действиям при смене постов и при нападении на посты разных диверсантов, смутно представляя при этом, как это «смело действовать штыком и прикладом»? К этому времени приказом по училищу были отданы курсанты, назначенные нести службу у Боевого знамени училища (на первом посту) в Москве и охранять склады боеприпасов в НУЦе (Ногинском учебном центре). Я оказался в их числе.
Шестнадцатого сентября после обеда мы получили в оружейной комнате автоматы со штык-ножами, боеприпасы. Снарядили магазины патронами. И убыли к автопарку. Затем на ЛАЗе (автобусе Львовского автозавода) выехали в Ногинск. Боже, как же классно было в этом автобусе?! Уже через пару минут мы начали пригреваться и улетать в нирвану. На третьей минуте все мы (кроме нашего командира взвода, разумеется) сладко-сладко спали.
Первый караул запомнился тем, что мы всю ночь бегали. Бегали на улицу и на посты. Называлось это по-взрослому и очень серьёзно «вводными». И основных вводных было всего две: это нападение на пост и нападение на караульное помещение.
В первом случае, бодрствующая смена убывала для отражения нападения на пост, подвергшийся нападению (и на усиление других постов), отдыхающая смена занимала оборону внутри караульного помещения. Во втором, бодрствующая смена занимала оборону снаружи караульного помещения, а отдыхающая — снова внутри. Как вы уже догадались, самое классное было оказаться в составе именно отдыхающей смены. Я, конечно же, могу сказать вам, что работать всегда лучше, чем отдыхать. Но вы мне не верьте! Ведь я тоже могу ошибаться. Что и делаю довольно часто.
И всё-таки оказаться во время отработки вводных в составе отдыхающей смены было гораздо лучше. Нужно было вскочить с топчана, на котором ты отдыхал (можно было не одеваться, ведь в карауле не раздеваются), взять автомат. Выключить свет в комнате, закреплённой за твоим постом. Присесть у окна и водить стволом автомата в разные стороны, живо представляя, что в это время какие-нибудь глупые враги пытаются напасть на ваше караульное помещение.
Хотя и в составе бодрствующей смены действовать было тоже довольно забавно. Правда, бегали они гораздо больше, но и у них тоже было весело. Разумеется, меня посещали разные глупые мысли о том, что окна в нашем караульном помещении без решёток (и сеток). И одной гранаты, случайно залетевшей в караульное помещение вполне было достаточно для того, чтобы натворить бед. Да и чисто символическое занятие обороны снаружи караульного помещения при отсутствии окопов и подготовленных огневых точек казалось немного непонятным.
В школе я любил математику. И при малейшей возможности любил считать различные цифры. К примеру, на сколько минут боя хватит двух магазинов (по тридцать патронов) при боевой скорострельности автомата в сто выстрелов в минуту (о темпе стрельбы даже думать не хотелось). И как долго продержится караул в караульном помещении, в котором имеется запас патронов из расчёта 150 патронов на автомат? Но кто мог напасть на караульное помещение? Разве что инопланетяне.
Да, я любил считать. Посчитав, что на посту часовой стоит не более восьми часов в сутки, я предположил, что за вычетом восьми часов, проведённых в составе бодрствующей смены, на отдых караульному остаётся тоже около восьми часов. Это было совсем даже не плохо. Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли буераки.
Если из восьми часов, которые я так щедро подарил отдыхающей смене вычесть время, потраченное на смену часовых, заряжание и разряжание оружия, проведение боевого расчёта, получение продуктов в столовой и приём пищи, то времени на отдых останется не так уж и много. А если из него вычесть ещё и время, потраченное на отработку различных вводных, вы легко догадаетесь, что в первую ночь отдохнуть толком нам не удалось.
Ближе к рассвету я оказался в составе бодрствующей смены. По очередной вводной мы устремились отражать нападение на пост, расположенный на стрельбище. Службу на нём нес Паша З. (фамилия удивительно соответствовала его крепкому и пышущему здоровьем виду). Разводящим в нашей смене был командир первого отделения Дима Ряшин. А в составе смены, кроме меня, Игорь Гук и его лучший друг Андрей Шульга (оба из Минского СВУ).
Когда мы подбежали к центральной вышке, Андрей решил немного подшутить над Пашей. Он выставил ствол своего автомата из-за угла здания и сделал вид, что целится в Пашу. Что подумал в этот момент наш часовой и кого вспомнил, сказать сложно. Но думал он не долго. Мы не слышали, как Паша снял автомат с предохранителя. Но щелчок затвора был слышен очень отчётливо. Раздался совершенно нелогичный в этой ситуации крик: «Стой! Стрелять буду»! А никто и не собирался ходить или бегать. Но шутки на этом закончились. Подошедший Дима Ряшин отчитал Андрея Шульгу. И крикнул Паше, что это мы.
Потом Дима доложил по телефону в караульное помещение о прибытии на пост. Затем они с Пашей разряжали его автомат. Попутно произвели смену. Игорь Гук заступил на пост. А я поймал себя на мысли, что Паша немного не в себе. И шутка Андрея его здорово напугала. Именно в этот момент до меня дошло, что на посту может быть страшно.
Мы вернулись в караульное помещение. Начальник караула вышел на разряжание оружия. И дальше произошло что-то непонятное. Дима разрядил свой автомат. Раздалась команда: «Осмотрено». Начальник караула сделал шаг к Паше. Тот отсоединил магазин, отвёл затвор и, не дожидаясь, когда наш взводный проверит патронник, отпустил затвор и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел.
Теперь уже трудно понять, когда в этой сплошной цепочке ошибок и недоразумений вкралась самая большая ошибка. То ли, когда Паша, разряжая автомат в первый раз после шутки Андрея, сначала перезарядил его, а затем отсоединил магазин. Вставил в магазин извлечённый патрон, но оставил в патроннике другой. То ли когда сопровождал затвор вперёд при перезаряжании, вместо того, чтобы просто отпустить его, как полагается. Дав волю возвратному механизму. Но как бы то ни было, дальше всё было не понятно, но просто. Патрон не был дослан в патронник, а зацеп выбрасывателя не зашел в кольцевую проточку гильзы.
При разряжании оружия у караульного помещения Паша отсоединил магазин, отвёл назад затворную раму. Любой из нас знает, что если при этом в патроннике есть патрон, затвор обязательно извлечёт его. Обязательно, но не в этот раз. Как я уже сказал, зацеп выбрасывателя не зашёл в кольцевую проточку. И затвор не извлёк патрон из патронника. А Паша не дождался, когда начальник караула осмотрит его оружие (либо он всё ещё находился под впечатлением ночного приключения, либо слишком хорошо владел оружием и это действие было совершенно им на полном автопилоте). Но в этот раз Паша всё сделал правильно. Как учили: отведя затворную раму назад, он отпустил её. Затворная рама вместе с затвором под действием возвратного механизма пошла вперёд. Как об этом пишут в умных книжках, зацеп выбрасывателя заскочил в кольцевую проточку гильзы. Затвор провернулся вокруг продольной оси и закрыл патронник. Затворная рама повернула рычаг автоспуска, вывела шептало автоспуска из-под взвода автоспуска курка. Курок повернулся, вышел из-под защёлки замедлителя и встал на боевой взвод. И при нажатии спускового крючка раздался выстрел.
Под действием пороховых газов затворная рама начала своё движение назад. Зацепы затвора в этот раз захватили гильзу, и отражатель выбросил её из ствольной коробки. Гильза пролетела в нескольких сантиметрах от головы Димы Ряшина. Никогда раньше я не видел таких белых лиц, как у Димы в этот момент. И это был единственный момент за четыре года моей учёбы в училище, когда я был уверен, что наш взводный выскажется о происходящем на великом и могучем разговорном русском языке. Но, видно, я слишком плохо знал своего командира. Такие мелочи не могли заставить Валерия Ивановича изменить своим привычкам. И его пристрастию к русскому литературному языку.
В Москву мы вернулись в подавленном настроении. Это был наш первый караул. А сколько их было ещё впереди?!

Глава 11. Мужская работа
За учёбой, несением службы в нарядах и повседневными заботами воспоминания о первом карауле вскоре осели где-то в самых дальних уголках нашей памяти. При подведении итогов за неделю, в одну из суббот за первое место по успеваемости в батальоне, наш взвод был поощрён поездкой в Большой театр. На балет в трёх действиях, тринадцати картинах, с прологом и эпилогом. Балет о мальчике Роме и девочке Жуле («Ромео и Джульетта») был довольно известным. Даже я о нём что-то слышал раньше. И если я правильно всё понял, главной мыслью Шекспира было то, что мальчикам лучше всё-таки гулять со своими девочками и желательно в своём районе. Тогда в их жизни неприятностей будет гораздо меньше. Но и приятностей, к сожалению, тоже. И кто из нас может похвастаться тем, что прислушивался к советам старика Шекспира?!
На сцене что-то происходило, но мы не очень внимательно следили за происходящим. Всё наше внимание было приковано к огромному и весёлому человеку, что сидел в нашей ложе. На протяжении всего балета он рассказывал нам полушепотом анекдоты и какие-то весёлые истории из жизни. Когда мы уходили после балета, кто-то сказал нам, что этот мужчина — известный спортивный комментатор Николай Озеров. Он всем нам очень понравился. Гораздо больше, чем сам балет.
Да, уже тогда мы начинали понимать, что учиться в МосВОКУ всем нам понравится. К этому времени решилась судьба Паши З., отличившегося в первом карауле. Нет, о его выстреле никто уже не вспоминал. Проблема заключалась в другом. В школе Паша изучал то ли испанский, то ли португальский язык (интересно, в какой это школе он учился?). В училище же у нас преподавали только английский, немецкий и французский языки. Пашу и несколько таких же горемык определили сначала во французскую группу. Командир батальона вполне логично рассудил, что испанский (или португальский) язык — практически то же самое, что и французский. Паша с товарищами продержался во французской группе около двух недель. Ребята могли бы держаться и дальше. Если бы их не трогали. Но этого не смогла выдержать преподавательница французского языка. И тогда комбат решил, что испанский (или португальский, убейте, не помню) язык очень похож на немецкий. Но и в немецкой группе наши горемыки не задержались. Дальше отступать было не куда. Только в английскую группу. Как завещал политрук Клочков курсантам МосВОКУ, позади Садовое кольцо — дальше Садового кольца земли для нас нет. Вот и для ребят английская группа стала последним пристанищем. Но всё это были только цветочки. Я годки, как всегда, были впереди. Ведь впереди ещё были целых четыре года учёбы.
Где-то в конце ноября моему взводу снова «посчастливилось» идти в караул номер два (номер один был в Москве). Батальон наш в это время находился на выезде в Ногинском учебном центре. В лагеря мы выезжали раз в четыре недели (по количеству курсов) и меняли там очередной батальон. Таким образом, не менее четверти всех занятий проводилось в полевых условиях (а с учётом полевых выходов — даже больше). В первое время мы еще не носили в своих вещмешках мешочки с песком. И не было ещё у нас пеших маршей, когда колонна, на которой мы выезжали из Москвы, останавливалась, не доезжая до НУЦа пятнадцати-двадцати километров. Мы высаживались из машин и пешочком (а зимой на лыжах) шли навстречу тем, кто возвращался в училище. Всё это началось немного позднее. В первые же выезды колонна ЗИЛов и ЛАЗов привозила нас почти к самому офицерскому общежитию и караульному помещению. И один из взводов в тот же день заступал в караул по учебному центру.
И, разумеется, мы были этим самым взводом. Не успели мы ещё толком принять караульное помещение, и первая смена не успела выйти на смену постов, как нас «обрадовали». Из Гробов (так назывался полк гражданской обороны, что располагался в н.п. Починки, примерно в двух километрах западнее НУЦа) сбежали два солдатика. Чтобы бегать им было не скучно, они убили часового. И прихватили его автомат. Штык-нож и два магазина патронов.
Вы можете представить, как мы обрадовались этой новости! Нам предстояло заступать на посты, в двух километрах от которых бегали солдатики. Любимым развлечением этих солдатиков было убивать часовых и забирать их оружие в качестве боевых трофеев. Пройдёт ещё несколько лет, и милиционерам, чтобы хулиганы не отнимали у них пистолеты, выдадут дополнительно ещё и автоматы. Мы же должны были выходить на посты практически безоружными. Ведь кроме автоматов у нас не было даже пистолетов. И это было совсем даже не весело!
Разумеется, мне посчастливилось нести службу у складов с боеприпасами. И, конечно же, в лесу, который примыкал к Гробам. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы предположить, куда направятся два солдатика, вооружённые автоматом, когда у них закончатся патроны? А патроны всегда заканчиваются. Это знал даже я. Уповать на то, что солдаты не ведают, где находятся склады боеприпасов, было, по меньшей мере, наивно. Это мы — курсанты могли чего-то не знать, а солдатики знали всю округу, как свои пять пальцев. Кто из вас был солдатом, не даст мне соврать, многие вещи они частенько знали гораздо лучше своих отцов-командиров. Местные достопримечательности и местное население, в частности.
Ещё не доходя до поста, я уже знал свою судьбу. И так явственно представлял двух огромных, волосатых (почему волосатых?) солдат, измазанных кровью, со счастливыми улыбками на лицах, у которых закончились патроны! Которые крадутся на склад боеприпасов. Затем картинка резко менялась. И уже через мгновение я видел их снова, но уже склонившихся над моим бренным тельцем. Спорящих о чём-то. И безуспешно пытающихся вырезать тупым штык-ножом моё сердце или мою печень (в этот момент я забыл о том, что вкуснее). И совершенно бредовая мысль навязчиво крутилась в моей голове. Я почему-то был твёрдо уверен, что перед тем, как бежать из части солдатики забыли плотно поужинать. Меня трясла мелкая противная дрожь. Я откровенно трусил.
Когда разводящий со сменой уходили с поста, я мысленно называл их предателями. Ведь, как честные люди, они должны были остаться со мной. Хотя, с другой стороны, я их тоже понимал. Зачем оставаться с теми, кто всё равно обречён?!
Через два часа я уже никого не боялся. Мне было никак. И если бы к этому времени на горизонте появились те самые два солдатика, я не стал бы сам вырезать у себя сердце и печень только по одной, единственной причине. У меня не оставалось для этого сил. Но и сопротивляться сил у меня уже не было. К счастью, вместо солдатиков появлялась смена. Разводящий (мой командир отделения) Олег Берёзко героически пытался выглядеть спокойным. И даже пытался шутить. Но даже у него это получалось не слишком здорово. Что уж было говорить о том, кто оставался нести службу на посту. Возможно, он проклинал нас и называл в душе предателями? Но думать об этом как-то не хотелось. А хотелось как можно быстрее добраться до караульного помещения и спрятаться за его крепкими бетонными стенами.
В караульном помещении мы узнавали свежие новости. Ребята говорили, что, возможно, со следующей смены на посты будут выставлять по два часовых. Я с трудом представлял, как это возможно с точки зрения смены постов. Ведь для этого требовалось, как минимум четыре смены караульных, а не три, как было у нас. Но определённый смысл в этом, конечно же, был. Едва ли вдвоём часовые смогли бы нести службу вдвое бдительнее. Но зато вдвоём нести службу было не так страшно.
За время моего отсутствия солдатики успели остановить легковой автомобиль. Убили водителя, но не смогли справиться с машиной. Затем местные жители видели их у каких-то стогов. А потом милиционеры блокировали их в каком-то заброшенном здании.
Ночью в учебный центр приехали несколько милиционеров. Откуда-то сверху поступила команда выделить в их распоряжение от училища бронетранспортёр с экипажем и боекомплектом. Взводный сказал, что вместо экипажа БТР повели два майора с кафедры огневой подготовки (и откуда он всё знал?). Офицеры прекрасно понимали, что экипаж — молодые, необстрелянные солдаты. Они решили, что нечего подставлять их под пули. И поехали сами.
Эти майоры прибыли в училище из Афганистана. В Афгане уже второй год шла война. Но мы, курсанты первого курса, о ней даже не задумывались. Хотя к этому времени в училище стали появляться новые преподаватели. С характерным южным загаром. И скромными орденскими планками (в то время наград у офицеров, прибывших из Афганистана, было совсем немного). На кафедре тактики тоже появился новый преподаватель с планкой медали «За Отвагу». Когда он проходил рядом, раздавался характерный скрип. И кто-то сказал, что у него вместо ног протезы.
Да, тогда мы не задумывались над этим. Но война в Афганистане не только давала училищу всё новых и новых преподавателей, а нам для изучения новые образцы оружия и боевой техники (среди которых были АГС-17, ГП-25 и БМП-2), она требовала и чего-то взамен. Разумеется, этим «чем-то» были наши выпускники. И, может быть, именно благодаря этой войне возникла необходимость увеличения количества выпускников общевойсковых училищ. А у многих ребят, таких, как я, появилась возможность стать курсантами. Я наивно полагал, что моя сдача вступительных экзаменов на хорошо и отлично, позволила мне поступить в «Кремлёвское» училище. Вполне возможно, что поступил в него я именно благодаря афганской войне. И не только я. Ведь не случайно наш батальон с лёгкой руки старшекурсников получил гордое и громкое название «Китайского». Мы думали, что это почётное наименование. А это была лишь констатация факта. До нас на старших курсах роты были численностью до ста человек. У нас около ста пятидесяти. То есть в полтора раза больше (и в сравнении с другими курсами, наш батальон на построениях выглядел более, чем солидно). Кстати, помните, я рассказывал вам о нашей казарме? О двух кубриках? Так вот, кубрик — это такая комната, в которой мы тогда спали. Большая комната. На семьдесят пять человек. Но что-то я немного отвлёкся.
Тем временем наши преподаватели вместе с милиционерами уехали на БТРе в сторону тактического поля, недалеко от которого нашли беглецов. Позднее выяснилось, что милиционеры предложили солдатикам сдаться. Но те ответили огнём. У милиционеров тогда ещё не было автоматов, тем не менее, они готовились к захвату. Помнится, когда я узнал об этом, то очень обрадовался, что не служу милиционером. Потому что, во-первых, это не правильно идти с пистолетом на человека, у которого в руках автомат. И, во-вторых, пытаться взять живым того, кто пытается тебя убить. А мне не нравилось, когда что-то было неправильно.
И всё-таки милиционеры решили идти на захват. Такая уж у них была работа! Старший милицейский начальник поставил нашим преподавателям задачу сымитировать артиллерийскую подготовку атаки. Другими словами, нужно было дать очередь из крупнокалиберного пулемёта (КПВТ) поверх голов дезертиров. А после этого милиционеры должны были выломать дверь в комнату, в которой те прятались. И задержать их.
Но то ли майоры не умели стрелять поверх голов, то ли им стало жалко молоденьких милиционеров, которые если и были, то совсем чуть-чуть старше бойцов из экипажа БТРа, сейчас сказать сложно. Скорее всего, они действительно пожалели милиционеров, которые должны были ворваться в комнату (бронежилетов тогда у них ещё не было) и задержать живыми тех, кто живыми сдаваться не собирался. Да ещё и норовил захватить с собою на тот свет кого-нибудь за компанию. Разумеется, очередь они выпустили чуть ниже.
Первый солдатик погиб сразу. Когда милиционеры выбивали дверь, второй застрелился из автомата. Позднее я часто думал об этом происшествии. И понимал, что офицеры всё сделали правильно. Я бы и сам, наверное, сделал то же самое. Если бы у меня хватило на это сил. Но всё это было как-то неправильно…
Так закончился ещё один караул. Перед самым Новым годом на Олимпе среди небожителей нашей роты что-то случилось. И секретарь ротной комсомольской организации ушёл «в отставку по собственному желанию». Его уход привёл в действие целую цепочку изменений в комсомольской иерархии нашей роты. На комсомольском собрании на его место выдвинули комсорга нашего взвода Володю Савченко. Человека, который был совестью нашего взвода. А меня поставили на место Володи. Так вот нежданно-негаданно, но я снова оказался в круговороте общественной работы. Я не знал радоваться мне или огорчаться этой новости. В последнее время я снова почувствовал вкус к учёбе. Мне было интересно учиться и уже не очень хотелось отвлекаться на что-нибудь ещё.
Но, как бы то ни было, именно благодаря этому выдвижению (ну, и за успехи в учёбе, разумеется) ротный отпустил меня на Новый год домой. Мне впервые выписали отпускной билет на двое суток. Клин считался уже другим гарнизоном, и увольнительной записки для поездки домой было недостаточно. Этот отпускной билет был выписан в первый и последний раз. Потом отпускные билеты мне уже не выписывали (кроме, как в отпуска: зимние или летние). Для ротного это было лишними хлопотами. И позднее я ездил в Клин по обычным увольнительным запискам (и всего лишь пару раз без них), уповая на удачу. И она никогда меня не подводила. Если не считать самого первого раза.
Когда я приехал домой, до Нового года оставалось ещё более двух часов. Если бы у меня была девушка я с удовольствием (и с пользой) провёл бы это время. Но где взять девушку честному курсанту, который обещал своей маме не жениться на первом курсе? Ведь если бы она у меня была, я женился на ней немедленно. Думается, даже не один раз. Но девушки у меня не было. Да, в школе я дружил со своей соседкой по парте Ленкой Ульяновой. Но она была моим другом (возможно, моим самым большим другом из всех девчонок, с которыми я был тогда знаком), а не моей девушкой (она была мне не только другом, но и почти сестрой — со временем это и помешало нам продолжить наши отношения).
Чтобы не мешать домашним накрывать стол и не путаться у них под ногами, я надел поверх кителя свою гражданскую куртку (всё-таки к шинели я ещё не привык). И решил сходить к тёте Ане Коледе (маминой сестре), что жила неподалёку. Если бы вы только знали, как зудело у меня в одном месте от желания похвастаться перед моими двоюродными братьями Юркой и Генкой своей новой формой! А перед Генкой особенно, ведь он был младше меня всего на три года, и с ним в детстве мы дружили гораздо больше, чем с его старшим братом (и до сих пор вспоминаем, как, собираясь однажды на рыбалку, мы готовили геркулесовую кашу для прикормки рыбы: пробуя достаточно ли положили в кашу соли и сахара, мы съели эту кашу сами и остались без прикормки). К тому же, Юрка был старше меня на целых шесть лет! Он уже отслужил в армии (точнее во флоте), и мои рассказы о службе едва ли могли его слишком заинтересовать.
Пять минут, которые обычно требовались мне, чтобы дойти до их дома, растянулись почти на целый час. Просто первым делом я, разумеется, зашёл к своей однокласснице Ленке Ульяновой (хотя она и жила в совершенно другой стороне). Ей я обязательно должен был показаться! Хотя бы на несколько минут. Когда я ушёл от неё, по пути к тёте Ане, мне встретились ещё несколько моих одноклассников: Лёшка Пересыпкин, Ирина Тихонова и Саня Кудрявцев. Причём по отдельности. А, значит, и проболтал с ними я в три раза дольше, чем, если бы они встретились мне все вместе.
У Лёшки и Ирины особых новостей не было. А вот Саня меня здорово удивил. Слухи об этом ходили уже давно, но сегодня он подтвердил мне их сам. Да, месяц назад он действительно женился. Свидетелем у него был Гера Люхин. Среди гостей наши одноклассники Артур Жегишев, Андрей Хромов и Димка Дрожжин. А незадолго до этого у него родился сын.
Я был в шоке! Да, как вы уже знаете, Саня был старше меня на целый год, хотя мы и учились с ним в одном классе. В старших классах школы он увлёкся игрой на гитаре. Начал петь. И очень даже прилично! И его пригласили сначала гитаристом, а затем и солистом в самый известный в городе вокально-инструментальный ансамбль. Разумеется, недостатка в фанатках у него не было.
Но женился он не по «залёту», как тогда было модно говорить, а по причине физической и эмоциональной невозможности жить и дальше холостяком. Среди моих знакомых и сейчас есть такие, которые всю свою жизнь прожили холостяками. Но есть и такие, которые жили и будут жить только в браке. У моего брата Генки (к которому я тогда шёл в гости) с годами даже появится привычка жениться. Меня всегда это будет здорово удивлять: ведь я был уверен, что для этого не обязательно каждый раз жениться. К тому же где-то я уже слышал, что постель не повод даже для знакомства. И уж тем более, не повод для того, чтобы встречаться во второй раз. Но Генка был (и остаётся) честным человеком! И поступать иначе он не захочет. Хотя я всегда подозревал (и подозреваю до сих пор), что эта привычка была лишь скрытой формой современного гарема. Потому что Генка любил всех девушек на свете. Блондинок, брюнеток, шатенок. Но любил их не одновременно. А по очереди. Да, к чему скрывать, я всегда ему завидовал. В отличие от меня, он всегда так легко находил общий язык с девушками!
Вот и у Сани так сложились обстоятельства: его беззаветно и страстно обожали поклонницы, и он просто не мог не дать им шанса. Он был обречён на любовь и множество разбитых женских сердец вокруг. И, думается мне, женился именно для того, чтобы хоть немного спрятаться от своих поклонниц в браке. И женился он, действительно, по любви. И очень был рад рождению своего первенца.
Я не удивился, когда узнал, что его жена была одной из тех двух девушек, которым когда-то давным-давно в Завидовском заповеднике я принес в качестве подарка живую змею. В тринадцать лет мы казались такими взрослыми и приходили к девушкам, которые нам нравились, только с подарками! Да, его жена училась в совсем другой школе, жила в другом микрорайоне. И познакомиться у них было слишком мало шансов. К тому же, это была моя знакомая, я не его! Но уже тогда я понимал, насколько маленькая эта планета, на которой мы живём. И что судьба слишком часто причудливо и, казалось бы, не совсем логично тасует свои карты. Чему уж тут удивляться?!
Но я, действительно, был удивлен! Под моей курткой была форма курсанта самого замечательного на свете училища. За прошедшие полгода из меня сделали настоящего солдата. И я очень этим гордился. Я был на седьмом небе от счастья. Но напротив меня стоял мой одноклассник Саня Кудряцев. В обычной гражданской одежде, немного под хмельком с сигаретой во рту. Дома его ждала любимая жена и маленький сын. И я понимал, что он оказался не только старше меня, но и в чём-то мудрее.
Потому что в отличие от меня, занимающегося всякой ерундой, он занимался настоящим мужским делом. Любил красивых девушек, плодился и размножался…
До своей тётушки я добрался уже не столь восторженным и счастливым, каким выходил из дома. Встреча с одноклассниками посеяла в моей душе семена сомнения. А тем ли я занимаюсь? И тем ли я горжусь?
У тёти Ани я провёл не более получасу. Почему-то мне уже не очень-то хотелось хвастаться перед своими братьями своей новой формой (и даже перед Генкой). Рассказывать им о полевых выходах, караулах и курсантских буднях. Я понемногу начал собираться домой. Тётя Аня, как обычно, стала собирать мне пакет с овсяным печеньем и какими-то вкусностями. Но от пакета я героически отказался. Ведь раньше, когда тётушка старалась меня подкормить чем-нибудь вкусным, я был маленьким. Теперь я был КУРСАНТОМ!
Я сослался на то, что курсанту нельзя ходить с пакетами (вот ведь придумал!). И уже собрался уходить, когда брат Юрка всучил мне бутылку шампанского.
— Это крёстной (моей маме) и Танюшке (моей сестре) от нас на Новый год. С шампанским-то курсантам ходить можно? — С понимающей улыбкой обратился он ко мне.
Странно, но в Уставе Внутренней службы о шампанском не было сказано ни слова. Вот ведь задачка! Хотя с другой стороны, по аналогии с различными законами, всё то, что не запрещено, разрешено. Ответ пришёл сам собой.
— Да, с шампанским можно.
Все вокруг рассмеялись. Уж слишком серьёзно, я обдумывал этот вопрос!
На обратной дороге, на пересечении улиц Ленинградской и Гагарина, меня остановил военный патруль. Это было так странно?! Я прожил в городе всю свою жизнь и часто видел на его улицах патрули. В городе располагались две воинские части. И патруль, назначенный от одной части, с увлечением и каким-то спортивным интересом охотился за военнослужащими другой части. Но это никак и никогда не касалось и не могло касаться меня самого. До тех пор, пока я сам не стал курсантом. И к этому мне ещё предстояло привыкать.
Ко мне подошёл капитан в лётной форме. Рядом с ним стояли два солдатика. Капитан выразительно оглядел меня сверху вниз. На мгновение его взгляд остановился на бутылке шампанского в моей руке. Думается, мне картина была довольно живописной. Репин и Васнецов могли отдыхать.
— Курсант? — С загадочной улыбкой спросил он меня.
— Так точно, курсант. — Тогда я ещё не знал, что патрулю лучше на глаза не попадаться. И голос мой прозвучал неприлично весело, почти радостно. Ну, а чего грустить, ведь Новый год же на улице?!
Капитан снова улыбнулся.
— Ну, иди. — Он даже не спросил у меня ни документов, ни отпускного билета.
— Есть. — Ослепительно улыбнулся я. Рука, отработанным движением, поднялась к головному убору. Правда, головного убора на месте не оказалось. На улице было довольно тепло, и я просто забыл свою шапку дома. Но сообразил это слишком поздно. Рефлексы сработали гораздо быстрее, чем мозги.
— К пустой голове руку не прикладывают. — Привычно пошутил капитан. У него тоже сработали рефлексы. Просто мы всегда так шутим.
Я не стал ничего отвечать. Глупостей на сегодня уже хватит. Я повернулся и пошёл домой, пока капитан не передумал и не сделал в моем отпускном билете запись о нарушении формы одежды. Или ещё о чем-нибудь смешном и забавном.
Но через пару шагов я остановился и, повернувшись в сторону патруля, негромко сказал то, что должен был сказать уже давно: «С Новым годом»!
Капитан лишь махнул рукой мне в ответ. Патруль пошёл в другую сторону. В отличие от меня, ребятам предстояло встретить этот Новый год не дома.
Я шел домой и впервые в жизни думал о том, как много не замечал в своей гражданской жизни раньше. Не замечал того, что даже в праздники кто-то несёт службу. Кто-то охраняет наш покой. А мы даже не задумываемся об этом. Я думал о пограничниках и милиционерах, об этом капитане и его патрульных. И многих, многих других.
Только теперь я начинал понимать, что скоро и сам встану в их ряды. И, вполне возможно, что уже другие люди на гражданке никогда не задумаются о том, что кто-то в это время несёт службу. И может быть, даже рискует жизнью, чтобы они никогда об этом не задумывались. Я начинал понимать, что за мою работу мне не всегда будут говорить слова благодарности. Не будут награждать орденами и медалями. Как и этих ребят, которые несут сегодня службу. Но я буду просто делать работу, которую до меня делали мои деды и прадеды. Как древние атланты, вместе со своими товарищами, буду держать небосвод. Ведь кто-то должен это делать. Ведь иначе небосвод упадёт.
Я шёл к дому. И на душе у меня было светло. Потому что это очень важно знать, что ты делаешь нужное и важное дело. Наверно, это важно знать каждому мужчине?

Глава 12. Увольнение.
После Нового года совершенно незаметно подошло время нашей первой сессии. Она была не слишком сложной, ведь по всем учебным программам на первом курсе из нас должны были сделать всего лишь хороших солдат, а не фельдмаршалов. Да и общегражданская подготовка ничем особенным не отличалась от той, что проходили студенты в обычных институтах (к тому же, как я понимаю, в первом семестре ребятам, пришедшим из армии, давалась возможность хоть немного втянуться в учёбу — ведь им учиться было куда труднее, чем бывшим суворовцам и тем, кто пришёл в училище со школьной скамьи). А то, что по силам студенту, курсант тоже осилит. И никакие наряды по роте, караулы и полевые выходы не в силах будут ему помешать. Ведь и студентам нелегко сдавать сессию. Бары, дискотеки и вечеринки отвлекают от учебников ничуть не меньше!
В первую сессию мы сдавали экзамен по Истории КПСС, зачёты с оценкой по высшей математике и физподготовке. Зачёты по тактике и огневой подготовке. Комбат на построении батальона торжественно объявил, что курсанты, сдавшие сессию на отлично, уедут в отпуск на два дня раньше остальных.
А мог бы и не объявлять! Или объявить, что курсанты, побывавшие на Марсе, уедут в отпуск ещё на сутки раньше. Ради этих суток курсанты легко бы слетали и на Марс. Если бы только комбат поставил такое условие. Ради дополнительных суток отпуска мы готовы были перевернуть горы.
И до сих пор мне почему-то кажется, что первую сессию все мы поголовно сдали на «отлично». Или, может быть, я ошибаюсь?! Тем более что подготовиться к сессии было совсем не сложно. Времени для этого у нас было предостаточно. Почти три часа самоподготовки ежедневно (если не выпадал снег, и взвод не снимали с самоподготовки на очистку строевого плаца — наш взвод отвечал за плац: летом за весь, зимой за половину). Все выходные были в нашем распоряжении (в субботу после парково-хозяйственного дня, а в воскресенье после очередного спортивного праздника). Но это при условии, что взвод не был в карауле, в наряде по училищу или не привлекался для несения службы в гарнизонном патруле.
А ещё в нашем распоряжении была вся ночь. Но, чтобы по ночам мы не становились слишком умными, подниматься для подготовки к занятиям разрешено было только через час после отбоя. Или за час до подъёма. Ну, какой молодой, растущий организм, замученный дневными бегами, мог подняться через час после отбоя, чтобы посидеть с учебником или конспектами?! Нет, конечно же, такие находились. И особенно на первом курсе. Димка Ряшин, Володя Савченко, Юра Рыжков. Иногда я. И очень часто Слава Харитонович. Но Слава — отдельный разговор. Он был самой светлой головой на нашем курсе. И о том, как он учился, можно было снимать научно-популярный фильм и показывать его в институтах и университетах под грифом «Совершенно секретно» для самых продвинутых вундеркиндов. За очень большие деньги. Да, Слава был совершенно уникальным человеком. И умудрялся находить время для занятий в читальном зале и библиотеке даже тогда, когда мы не могли найти время даже для посещения курсантской чайной.
Итак, первая сессия была успешно сдана. Комбат объявил фамилии счастливчиков, которые получили двое суток дополнительного отпуска. И ротный приступил к постановке задач командирам взводов по наведению порядка в учебных классах и расположении роты. Всё это было вполне разумно и понятно. Естественно, перед отъездом в отпуск бы должны были оставить после себя порядок.
Лишь несколько слов ротного показались нам не слишком понятными. По крайней мере, я точно пропустил их мимо ушей. Что-то о рабочей команде, которая будет покрывать лаком какой-то паркет. И его шутливую фразу о предстоящей нам половой жизни. Фраза была несколько фривольной, и даже многообещающей. Но мы ещё были не готовы даже предположить, что она может означать.
Увы, ларчик, как всегда, открывался просто. Георгий Николаевич с улыбкой произнёс, что в отпуск мы, конечно же, поедем. Поедем все. Почти все (курсанты, не сдавшие сессию, разумеется, в зимний отпуск не ездили, а летом — уезжали только на две недели). Но только после того, как… Это было самое противное! Почему-то мы сразу догадались, что между нами и отпуском обязательно что-нибудь окажется.
Этим «чем-то» оказался пол. Нет, не мужской и не женский, а обычный паркетный пол в нашей казарме. И прежде, чем отправиться в отпуск каждому курсанту предстояло заняться половой жизнью. Командиры отделений щедро отмерили каждому из нас где-то по три-четыре квадратных метра. И дали команду «Фас»! Мы должны были очистить паркет от старого лака, а рабочая команда за время нашего отпуска — покрыть паркет новым лаком. Всё было очень просто. Как всегда!
А теперь я должен сказать вам несколько слов об устройстве циклевальной машины. Не знаю, какие детали и механизмы запихивают в неё современные конструкторы, но в наше время эта машина была шедевром конструкторской мысли! Верхом гениальности! И состояла из огромного количества кусочков оконного стекла и ста пятидесяти пар курсантских рук.
Это современные циклевальные машины постоянно перегреваются и норовят сломаться. В наши дни все наши кусочки стёкол двигались практически без остановок. Не требуя ни масла, ни электричества. И даже еды.
Кстати, совсем не обязательно было напоминать нам, что мы давно бы могли уже быть в отпуске, если бы ещё чуточку увеличили свои обороты! Разумеется, всё это попахивало шантажом. Или предложением, от которого все мы всё равно не могли отказаться. Это не прибавляло нам ни сил, ни настроения. И это нужно было просто пережить. Потому что рано или поздно, но всё в этой жизни заканчивается. Закончился и наш паркетный пол.
Что рассказать вам о моём первом отпуске? У каждого из нас первый курсантский отпуск был самым необыкновенным и удивительным. У каждого по-своему. Но одно объединяло нас всех. Потому что у курсантского отпуска есть такая удивительная особенность — пролетает он совершенно незаметно. И очень стремительно.
Помнится только, что однажды утром мама решила подшутить (и от кого она только узнала, как нас будили в училище — уж, не от меня ли?) и, войдя в мою комнату, довольно громко произнесла всего два слова.
— Рота, подъём!
Последние полгода не прошли для меня даром. И, уж чему-чему, а подниматься быстро в училище нас научили. Научили до полного автоматизма. И с кровати я вскочил быстро. Может быть, даже слишком быстро, для того, чтобы сообразить, что я не в казарме, а дома. И что кровать дома стоит у меня немного иначе. И что вставать мне нужно в другую сторону. Совсем в другую сторону от стены.
Мама не успела рассмеяться. И даже испугаться не успела. Мне тоже было не слишком весело. И лишь немного больно. С тех пор в отпуске мама больше старалась надо мной не подшучивать. Не без причины, опасаясь, что в училище меня могли научить чему-нибудь такому, что в повседневной, мирной жизни может пойти мне не на пользу. Может быть, мама вспоминала своего родного дядю, который, вернувшись с войны, вырыл землянку? И несколько месяцев жил в ней. Долго не мог привыкнуть спать в избе. И очень страдал после, полученной на фронте, контузии от уличного шума. Может быть, мама тоже считала меня немного контуженным?
После отпуска учиться стало немного труднее. После двух недель гражданской жизни втягиваться в повседневную армейскую жизнь было совсем не просто. А тут ещё эта весна стала понемногу напоминать о своём приближении. И это было то, с чем даже мы не могли справиться.
Нет, поездки в Ногинский учебный центр весной нравились нам гораздо больше, чем зимой. Зима вообще не самое сладкое время не только для солдат и офицеров. Но и для курсантов тоже. Водить боевую технику, стрелять, да и просто действовать на тактических учениях весенней порой было куда веселее. Вот только это назойливое весеннее солнышко всё сильнее и сильнее отвлекало нас от учебных занятий.
Так незаметно подкрался апрель. А следом за ним, по всем приметам, должен был наступить и тот самый месяц, когда курсанты всех училищ и всех родов войск начинают страдать и маяться от какой-то необъяснимой тревоги и ожидания чего-то необыкновенного. Непреодолимая весенняя сила стала тянуть нас в увольнения, в город, к людям. И к той части населения планеты Земля, что называется девушками, в том числе.
В эти дни я получил очередное письмо от своей одноклассницы Ленки Ульяновой. Мы были всего лишь друзьями, но получать от неё письма было всегда так приятно! Если вы думаете, что самое классное в армии — это стрелять из автомата, кататься на танке и ходить в караул, вы сильно ошибаетесь. Гораздо круче — стрелять из крупнокалиберного пулемёта, кататься на БМП и ходить в патруль по гарнизону. Но круче всего — получать письма! Только в армии начинаешь понимать, как это здорово — получать письма! Особенно от девушек. И как мы ждали, когда наш ротный почтальон вернётся после обеда с почты!
Но было в училище ещё одно классное занятие. Которое было даже круче, чем получение писем. Это было увольнение. Настоящее волшебство! Ибо подготовка к увольнению начиналась задолго до выходных. И походила на какое-то таинственное и мистическое действие.
Не буду рассказывать вам о том, что в увольнение могло пойти одновременно не более трети взвода. Нам говорили, что это связано с какими-то требованиями. И приводили в пример 22 июня 1941 года, когда, якобы, эти требования были нарушены. Это означало, что каждый курсант МосВОКУ раз в месяц мог попасть в увольнение (теоретически, ведь ни о каком «свободном выходе» в середине восьмидесятых мы ещё не слышали). Вы и сами всё это проходили (те, кто учился в военных училищах). Но на практике (особенно на старших курсах) в увольнение уходило гораздо больше курсантов. Иногда, меньше. Хотя формально, с учётом одного курса, находившегося в это время в Ногинске, «средняя температура по больнице» (в данном случае, в училище) выдерживалась в пределах нормы. Ведь понятие «не более трети» включает в себя и «ноль» увольняемых. Не буду рассказывать о самом увольнении. Каждый из нас был счастлив в увольнении по-своему. Но вот сама подготовка к увольнению заслуживает того, чтобы о ней рассказали.
Ну, во-первых, в увольнение могли пойти только те курсанты, у которых была соответствующая успеваемость (не было «незакрытых» двоек) и дисциплина. Командир отделения составлял заранее списки увольняемых (реально лишь кандидатов на увольнение). А дальше заместитель командира взвода, командир взвода и командир роты вспоминали, кто из этих счастливчиков и когда попался им на глаза. И чем запомнился. С радостной и почти счастливой улыбкой они брали в руки ручки и превращались в Небожителей. Вершили судьбы обычных смертных. Список начинал таять на глазах, как прошлогодний снег. А вместе с ним таяли наши мечты и надежды.
А во-вторых, одним из основных требований, предъявляемых к увольняемым был, разумеется, их внешний вид. Уже с вечера пятницы в комнате бытового обслуживания выстраивалась очередь за утюгами. Кандидаты на увольнение (назвать увольняемыми тех, кто пока всего лишь прошёл отсев ЗКВ, командира взвода и командира роты, у меня не поворачивается язык) начинали наглаживать свою парадно-выходную форму. Занимали очередь в парикмахерскую (нашему батальону здорово повезло — тогда она располагалась на первом этаже нашего здания) и стриглись под «полубокс». Причём эта стрижка ещё долгие годы была визитной карточкой кремлёвцев и заметно отличала их от курсантов других училищ, которые так спешили стать взрослыми и стриглись менее коротко.
Затем ожидание увольнения начинало перехлёстывать через край. Суббота тянулась фантастически медленно. Парково-хозяйственный день, уборка территории и казармы превращались в изощрённую пытку (в воскресенье увольнение происходило только после очередного спортивного праздника). Те, кто не шёл в увольнение, становились философами и делали всё ещё более медленно, чем обычно, памятуя святое курсантское правило: «Не спеши выполнять приказ, вполне возможно, что вскоре поступит его отмена (на практике, это означало, что, выполнив один приказ, ты можешь получить другой)». Движения их становились всё более плавными и заторможенными. Те же, кто должен был идти в увольнение, начинали понемногу «закипать».
Но рано или поздно всё заканчивается. Всё в этой жизни рано или поздно, но заканчивается (и даже циклевание полов).Заканчивался и парково-хозяйственный день. По негласной договорённости, ребята доделывали оставшуюся работу за себя и увольняемых, а увольняемых отпускали немного пораньше. Втайне надеясь, что когда-нибудь (бывают же чудеса на свете?!) и они могут оказаться в рядах этих счастливчиков.
Хотя для увольняемых это было всего лишь очередной ступенькой на пути к их светлому празднику. Казарма разом превращалась в большую раздевалку. Из каптерки получалась «парадка» (каптёры и старшина роты вмиг становились самыми уважаемыми людьми в роте). До блеска начищались ботинки (каждый помнит гусарскую мудрость: «умом ты можешь не блистать, но сапогом блистать обязан»). И наконец-то раздавалась долгожданная команда: «Построение увольняемых через пятнадцать минут у тумбочки дневального».
Через пятнадцать минут ответственный офицер, полный гордости и осознания собственной важности, проходил перед строем увольняемых. Наступала его очередь быть богом. Он не спеша проходил перед строем. И немного свысока посматривал в сторону увольняемых. И всем сразу же становилось ясно, что ничего более скучного, чем осмотр увольняемых, в жизни этого офицера не было. И уже никогда не будет.
— Первая шеренга, два шага вперёд!
— Носовые платки и расчёски к осмотру. Убрать! Вторая шеренга, кругом! Курсант Никулин не стрижен. Курсант Рыжков обувь не чищена (это у Юры-то Рыжкова, да обувь не чищена?!)… Устранить замеченные недостатки. Повторное построение через полчаса. Разойдись!
Где-то через час ответственный офицер, получив немного удовольствия в качестве компенсации за то, что выходные он проводит не дома, а в казарме, отпускал увольняемых в дальнее плавание. Но не в увольнение, разумеется. Дежурный по роте с книгой увольняемых представлял увольняемых дежурному по училищу. Осмотр и небольшая экзекуция продолжались ещё некоторое время. И если дежурный по училищу не находил никаких недостатков (плох тот дежурный, который не сможет найти недостатков хотя бы у фонарного столба!), увольняемые, словно на крыльях, разлетались по различным уголкам нашей любимой столицы (и ближайшего Подмосковья).
После этого начиналось самое смешное. Ответственному по роте начинали названивать родители оставшихся в роте курсантов, их родственники и просто знакомые. Начинали подходить сами курсанты (особенно на старших курсах) и рассказывать душещипательные истории о том, что если они срочно не окажутся в увольнении, их мамы, родственники, любимые девушки, кошки, собаки и хомячки… Дальше описывались различные варианты. Один печальнее другого.
К этому времени ответственный офицер уже выпускал пар и с некоторой обречённостью выслушивал наши печальные истории (сюжет которых был непредсказуем и извилист, как полёт летучей мыши). Дежурный по роте приносил книгу увольняемых, и в ней появлялись всё новые и новые записи. Следующая волна увольняемых (включающая в себя бывших двоечников и нарушителей воинской дисциплины) шла на осмотр к дежурному по училищу. А все последующие уходили уже просто так (не тратя времени на заход к дежурному).
Так в увольнение уходила ещё треть курсантов. Оставались только те, кто не искал лёгких путей в жизни. Кому некуда было идти. Или те, кому нужно было просто позаниматься дополнительно. Подготовиться к приближающейся сессии или к занятиям на будущей неделе. Не ходил в увольнения и наш замкомвзвод Игорь Овсянников. Выходные были для него тем временем, когда он мог полностью отдать себя своим любимым занятиям. Игорь классно играл на баяне. А ещё, вместе с Володей Ивановым из девятой роты, он закрывался в нашем учебном классе.
Они сдвигали столы, освобождали небольшую площадку. Проводили разминку и приступали к тренировкам. Ребята занимались рукопашным боем (включающим в себя каратэ и что-то из нынешних боёв без правил). После тренировки проводили небольшой «спарринг» (бой). Затем наводили порядок в классе, чтобы не оставить никаких следов своего пребывания.
В то время, когда мы (думается, что подавляющее большинство) просто учились в училище, некоторые из нас готовились к службе. В этом была некоторая разница. Особенно если учесть, что в Афганистане уже третий год шла война. Но почему-то нам о ней тогда ничего не рассказывали.
Хотя, к чему пенять на других. Может быть, мы сами не слишком интересовались тем, что происходило вокруг нас. Ведь для того, чтобы заглянуть в будущее совсем не обязательно использовать машину времени. Будущее рождается в настоящем. И для того, чтобы узнать, что ждёт тебя завтра, иногда бывает достаточно лишь повнимательнее посмотреть на то, что окружает тебя сегодня.

Глава 13. О воспитании.

Но был ещё один способ попасть в увольнение. Нет, разумеется, не тот, о котором вы подумали. В увольнение через забор на первом курсе ходили только самые большие романтики. Но в то время до этого не доросли ещё не все. Зато уже тогда мы открыли для себя волшебную силу билетов. Обычные билеты в театр, музей или на концерт обладали почти мистической властью над нашими отцами-командирами.
И если мы умудрялись достать эти небольшие листочки бумаги, вполне заурядное увольнение превращалось в настоящее МЕРОПРИЯТИЕ. В список курсантов, убывающих на это мероприятие, разумеется, тоже нежелательно было включать двоечников и нарушителей воинской дисциплины. Но к этим спискам наши командиры относились куда более гуманно, чем к обычным спискам увольняемых. Видимо, наивно полагая, что навыки культурного поведения нужно прививать не только отличникам. И кругозор расширять нужно не только у них. Поэтому в этих списках частенько оказывались и те, кому дорожка в списки увольняемых была заказана. Правда, до театров и музеев они, как правило, добирались не всегда. Была какая-то в этом загадка. Количество курсантов, убывающих на мероприятие, почему-то крайне редко совпадало с количеством, побывавших на самом мероприятии. Но эта задачка была уже не из области математики, а, скорее, из области чего-то таинственного и мистического.
Мы только что вернулись с выезда из Ногинского учебного центра. Сутки отстояли на боевом дежурстве (а, значит, до следующего дежурства у нас было ещё полторы недели). В расписании занятий на ближайшие дни у нашей роты не было ни нарядов, ни караулов. Впереди были майские праздники. И мы уже строили на их счёт самые романтические планы. Включающие в себя самые сокровенные мечты о мороженом и кино (могу предположить, что кое-кто мечтал даже о девушках, но это точно был не я).
На первое мая секретарь ротной комсомольской организации (и бывший комсорг нашего взвода) Володя Савченко по старой памяти достал на наш взвод несколько билетов на концерт венгерской эстрадной певицы Эдит Сюч в Олимпийский. Несколько, это значит шесть. Желающих попасть на этот концерт было довольно много, но среди счастливчиков оказались: сам Володя, его лучший друг Юра Рыжков, наш замкомвзвод Игорь Овсянников, «комод» (командир) 1-го отделения Дима Ряшин, Сергей Андреев и я.
30 апреля мы уже начинали «раскатывать губы» в предвкушении этого концерта. Капитан Князев Валерий Иванович, наш взводный, намекнул нам, что проблем с увольнением нашей команды не предвидится. И мы можем начинать готовить форму и приводить свой внешний вид «в соответствие». Но на вечерней поверке ротный сообщил нам «пренеприятное известие»…
Прежде, чем сообщить вам содержание этого известия, я хотел бы сказать несколько слов о Макаренко (Антоне Семёновиче) и Сухомлинском (Василии Александровиче). Нет, лично я с ними знаком не был. И вообще, довольно смутно помню, кто они были такие. Помню только, что занимались эти два товарища чем-то совершенно неромантичным и прозаичным. Кажется, писали умные книги. И занимались воспитанием.
Но зато я помню, что им принадлежали разные абстрактные идеи и фантазии. Что-то типа того, что воспитывать нужно с опорой на положительные свойства характера (где же их взять?), на положительном примере (это когда кто-нибудь на кого-нибудь что-нибудь положит?), используя мощный потенциал семьи (это отцовский ремень, что ли?) и соединяя обучение с производительным трудом (кто же будет с этим спорить?!).
Так вот, в реальной жизни наше воспитание велось несколько иначе. Использовался принцип: «воспитания в коллективе и через коллектив». Хотя вполне допускаю, что методы Сухомлинского и Макаренко использовались тоже. Что такое принцип «воспитания в коллективе и через коллектив»? Попробую объяснить в двух словах.
Ну, предположим, рота только что вернулась с полевого выхода из Ногинска (разумеется, совершив пятнадцати-двадцати километровый марш до автомобильной колонны). Немножко умоталась выполнять различные вводные и отражать нападения вероятного противника, действовать по командам «Вспышка справа» и «Взвод, газы» (это после того, как ротный нежно и ласково произносил: «Рота, газы!», командиры взводов дублировали его команду своим взводам). Так вот, предположим, что на следующее утро по команде дежурного по роте: «Рота, подъём», личный состав не предпринимает абсолютно никаких попыток выполнить полученную команду (я же сказал, предположим!), кроме одного телодвижения. Посылающего в сторону дежурного по роте чей-то сапог.
Что делать в такой ситуации? Да, кто бы сомневался! Вы всё это проходили сотню раз. И у вас есть две сотни способов решения этой задачи. Разумеется, глупо в данной ситуации пытаться чего-либо добиться от роты. Можно кричать и топать ногами, можно танцевать ламбаду. Только разве это что-то изменит? В этот момент рота превращается в толпу, а у толпы есть ряд своих совершенно уникальных свойств. Которые нужно знать и уметь использовать. Ну, во-первых, у толпы есть свои неформальные лидеры. К которым она очень чутко прислушивается. А, во-вторых, к вашим командам и телодвижениям толпа становится совершенно невосприимчивой. Ваши действия? Ну конечно же! Никто не отменял старый, но проверенный принцип: «Разделяй и властвуй».
Почти шёпотом вы произносите волшебные слова:
— Коммунисты, подъём!
Через пару минут. Ещё тише.
— Комсомольцы подъём…
Затем дойдёт очередь до пионеров («пионэров», как мы тогда говорили), октябрят, сочувствующих и оставшихся. Помните только, что кричать в этой ситуации совсем не обязательно. Есть порог звука, за которым люди уже не реагируют на ваши команды.
А можно просто подавать команду: «Рота, подъём» каждые два часа. Так уж устроен человек, что рано или поздно, но он обязательно встанет с кровати. Через сутки, двое, трое. В туалет, просто потому что ему надоело лежать или потому что остальные уже встали. Здесь очень важно не упустить того, кто встанет в строй последним. И наказать его на полную катушку.
За подрыв боевой готовности, за измену Родине, за пособничество врагу. Он встал в строй последним потому что искал свой сапог? И что не он бросал его в сторону дежурного по роте (ну, разумеется, не он — кто же будет бросать свой сапог!). Оправдания в сторону! За всё вышеперечисленное изменника Родины приговорить к высшей мере социальной справедливости! И ошарашить всех приговором, несоизмеримым по жестокости тяжести совершённого проступка!
Уже через несколько минут вы будете беседовать в сторонке с делегатами от солдат, матросов и вольноопределяющихся вашей роты. Причём среди этих делегатов обязательно будут и неформальные лидеры (заодно и познакомитесь!). Они будут убеждать вас, что Вася — лучший боец роты. И что расстрел солёными огурцами вполне можно заменить устным порицанием. О чём вы будете беседовать с этими делегатами уже не так важно. Главное, что у вас появится возможность говорить и быть услышанными.
Вы скажете, что я привёл глупый пример? Что в вашей роте такой ситуации не может быть, потому что не может быть никогда. Потому что по распорядку дня дежурный по роте за десять минут до подъёма будит заместителей командиров взводов и старшину роты (а по устоявшейся традиции, за пять минут до подъёма — командиров отделений). Потому что так записано в Уставе (Устав внутренней службы ВС РФ 1993 г., ст.231) . Согласен, глупый пример. Потому что Устав — гораздо более мудрая вещь, чем мы о нём иногда думаем. И неукоснительное следование ему возможно не всегда, но иногда бывает совсем даже не лишним.
Рассмотрим второй пример. В первом случае, у нас провинилось всё подразделение. И если мы не смогли предотвратить эту ситуацию (а это первый звоночек о том, что мы довольно вольно трактуем некоторые положения Устава, ибо Устав позволяет ПРЕДУПРЕЖДАТЬ нарушения, а не только разбираться с нарушителями), мы вынуждены были использовать принцип «Разделяй и властвуй», либо (совсем уж никудышный способ решения проблемы) наказали последнего. Во втором случае, предположим наш Вася (бедный Вася!) нарушил воинскую дисциплину. И с горя (от несправедливого наказания) на следующую ночь ушёл в самовольную отлучку. К своей любимой девушке Марусе. Что будем делать в данной ситуации?
Ну, конечно же, вы скажете наказать Васю! И для этого у нас есть арсенал целого Дисциплинарного Устава (ой, не смешите — о выговорах и строгих выговорах даже не хочу и слышать!). Кто-то в духе новых веяний подскажет о лишении части денежного «удовольствия» или премии по итогам сбора скальпов краснокожих. Или каких либо других самых что ни на есть кровожадных способах наказания. Кто-то подскажет, что можно наказать всю роту. Кто это сказал? Ну-ка, выйдете из строя! Так я и знал. Рядовой Вася! Напоминаю, что наказывать всю роту за Васю самая большая глупость и педагогическая ошибка. Ни к чему хорошему это не приведет. А лишь в тупик или к ещё большим проблемам, с которыми, что уж мне, даже вам будет нелегко справиться.
Да, наказывать роту за проступок Васи нельзя. А вот проявить свою заботу о роте вполне можно. Каким образом? Да очень просто! Командир роты возьмёт чистый лист бумаги и ручку. И напишет в правом верхнем углу: «Командиру батальона…». Нет, конечно же, не рапорт о наказании Васи властью старшего командира, а… Вы это и без меня знали! Вам подсказали!
Ну, конечно же, «Командиру батальона. План спортивно-массовых мероприятий такой-то роты». Пойдёт к командиру батальона. И обосновав необходимость повышения боевой готовности, боевого духа и хилых тел своих бойцов, подпишет план у комбата. Что подумает комбат об инициативе одного из своих ротных, мы оставим за кадром (что у ротного что-то не сложилось с очаровательной Марусей или ещё что-нибудь другое, какая разница!). Главное, что в армии никогда не мешают другим работать (за редким исключением). Комбат мысленно покрутит у своего виска пальцем, с грустью посмотрит на ротного (а ведь в начале казался нормальным мужиком!) и подпишет план.
После этого ротный с радостью в голосе сообщит своим бойцам о том, что «мы будем жить теперь по-новому». Что в связи с приближающимся открытием летнего купального сезона мы все займемся приведением своих тщедушных тел в атлетическую форму. Что Родина-мать зовёт. Что раз надо, значит, надо. Ну, и ещё что-нибудь в этом духе.
А дальше всё очень просто. Небольшой трёхкилометровый кросс на утренней физической зарядке. Немного силовых упражнений на спортивном городке. После обеда в часы спортивно-массовой работы лёгкий десятикилометровый марш-бросочек с полной выкладкой. В воскресенье на спортивном празднике…
Заметьте, о столь популярном среди нынешней молодёжи триатлоне (марафон, велостипед, плавание), я пока даже и не заикался. А ведь ничто не мешает нам пробежать 42 километра 195 метров как-нибудь на досуге. Да, с велосипедами в роте напряжёнка. Поэтому эти жалкие 180 километров придётся преодолевать маршем. Так вы радуйтесь, что не придётся тащить на себе эти проклятые велосипеды. Вы говорите, что в бассейне снова нет воды? Ну, что ж, плавание придётся заменить переползаниями по-пластунски. А кто вам говорил, что будет легко? Легко теперь не будет.
Да, я забыл вам сказать, что окружающие нас люди не глупее нас самих. И, конечно же, они сообразят, что эта, неожиданно свалившаяся на них, «забота» чем-то вызвана. Помните? «Это — жжжжжж — неспроста! Зря никто жужжать не станет. Само дерево жужжать не может. Значит тут кто-то жужжит. А зачем тебе жужжать, если ты не пчела? По-моему, так!» (Винни-Пух). Так вот, рано или поздно (скорее в положенное время) кто произнесёт волшебное слово: ВАСЯ! И добавит: ТЫ НЕ ПРАВ! Кто скажет это первым? Разумеется, Маруся! Ну, здесь же собрались взрослые люди. Вы же понимаете, физические перегрузки… Ну, зачем Марусе будет нужен такой Вася?!
А вы подумали о его сослуживцах?! Да нет же! Его сослуживцы тоже люди. После этого проклятого триатлона подумать они, конечно же, смогут (в чём я сильно сомневаюсь), а вот сказать вслух о том, что Вася был не прав — вот это едва ли! За это я отвечаю.
Если я скажу вам, что за двадцать пять лет своей службы я ни разу не сталкивался со случаями дедовщины, это будет не правда. Сталкивался. Один единственный раз. На первом курсе училища (я уже рассказывал вам об этом). И на всю оставшуюся жизнь в моей памяти отложилось, что дедовщина — это когда курсант первого курса Серёжа Дёмин объяснил двум четверокурсникам-дедам, что они были не правы. Возможно, не самыми правильными словами. И действиями.
Подведём итоги? Ну, разумеется, если план спортивно-массовых мероприятий составить ещё до того, как Вася только подумает о своей первой самоволке, если командир будет участвовать во всех марш-бросках и кроссах лично, то и наказывать Васю будет не за что. Если подразделение под руководством своего командира будет заниматься ДЕЛОМ, то есть боевой подготовкой, тогда вашим подчинённым некогда будет заниматься ЕРУНДОЙ. Может быть, в этом и скрыт самый простой рецепт борьбы с дедовщиной? Нужно просто ЗАНИМАТЬСЯ ДЕЛОМ. И не перекладывать свою работу на плечи других.
К чему я всё это? Да, всё очень просто! Есть рекомендации Сухомлинского и Макаренко по воспитанию, есть Устав, позволяющий избежать многих проблем, и есть различные приёмы военной педагогики и психологии. А ещё есть жизнь, которая не укладывается ни в какие рамки.
В казарме повисла мёртвая тишина. Рота застыла в немой сцене. И даже самые отмороженныё романтики ещё не вполне переварили слова ротного. Григорий Николаевич медленно, чеканя каждое слово, сообщил нам, что кто-то из наших товарищей где-то «залетел» и на майские праздники В РОТЕ УВОЛЬНЕНИЙ НЕ БУДЕТ!
Это было шоком!

Глава 14. Самоволка
Гормоны. Я думаю, это были гормоны. Потому что мозги в принятии этого решения явно не принимали никакого участия. 1 мая, сразу после обеда, весь личный состав роты расползся, как тараканы, по территории училища (и за его пределами). Кто-то, записавшись в тетради у дежурного по роте, убежал в комнату посетителей на 1-е КПП (контрольно-пропускной пункт) встречаться со своими родителями. Кто-то, посмелее, совершенно случайно пересёк условную линию скамеек на полянке перед 1-м КПП (за которую заходить курсантам вообще-то не рекомендовалось) и растворился в бескрайних просторах Кузьминского парка (но ведь они были не одни, а с любимыми девушками, и офицеры всегда смотрели на эти маленькие нарушения не слишком строго). Кто-то пошёл в ГОК (гарнизонный офицерский клуб) на киносеанс. Кто-то разошёлся по классам готовиться к следующей неделе.
Нас же потянуло на подвиги! Наш замкомвзвод Игорь Овсянников о чём-то пошептался со старшиной роты Игорем Астраханцевым. Мы получили парадную форму. Переоделись. Спокойно вышли через второе КПП. И поехали на Центральный стадион имени Ленина (Лужники). Без всяких увольнительных записок, разумеется.
Игорь Овсянников сказал нам, что он договорился со старшиной и на построении на ужин (когда, как правило, проходила проверка личного состава) нас «прикроют», то есть «отмажут» (до сих пор не знаю точно, что означают эти слова). Но на вечерней поверке всем нам «кровь из носу» нужно быть на месте (иначе в следующий раз старшина прикрывать нас больше не будет). Не попасться патрулю и не «залететь». За этот один день я узнал столько новых слов, что, наверное, никогда в жизни не узнаю уже больше. Ведь до этого я был уверен, что «залетают» только девушки. Но никак не курсанты!
Вообще-то это было странное время. И сейчас, когда все вокруг твердят о дедовщине в армии, в это трудно поверить. Но факт остаётся фактом. Нашим замкомвзводом был выпускник Уссурийского СВУ (суворовского военного училища), который увлекался рукопашным боем, превосходно играл на баяне и был любимцем всей роты. Игорь пробыл нашим «замком» всего один год, а после этого ушёл в «освобождённые» сержанты, как ни уговаривал его ротный остаться. Но Игорь посчитал, что служба мешает его учёбе и тренировкам. И до самого выпускного усиленного готовился к дальнейшей службе, как никто другой из нас.
А старшиной нашей роты был мастер спорта по боксу Игорь Астраханцев. Он пришёл к нам из войск, но о том, что Игорь — боксёр и мастер спорта, мы узнали только на соревнованиях по боксу, что ежегодно проводились в нашем училище. Когда он красиво и удивительно легко расправился со всеми своими противниками (среди которых было немало КМС-ов и перворазрядников). А до этого мы лишь удивлялись его невозмутимости и удивительной доброжелательности (которая свойственна только очень сильным людям), словно он относился ко всем нам, как к своим младшим (и неразумным) братьям. Игорь уйдёт со старшин по собственному желанию на третьем курсе. Тогда в роте многое поменяется. Но согласитесь, как важно, когда на первом курсе ( в самом начале твоего Пути) тебя окружают такие люди!
Да, для меня до сих пор не понятно, почему в нашей курсантской среде на первом курсе была такая доброжелательная и спокойная обстановка. Когда, казалось бы, у нас были самые большие физические нагрузки (хотя и не столь большие, как на втором курсе) и все мы были слишком разными для того, чтобы без труда понимать друг друга. Но я могу лишь сказать, что это было именно так. И это было очень здорово! Позднее мне неоднократно придётся сталкиваться с кадетами из Вест-Пойнта (военное училище США). По их отзывам в Вест-Пойнте на младших курсах процветает совершенно махровая дедовщина (зато на старших курсах активно и довольно успешно культивируется командный дух — один за всех и все за одного). У нас многое поменялось на старших курсах. Но первый курс был самым лучшим.
Что-то я немного отвлёкся?! На чём я там остановился? Ах, да! Мы приехали к спорткомплексу «Лужники». До начала концерта было ещё около часа, и мы решили немного побродить по окрестностям. Нам хватило ума не «бродить» всем вместе. Но для того, чтобы бродить поодиночке не хватило смелости (к тому же это, наверняка, было бы так скучно!). Мы разбились на пары и договорились встретиться у памятника Ленину в десять часов вечера. Как в старинных русских сказках мы разошлись на все четыре стороны (вообще-то на три). Игорь Овсянников с Димой Ряшиным ушли направо. Володя Савченко с Юрой Рыжковым пошли прямо. Нам с Сергеем Андреевым пришлось пойти налево (мы всегда туда ходим).
Вскоре мы потеряли друг друга из виду. Но это было не страшно. Потому что уже через мгновение мы, нос к носу, столкнулись с гарнизонным патрулём. Нас разделяла лишь небольшая цветочная клумба.
Начальник патруля вежливо кивнул нам, словно поприветствовал своих старых знакомых. И с радушной улыбкой сделал жест рукой, подзывая нас к себе. К счастью, мы были хорошо знакомы со всеми друзьями Маугли. И этот красноречивый взгляд, как у Каа (словно бы говорящий Бандар-Логам: «Хорошо! Подойдите на один шаг ближе ко мне! Ближе!), мы уже где-то видели. Мы с Сергеем дружно и почти одновременно замахали головами в разные стороны, давая понять, что мы не Бандар-Логи. И так просто нас не взять. Начальник патруля красноречиво посмотрел на двух солдатиков, что шли рядом с ними. И, чуть слышно, что-то сказал им (скорее всего, традиционное: «Фас»!). Солдатики направились в нашу сторону. Но мы уже пришли в себя. Нет, это девчонки залетают. А курсанты не сдаются! Никогда не сдаются!
Мы развернулись и бодренько направились в противоположную от патруля сторону. Всё дальнейшее было похоже на театр абсурда. Начальник патруля делал вид, что пытается нас догнать. Мы с Сергеем делали вид, что пытаемся уйти от патруля. При этом обе стороны считали, что переходить на бег недостойно и не спортивно. А словно бы мы просто гуляли вокруг спорткомплекса, намертво связанные друг с другом какими-то незримыми, но крепкими нитями.
И лишь солдатикам-патрульным всё это было абсолютно до фонаря. Просто они твёрдо знали, что, что бы мы ни делали, их дембель всё равно неизбежен, как крах империализма. Они откровенно отбывали номер. И если бы им приказали, они бы непременно побежали за нами. Но очень, очень медленно. И, конечно же, никогда в жизни не поймали бы нас. Им это было надо?! Вот если бы это был комендантский патруль! Тогда другое дело. От тех уйти было бы куда сложнее. Но, на наше счастье, это были обычные солдаты из какой-то вполне обычной войсковой части.
В какой-то момент мы немного от них оторвались. И, понимая, что дразнить начальника патруля всё-таки не стоит, решили укрыться под сводами спорткомплекса. Тем более что до концерта Эдит Сюч оставались считанные минуты. Мы прошли контроль. Заняли места поближе к импровизированной сцене. И погрузились в мир оглушительной музыки и световых эффектов. Певица была в модном кожаном наряде с короткой юбкой. Но даже с нашего ряда было видно, что она старше нас. А девушки старше нас, нас тогда не интересовали. Правда, пела она здорово. Этого отрицать я не буду.
Где-то через час на горизонте снова появился наш родной патруль. Их словно магнитом тянуло в нашу сторону. Упорство и настойчивость начальника патруля были достойны самых высоких похвал. Но мы их явно не оценили по достоинству. Нам с Сергеем пришлось выбираться к противоположному выходу и сматываться ещё до завершения концерта, проклиная начальника патруля и всех его родственников до третьего колена самыми ласковыми и нежными словами, которые мы только знали.
До десяти часов была ещё уйма времени. Прекрасно понимая, что на территории спорткомплекса патрульные житья нам всё равно не дадут, мы решили залечь на дно. Оставалось только найти это самое «дно». И занять его до того, как его займут другие. Проблема была только в одном, как сообщить нашим товарищам о нашем решении. Ведь никаких средств связи у нас тогда ещё не было. А последняя договорённость была о встрече у памятника в десять часов.
Решение пришло само собой. Серёга предложил податься на Ленинские горы. Посмотреть, как будут давать салют. Посмотреть на салют было бы круто! И его предложение мне сразу же понравилось. Мы направились к метромосту. Это был кратчайший путь на другой берег Москвы-реки.
Весной 1982 года станция метро Ленинские горы была закрыта на ремонт. Поезда проходили без остановок на этой станции. Пешеходные дорожки с обеих сторон были перекрыты заборами. И работала лишь автомобильная дорога, что проходила поверху. Но подниматься к автомобильной дороге было слишком далеко. Лезть же через заборы было как-то несолидно. Это на старших курсах мы перемахивали через заборы, не задумываясь. Сейчас же вопросы, того, как мы выглядим со стороны, имели для нас слишком большое значение. На первом курсе мы так хотели казаться окружающим взрослыми!
У самой лестницы на пешеходный мост мы встретили Володю Савченко и Юру Рыжкова. Всё это попахивало обычной бытовой телепатией. И мы ничуточку не удивились, узнав, что мысль прошвырнуться на Ленинские горы посетила и наших товарищей. Они тоже прекрасно помнили старую истину о том, что самые тёмные дела творятся под фонарями. А прятаться лучше всего на самом виду.
От реализации наших планов нас отделяло всего лишь несколько заборов. Если быть более точным, то всего лишь по три забора с каждой стороны моста (к чему их было столько, до сих пор не знаю). Строители вполне могли ограничиться обычным минным полем или расчётом ЗСУ-23-4.
Мы стояли и медитировали. Надеялись, что заборы рухнут под нашими взглядами или просто рассыплются в прах от старости. А тем временем мимо нас, мечтающих и загадочных, прошла влюблённая парочка. Молодой человек и девушка. Судя по всему, студенты. Они подошли к первому забору. Открыли калитку (она была не закрыта, о, зоркие Соколы!) и прошли внутрь. Подошли к следующей калитке. И, о, чудо! Она тоже оказалась открытой. Это был явный ВЫЗОВ!
Какой-то студент! Да ещё и с девушкой! Да, мы… Да, нас… Ну, в общем, мы направились за ними следом. К сожалению, третья калитка оказалась закрытой. Но молодой человек ловко запрыгнул на забор. И помог своей девушке сделать то же самое. Правда, прыгая вниз, он зацепился за какой-то гвоздь брюками. И основательно разодрал их. Видимо после этого весь их героический порыв сошёл на нет. И парочка развернулась назад. Володя и Юра сделали то же самое. Они оказались умнее нас. Или просто дальновиднее.
Но маховик нашего с Сергеем решения уже начал набирать свои обороты. Мы прошли обе калитки. Легко перемахнули через третий забор. Когда мы увидели разодранные брюки молодого человека, мы посмотрели с Сергеем в глаза друг друга. В глазах мелькнуло что-то злорадное и демоническое. Помните мультик про волка, который растил маленького бычка. И всё никак не давал его съесть медведю. Был в конце этого мультика момент, когда выросший бычок говорил папе-волку: «Ну-ка, батяня, подвинься»! И выходил навстречу медведю, что покушался его раньше съесть.
Вот и в этот раз в наших глазах промелькнуло нечто такое, без слов говорящее окружающим: «Ну-ка, подвиньтесь!». Студенты, полезшие на мост поперёк батьки (то есть впереди нас) для нас больше не существовали. И даже мелочная мысль: «У соседа корова сдохла. Пустячок, а приятно» по поводу порванных студентом брюк нас уже не согревала. У нас появилась ЦЕЛЬ! И она, как Полярная звезда, звала и манила нас к себе навстречу. Кроме неё для нас больше ничего не существовало!
Мы перешли на другую сторону моста. Перемахнули ещё через три забора. И в последний раз бросили взгляд на Лужнецкую набережную. Следом за нами, метрах в пятидесяти, двигался, ставший нашей тенью, такой родной и близкий гарнизонный патруль. Неугомонность и настойчивость начальника патруля были просто фантастическими! Мы начинали им гордиться.
Дальше нам пришлось подниматься в горку. Она оказалась довольно крутой. И когда мы поднялись на её вершину, то первое, что увидели, это оцепление из солдат ВВ и милиционеров, выставленное вокруг батареи, производящей салют. И, разумеется, ещё один гарнизонный патруль, который по закону джунглей не мог нам не встретиться.
Мы с Сергеем начали активно внедряться в ряды оцепления. Пытались командовать и как-то изображать своё участие в процессе управления солдатами. Но, видно, это у нас получалось не слишком убедительно. Солдаты и милиционеры смотрели на нас, как на инопланетян. К тому же, на их фоне мы выглядели слишком инородно.
Выпендриваться дальше смысла уже не было. Патруль неминуемо и грозно обкладывал нас с двух сторон. За нашими спинами, тяжело дыша, поднимался по склону второй патруль. Тут уже было не до приличий! Мы откровенно драпанули по склону вправо и вниз.
Дальше было не смешно. Дальше было грустно. Не знаю почему, но милиционеры решили оказать помощь патрульным (либо это было просто печальным совпадением) и уже через несколько минут один из патрулей сидел в милицейском УАЗике. УАЗик ехал по Андреевской набережной. Метрах в десяти в стороне от него по тропинке бежали два курсанта. Эти два курсанта были нами.
Сначала мы попытались «оторваться» и ускориться. Но УАЗик лишь чуть-чуть взревел мотором, и мы сразу догадались о тщетности наших попыток. После этого мы как-то сразу успокоились. Перешли на крейсерскую скорость. И побежали спокойно и размеренно, как на утренней физической зарядке. К тому же бежать нам было совершенно не куда. От патруля убежать мы могли. От милиционеров на машине, нет. И мы прекрасно это понимали. Даже мы это понимали!
Мы влетели в какое-то болото (это на Андреевской набережной-то!). Испачкались. Снова выбежали на какую-то тропинку. Машина невозмутимо и неотвратимо шла рядом с нами. Мы прекрасно видели капитана в милицейской форме, что сидел рядом с водителем. Патрульных на задних сидениях. Всё это превращалось в какую-то фантасмагорию. Но ведь курсанты не сдаются! Мы продолжали участвовать в этом представлении.
Капитан откровенно прикалывался. Через громкую связь он периодически обращался к нам с разными глупыми предложениями.
— Товарищи курсанты, сдавайтесь. У нас вас ждёт горячий чай, вкусная пища и наше радушие.
Редкие отдыхающие с интересом смотрели в нашу сторону. Затем начинали озираться, пытаясь понять, где же установлены кинокамеры. Все понимали, что снимается какой-то фильм. И судя по репликам «актёров», в жанре боевика. Ибо все граждане нашей необъятной страны были в это время под впечатлением фильмов о наших доблестных десантниках. И фраза эта была именно из этих фильмов!
Мы пробежали всего около двух километров. Добежали до железнодорожного моста. Поднялись по лестнице наверх. Пока патрульные вылезали из машины, у нас появилась небольшая «фора». Капитан-милиционер легко мог бы нас перехватить, но, видно, ему было лень вылезать из машины. Он получил удовольствие от поездки, вдоволь над нами «поприкалывался». Но ловить самовольщиков считал делом патрульных. Поэтому сидел в машине и весело улыбался, глядя на весь этот театр.
Боже, сколько же детства было у нас в одном месте! По железнодорожному мосту очень медленно шёл грузовой поезд. Сергей кивнул мне в его сторону. Я понял его без слов. Мы запрыгнули на лестницу одного из крытых вагонов. Переехали на другую сторону. Патруль нас уже не преследовал.
На другой стороне моста мы спрыгнули на насыпь. Спустились на набережную. У ворот стадиона стоял одинокий милиционер. Мы почему-то подумали, что капитан сообщил ему по радиостанции о нашем возможном появлении. И он непременно нас сейчас задержит. Убегать и сопротивляться сил у нас уже не было. Но милиционер лишь подозрительно посмотрел в нашу сторону. И ничего не сказал, когда мы проходили мимо него на стадион. Хотя выглядели мы, как самые настоящие диверсанты, шпионы и инопланетяне. Выглядели более чем подозрительно. Но радиостанции у него не было. А, значит, и приказа ловить инопланетян он не получил.
Сергей взглянул на часы.
— Без двух десять. Нужно немного пробежаться.
У меня не было сил с ним спорить. Опаздывать и подводить ребят мы не имели никакого права. Уж, коли мы договорились встретиться у памятника в десять часов, то никакие патрули и проблемы не могли этому помешать. Потому что патрули и проблемы это одно, но если ты дал слово, то ты обязан его сдержать, чего бы это тебе не стоило. Этому уроку мы научились именно в этот день.
Сил бежать у меня, разумеется, тоже не было. Но и не бежать я не мог. Следом за Сергеем я перешёл с ходьбы на бег трусцой. Затем мы немного ускорились. Дальше бежать стало легче.
Мы подбежали к памятнику ровно в десять. Минута в минуту. Ребята нас уже ждали. Мы подбегали к ним счастливые и непобеждённые. Радостно махали руками и улыбались. А над нашими головами волшебными цветами распускались первые залпы праздничного салюта.

Глава 15. Рабкоманда
Как ни странно, но никто в роте не заметил нашего отсутствия (возможно, на первом курсе наши командиры считали нас ещё слишком маленькими, чтобы ожидать от нас подвоха). Мы вернулись за полчаса до вечерней поверки, переоделись. И, как ни в чём не бывало, встали в строй. А наутро уже забыли о своей первой самоволке. Вот если бы нас поймали… С первого курса мы могли бы так легко вылететь из училища. Отчисление из училища запомнилось бы нам на всю жизнь. Но нас ведь не поймали! Впечатления от приключений? Так их нам и в училище хватало. Как бы то ни было, но в самоволки мы больше не ходили. По крайней мере, следующие несколько недель.
Праздники прошли быстро, и нас снова закружила карусель повседневных дел, службы и учёбы. Единственное, что скрашивало нашу жизнь — это просочившиеся невесть откуда слухи о начале набора на нашем курсе спортивного взвода. Что это за зверь такой, никто толком не знал. Хотя, нет. Наверное, кто-то и знал. И наиболее осведомлённые из них рассказывали, что этот взвод в течение всего второго курса будет готовиться к каким-то соревнованиям. Не будет ходить на занятия и сдавать сессию. Будет освобождён от караулов и нарядов по училищу. А ещё, что летний отпуск у них будет на целые две недели больше, чем у остальных.
Ещё ходили слухи о том, что там будет весело. И даже о каком-то совершенно сказочном ДОПОЛНИТЕЛЬНОМ ПИТАНИИ! Слухи эти были приятными и немного неправдоподобными. Ведь мы учились на первом курсе, а всё это уже относилось ко второму! Верилось в эти слухи с трудом, хотя мы и знали, что у нынешних второкурсников есть этот самый загадочный спортвзвод. И знали о том, что они готовятся к Первенству ордена Ленина Московского военного округа среди взводов. Но сама подготовка была покрыта какой-то таинственностью. Удивительной и притягательной.
Сидя на занятиях, мы довольно часто видели это непонятное «подразделение», одетое, как правило, в спортивную форму и очень редко в военную (после однообразия военной формы, их спортивная форма казалась нам необыкновенно яркой и красивой). Видели, как они строились на плацу между нашими казармами. Они больше походили на банду махновцев, чем на взвод курсантов. Но их командир, лейтенант Бурёнкин Сергей Юрьевич, был само воплощение требовательности и командирской строгости. Он подавал команду и взвод, как-то вразвалочку, устремлялся в сторону спортивного городка или даже за пределы училища, чтобы заниматься физподготовкой по ИНДИВИДУАЛЬНОМУ ПЛАНУ (прочувствуйте весь магнетизм и всё волшебство этих слов!). И все мы втайне им завидовали. А те, кто не завидовали, просто умело это скрывали. Но поверить в то, что кто-то из простых смертных людей может оказаться в рядах этих небожителей, могли только самые отъявленные фантазёры и мечтатели.
Правда, вскоре эти слухи стали обрастать какими-то подробностями. И даже стало известно, что командиром спортвзвода будет назначен наш командир взвода. Капитан Князев Валерий Иванович. В этом не было ничего удивительного. Валерий Иванович был мастером спорта по многоборью и Чемпионом Вооружённых Сил по офицерскому многоборью. Кто кроме него был более достоин возглавить спортвзвод?! Но за прошедший год мы так к нему привыкли и сроднились, что никак не могли поверить, что он нас променяет на какой-то там спортвзвод.
Тем не менее, уже через пару недель Валерий Иванович начал отбор кандидатов. Стал проводить какие-то соревнования и прикидки. Среди счастливчиков оказался мой сосед по койке Серёжа Дёмин, отличающийся необыкновенной силой Игорь Дерюгин, мастер спорта (и член сборной СССР по скоростному подводному плаванию) Стас Песков и ещё несколько курсантов с нашей роты.
Я в это время усиленно грыз гранит науки. Тем более что меня все эти новости никак не касались. Среди мастеров спорта, КМС-ов и перворазрядников, которых набирали в спортвзвод, мне, с моим третьим разрядом по лёгкой атлетике делать было совершенно нечего. Я даже не пытался льстить себе на этот счёт какими-либо надеждами.
Весенний семестр пролетел как-то незаметно. В эту сессию мы сдавали экзамены по Истории КПСС и огневой подготовке. Зачёты с оценкой по тактической подготовке, ОВУ (общевоинским уставам), физподготовке, начертательной геометрии и техническому черчению, технологии конструкционных материалов.
Небольшие проблемы возникли у меня только со сдачей зачёта с оценкой по технологии конструкционных материалов. Причём проблемы чисто физиологического свойства. Совершенно неожиданно для меня самого (и для многих окружающих) у меня оказался слишком длинный язык. И очень короткий ум. Вот как оно бывает!
Возможно, это были врождённые проблемы со здоровьем? Но я, думаю, что, это были всего лишь осложнения после перенесенной мною в седьмом классе простуды. Да, это было в седьмом классе. Я по какой-то причине задержался в школе после уроков. И попался на глаза нашему учителю по труду…
Всё дальнейшее было лишь цепочкой взаимосвязанных событий, причин и следствий. За несколько минут до этого Алексей Петрович, наш учитель труда, закрывшись в своем кабинете со своим другом из Районо (районный отдел народного образования) обсуждали что-то «за жизнь». Вспоминали молодость. Как полагается, запивали солёные огурцы чем-то из большой красивой бутылки (раньше я был уверен, что водка нужна взрослым для того, чтобы запивать то, что они ели всухомятку, как молоко или лимонад; хотя то, что они сначала выпивали, а потом закусывали, казалось мне совершенно не логичным). А ещё они обсуждали предстоящую в следующем месяце районную олимпиаду по техническому труду. Я не знаю, сколько солёных огурцов съел наш Алексей Петрович, но он вдруг встрепенулся и произнёс.
— Да, я за месяц подготовлю такого ученика, что он без особого труда займёт первое место на олимпиаде. — И после короткой паузы добавил. — Легко!
— Что уже есть кандидаты? — Поинтересовался его друг. В его голосе промелькнули нотки заинтересованности. Как работник Районо, он, видимо подсознательно почувствовал, что стоит на пороге открытия новых педагогических приёмов и методик обучения.
— Зачем кандидаты? Да, я из любого ученика за месяц сделаю профессора!
— А спорим, не сделаешь? — Подначил его собутыльник. Это явно был вопрос-провокация. Но Алексей Петрович на неё поддался.
— А легко. — И они разбили дружеское пари.
Оставалось самое малое. Найти первого попавшегося ученика, который должен был выступить подопытным кроликом в этом научном эксперименте. Попробуйте догадаться с трёх раз, кто оказался этим самым учеником?! Ну, разумеется…
В течение всего последующего месяца я проходил ускоренный курс подготовки космонавта. Спросите, почему космонавта? А я откуда знаю! Так это называл мой учитель труда, видимо, подразумевая, что если во время очередной экспедиции на Марс, марсиане открутят на нашем космическом корабле какую-нибудь контргайку, то любой космонавт должен будет уметь изготовить её из подручных материалов. Почти ежедневно после уроков Алексей Петрович обучал меня работе на токарном и сверлильном станках. По условиям олимпиады я должен был изготовить на токарном станке заготовки для болта и гайки. Просверлить на сверлильном станке отверстие в заготовке для гайки. А затем, вручную нарезать на болте и в гайке резьбу. Эта работа оценивалась по пятибалльной шкале. Ещё пятнадцать очков можно было получить, правильно ответив на три теоретических вопроса.
Теорией со мной занимался сын Алексея Петровича, студент третьего курса Московского института Стали и Сплавов. Мы изучали диаграмму «Железо-Углерод», «допуски и посадки» и ещё кучу других интересных и совершенно непонятных мне вещей.
Разумеется, при такой подготовке проблем на олимпиаде у меня не было. Я заработал пятнадцать баллов на теоретической части. И четыре балла на практической части (нарезая резьбу вручную, я немного перестарался, и чуть было не испортил свой болт).
Ничего не изменилось с седьмого класса. Любая девушка и сейчас вам подтвердит, что в теории я до сих пор остался очень силён. Это с практикой дела у меня не столь блестящи. Хотя для последнего нужна лишь тренировка, настойчивость и стремление. Стремления у меня и сейчас хоть отбавляй. С тренировками, я надеюсь, тоже всё наладится. Вот только настойчивости явно стало меньше. Ну, так никто из нас не совершенен.
Да, так вот, в результате этой самой подготовки к олимпиаде по техническому труду я, видно, где-то и простудился. И именно тогда у меня начал стремительно расти мой язык. И катастрофически уменьшаться ум. Может быть, где-то я не заметил открытую форточку? Вот меня и продуло.
Чем же тогда иначе можно было объяснить, что, когда на первом курсе училища у нас появилась новенькая преподавательница по технологии конструкционных материалов, я так лопухнулся? Вместо того чтобы, как и все мои однокурсники любоваться коленками новой преподавательницы, я начал доказывать ей, что свой предмет она совершенно не знает. Что в диаграмме «Железо-Углерод»… Да, пусть я трижды был прав с этой диаграммой, но как мог я посметь спорить с молодой очаровательной женщиной?! Неужели, пытался привлечь к себе её внимание? Может быть, это было лишь от неопытности и волнения? Кто знает?! Но лучше бы мне было не выступать. Разве можно так вести себя с девушками (о том, что лучше пять минут потерпеть, чем всю ночь уговаривать, отец рассказал мне гораздо позднее)? Но одно было понятно и ёжику. Я БЫЛ НЕ ПРАВ! За что и схлопотал на зачёте с оценкой четыре балла (ну, точно, как на практической части олимпиады в седьмом классе — всё, всё повторяется в этом мире!). Впоследствии эта четвёрка окажется единственной в моём дипломе об окончании училища.
Беда, как известно, не ходит одна. В тот же день я получил письмо от своего бывшего одноклассника Андрея Пименова. Он учился в Высшем Военно-морском училище имени П.С. Нахимова в Севастополе. И планировал приехать домой в отпуск в августе. Не трудно догадаться, что мой отпуск был в июле. И перспектива не встретиться в отпуске со своим лучшим другом казалась просто удручающей. Я так надеялся, что смогу его увидеть!
Спасение пришло с совершенно неожиданной стороны. На очередном построении капитан Белянин Григорий Николаевич (наш ротный) сообщил, что Родине срочно требуются два добровольца. И после этого прозвучало волшебное слово: » в рабкоманду».
Согласно теории лауреата Нобелевской премии ученого-физиолога Ивана Петровича Павлова при слове «рабкоманда» у каждого курсанта военного училища должно было начаться бурное слюноотделение. Это был запрещённый приём. И ротный это прекрасно знал. Поэтому стоял и улыбался, предвкушая, как вся рота сделает сейчас два шага вперёд (сказать «из строя» в таком случае у меня просто не поворачивается язык).
Но ротный не учёл одного небольшого обстоятельства. Возможно, старик Павлов был и прав. Слово «рабкоманда» выглядело слишком аппетитно и соблазнительно, чтобы кто-нибудь из нас мог удержаться от соблазна, сделать два шага из строя. Ведь все мы прекрасно знали, что после выполнения поставленных задач (неважно каких) членов этой рабочей команды ожидают самые вкусные и сказочные бонусы. И не нужно было быть ясновидцем, чтобы догадаться, что наши отцы командиры не будут долго ломать голову над тем, как поощрить эту команду за успешное выполнение поставленных задач. Перед самым летним отпуском все мы и без подсказок знали правильный ответ. Призом были дополнительные сутки к отпуску.
Но, к удивлению ротного, никто не спешил сделать эти два шага. Всех пугало другое слово. ДОБРОВОЛЬЦЫ! К окончанию первого курса даже самые твердолобые курсанты уже усвоили, что ничего хорошего это слово обозначать не может.
Сергей Никулин, из-за моей спины, подал голос.
— А что нужно будет делать?
Ротный постарался сделать вид, что не заметил этого маленького нарушения воинской дисциплины. Видимо, решил, что не стоит пресекать на корню то, что раньше называлось «разговорами в строю». Григорий Николаевич решил поиграть с нами в демократию. Помните удава Каа? Вот он тоже очень любил это дело. Поиграть в демократию. Спросите любого Бандар-Лога. Он вам подтвердит, если вы хоть одного найдёте. Живого.
Григорий Николаевич пространно объяснил, что согласно какого-то там приказа наше училище ежегодно сдает государству (то ли подшефному совхозу, то ли конноспортивной базе, что располагалась в Кузьминском парке, точно уже не помню) какое-то количество сена. Прозвучала цифра: восемнадцать тонн. Причём было не очень ясно, 18 тонн должно было сдать всё училище, батальон или каждая рота? Но такие мелочи уже никого не интересовали. Что такое восемнадцать тонн сена, никто из нас не представлял даже теоретически.
Нет, считать мы, конечно же, умели. Кое-кто в литрах. Кто-то в метрах и сантиметрах. Я — в удавах, попугаях и в попугаичьих крылышках. Вот только в тоннах мы считали слабовато. Тем более, сено.
Так что цифры эти были для нас совершенно абстрактными. А, значит, и ничего не значащими. Но следом за этим прозвучали слова о том, что с каждой роты остаётся по два курсанта. И в отпуск они поедут в августе…
В тот же момент из строя вылетел курсант Игорь Георгиогло. Почти одновременно с ним сделал два шага из строя и я. Вы спросите, чем мы тогда думали, когда делали эти шаги? А я откуда знаю! Но уж не головой, это точно! Когда это мы ею думали. Ведь голова курсанту нужна, для того чтобы носить головной убор, а не для всяких там… Ну, в общем вы понимаете, о чём я.
Ротный скептически оглядел наши тщедушные фигуры. И с явным сомнением спросил.
— А косить-то вы умеете?
Странный вопрос! Уж что-что, а «откашивать» от работы мы умели ничуть не хуже любого другого курсанта с нашего курса. Игорь начал усердно кивать головой, пытаясь убедить ротного в том, в чём убедить его было невозможно. То, что косить мы не умеем, было ясно, как божий день. Мне же хватило ума ответить, по возможности, кратко.
— Так точно. Умею. — Предусмотрительно не уточняя, что я умею делать: косить или «откашивать»…
Ротный махнул рукой. Возможно, мой ответ посеял в его душе семена сомнений?!
— Ну, что ж, быть по сему. Подойдёте к капитану Мартьянову. Он уточнит вам задачу.
Сразу же после построения я отвёл в сторону Игоря. Мне было интересно пообщаться с человеком, который только что в присутствии, как минимум ста пятидесяти свидетелей, признался, что может рвать траву с помощью какого-то волшебного приспособления, называемого в народе «косой». То, что я только что сказал, то же самое, меня в данный момент не интересовало (ведь это не было обманом, а было лишь маленькой военной хитростью!).
Разумеется, выяснилось, что косить косой Игорь не умеет. Что и следовало ожидать. Но ему обязательно нужно было попасть в отпуск в августе потому что… Дальше я не слушал. Всё было и так ясно. Мне тоже обязательно нужно было попасть в отпуск именно в августе!
— А я думал, что ты косить умеешь. — С лёгкой грустью в голосе произнёс, глядя на меня, Игорь.
Я уже начинал гордиться своим родным училищем. Прошло ещё меньше года, а мы уже даже думать начинали совершенно одинаково. Ведь то же самое я только что думал и об Игоре…
Вскоре нам с Игорем выдали две косы (как всегда без инструкции по применению на русском языке, и даже без инструкции на английском, что сразу же вызвало наши подозрения о китайском следе в стране-изготовителе этих кос). Два точильных бруска. И пожелали доброй охоты на новом пути. На вопрос, где нам искать травку, которую мы должны косить, капитан Мартьянов расплывчато ответил. Не буду приводить его слова, но смысл их заключался в том, что практически вся территория Кузьминского парка, окрестности Москвы и планета Земля в целом принадлежат теперь нам. Отныне и вовеки веков. Аминь!
Обкашивать планету Земля мы решили начать со Стенда (стрелково-спортивный комплекс для стендовой стрельбы, что располагался за забором нашего училища). Все необходимые разрешения вскоре были получены. И то время, когда на Стенде не проводились соревнования или тренировки, мы могли спокойно заниматься своим делом.
А вскоре выяснилось, что и во время стрельб ничто не мешало нам им заниматься. Заниматься делом. То есть, спать. Всё очень просто. Уже в первый же день нашего пребывания на Стенде, в самом конце стрельбища мы нашли старый заброшенный бункер. Привели его в порядок. И первые два или три дня усиленно занимались там физической подготовкой. Есть такое упражнение: жим подушки щекою. Вот именно это упражнение мы вполне успешно и выполняли первые дни в этом бункере. Вместо того чтобы махать косами в округе.
Все вы знаете басню Ивана Андреевича Крылова «Стрекоза и муравей». Нет, я не о новой версии этой басни, когда Муравей, возвращающийся с ночной смены из шахты, встречает Стрекозу с бриллиантовым ожерельем на шее, вылезающую из новенького Порша в потрясающе красивом вечернем платье. Смотрит на неё Муравей и говорит: «Так я и знал, что Крылов ту историю выдумал».
Нет, я о той самой истории, которую придумал дедушка Крылов. В старой версии. Помните?
Попрыгунья стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.

Так вот, на третий день нашего пребывания в этом бункере, я вдруг обнаружил, что за всё это время мы не скосили ни одной травинки. И из тех самых, требуемых от нас восемнадцати тонн, мы не запасли ещё ни одного грамма сена. Разумеется, к этому открытию я не мог прийти просто так. Для этого нужен был особый дар. Или особое стечение обстоятельств. Или яблоко, упавшее на голову Ньютону. Или кирпич…
Так вот, поводом для моего открытия стало возвращение с соревнований спортивного взвода четвёртого «бата» (4-й батальон — тогда второкурсники). Помните, я рассказывал вам о спортвзводе? О занятиях спортом по индивидуальному плану, о дополнительном питании. Об освобождении от учебных занятий на весь второй курс. И о двух неделях, что должны были прибавить ребятам к летнему отпуску за первое место на Первенстве Округа по многоборью взводов. Как и обещал, я говорил вам правду. Одну только правду. Ничего, кроме правды. Но, разумеется, не всю правду.
Всё это так. Спортвзвод — это огромный, медовый пряник, о котором все мы (ну, если не все, то многие) тогда могли только мечтать. Огромный, преогромный пряник! При одном совершенно незначительном «если». Это «если» есть всегда, где-нибудь рядом с каждым большим пряником. И ты всегда можешь укусить этот большой и сладкий пряник, если…
Всё было бы в шоколаде (а пряник залит толстым, толстым слоем мёда), если бы ребята заняли ПЕРВОЕ МЕСТО. Я забыл вам сказать, что на протяжении семи лет до этого, наше училище год за годом занимало на Первенстве Округа по многоборью взводов исключительно ПЕРВОЕ МЕСТО. А ребята заняли третье.
Для командования училища это было равнозначно измене Родине. Скрытому пособничеству врагу и открытому саботажу. И кара за это последовала незамедлительно. И была эта кара многоходовой и исключительно тонкой. И изощрённой.
— Ну, что ж. — Решил кто-то из отцов-командиров. — Не хотите занимать первые места в спорте. Занимайте последние в учёбе.
Ребятам из спортвзвода было предложено сдать сессию. Бывают в нашей в жизни предложения, от которых невозможно отказаться. Возможно, это был именно такой случай. Ну, и что из того, что весь второй курс ребята занимались спортом и на занятия не ходили?! Кого это могло интересовать?! Они сами сделали свой выбор, проиграв на соревнованиях.
Разумеется, сессия была успешно сдана. У некоторых курсантов даже получилось сдать её на положительные оценки. Не с первого раза, естественно. Те, у кого это получилось, поехали в отпуск. Конечно же, не на месяц, как их однокурсники из других взводов, а чуть меньше. Ну, тут уж не до жиру! Кое-кто из ребят вообще поехал в отпуск всего на две недели. При этом им было высказано всё, что о них думают их командиры. И поверьте мне, слова эти были не самыми ласковыми.
Да, ребят смешали с грязью. И опустили ниже некуда. А вины-то их, в общем-то, и не было. Разве только в том, что училище за последние годы было слишком избаловано первыми местами. Что многие просто забыли, какого труда, сил и самоотдачи всё это требовало от самих спортсменов. Что даже третье место на Первенстве Округа занять было, ой как непросто.
Вот именно это заставило меня немного задуматься о смысле жизни, о траве и о тех самых проклятых восемнадцати тоннах. Ведь ребят со спортвзвода же не наказали за то, что они не оправдали чьих-то надежд (если не ошибаюсь, военная педагогика и психология отвергают коллективные наказания, как самые низко результативные и бесполезные, если не сказать, вредные). Ребят просто поставили на место (тогда это называлось: «Мы вас научим Родину любить»). Нас же с Игорем за невыполнение почти боевого приказа (по заготовке травки и сушке её естественным образом) могли и наказать. Так, не сильно. Поотрезали бы все хвосты. Но, без сомнения, по самые головы.
Поэтому, начиная со следующего дня, я усиленно начал мучить свою косу. Мучиться сам. Мучить траву, что росла вокруг (а в тот год она вымахала на славу). И мучить Игоря. Хотя с Игорем у меня ничего не вышло. В один из дней, по моему настоянию, он попробовал косить (и в тот день мы махали косами довольно долго). Но ему это явно не понравилось. Глядя на свои мозоли, Игорь сказал, что если мне это так надо, то я могу косить траву и сам. А его лучше не трогать. Потому что трава живая и убивать её он не будет. По этическим соображениям. О том, что можно приплести ещё и религиозные убеждения он (что уж говорить обо мне!) тогда, видимо, ещё не знал.
Но с тех пор он целыми днями пропадал в нашем бункере. Отсыпался за весь прошедший год (и, похоже, на год вперёд). Читал какие-то журналы с картинками. И лишь иногда бегал в самоволку (в Москве у него были какие-то родственники). Но принимать участие в заготовке сена отказался категорически.
Я был в панике. Те две или три охапки сена, что я смог насушить за первую неделю, как-то явно не тянули на восемнадцать тонн (даже если бы я взвешивался вместе с ними). Представив, что за оставшиеся три недели я смогу только в три раза увеличить это количество, я окончательно впал в состояние затяжной депрессии. А в состоянии депрессии мне с каждой минутой всё больше и больше хотелось придушить своего напарника.
Я с тоской посмотрел на косу, что была в моих руках. Потом в сторону нашего убежища. В голову лезли самые кровожадные мысли. Хорошо ещё, что в раннем детстве отец научил меня, что в таком состоянии ни в коем случае нельзя оставаться одному. Нужно обязательно чем-то отвлечься (и быстренько накосить положенное количество травы). А лучше просто пойти к людям за помощью и советом (в крайнем случае, они могут понадобиться тебе, как свидетели). Я снова послушался его совета. Оставил косу прямо там, где только что стоял. И пошёл. Пошёл, куда глаза глядят. От греха подальше.
Мои глаза глядели в сторону Кузьминского парка. Я пошел в сторону прудов, но купаться не стал. В воде было слишком мокро. Совершенно случайно мой взгляд упал на двух косцов, которые синхронно и ритмично обкашивали огромную поляну недалеко от пруда. Это были Коля Киселёв и Серёжа Марчук из девятой роты. На меня они не обращали ни малейшего внимания.
Я невольно залюбовался их четкими, оточенными движениями. Это и вправду очень красиво, когда кто-то косит траву. Кто-то другой, а не ты. Через несколько минут ребята устроили небольшой перерыв (они оба не курили). Я набрался смелости и подошёл к ним. Мы разговорились. Естественно на производственные темы.
Выяснилось, что восемнадцать тонн сена должен сдать весь наш батальон. На роту приходится всего (всего!!!) по шесть тонн. И если будет хорошая погода, то уже через пару недель они свою норму выполнят…
Я до сих пор не знаю, почему ребята меня не прогнали. Почему взяли в свою компанию. Но уже со следующего дня я стал косить траву рядом с ними. Меня научили работать не руками, а всем туловищем (но первые дни эти уроки мало что давали, после отбоя я валился с ног от усталости и засыпал, как убитый). Научили отбивать косу (оказывается, её ещё нужно было и отбивать?!) и научили править её точильным бруском, так чтобы при этом не остаться без пальцев.
Уже через неделю я махал косой, как заправский косец. Правда, попадать по траве у меня всё равно ещё не получалось. Точнее, по траве я попадал. Но ещё чаще по кочкам.
В такие моменты на ум приходили неизвестные строчки неизвестного автора. И я часто декларировал их, когда никого не было рядом.
Раззудись плечо, размахнись рука,
Отвались нога, пропади всё на…
Глупые строчки, но они, словно сорняк, прилипли к моим извилинам. И я никак не мог от них избавиться. Как ни старался.
Да, Коля и Сергей оказались классными ребятами. Меня, словно магнитом, тянуло к ним. Мы просыпались в пятом часу утра (пока не сошла роса). Косили часов до восьми. Шли на завтрак. Затем весь день ворошили сено. Следили, чтобы сено не замочил дождь. На ночь собирали его в небольшие копны. Со временем косить у меня стало получаться. Но уследить за сеном, нет. Несколько раз моё сено основательно подмокало. Начинало «преть». И вся моя работа шла насмарку. Я не унывал, но свои «жалкие» шесть тонн сена насушить у меня всё никак не получалось.
С Игорем мы стали видеться гораздо реже. Мне стало неинтересно с ним общаться. И он это почувствовал. Было видно, что он переживает по этому поводу. Но ничего изменить в наших отношениях это не могло. Он пытался несколько раз подняться вместе с нами на утренний сенокос. Но вставать так рано было не слишком приятно. Да и косить ему так и не понравилось.
Перед очередными выходными Игорь позвонил своему дядьке, что работал (как оказалось) большим начальником в Министерстве сельского хозяйства. И в понедельник перед воротами училища стояли два новеньких КАМАЗа, доверху нагруженные золотистым, первоклассным сеном. Так закончилась наша «сенная» эпопея.
За успешное выполнение Приказа командования, проявленные при этом инициативу и смекалку, всем нам был объявлен дополнительный отпуск в пять суток. И он был приплюсован к основному отпуску. Кажется, это называлось счастьем?

Глава 16. Прикидка
Отпуск, как всегда, пролетел незаметно. Ничего особенного в нём не произошло. Но зато, что я смог встретиться со своим другом Андреем Пименовым. За год учёбы в военно-морском училище он заметно повзрослел и возмужал. Чего не скажешь обо мне. Детства у меня в одном месте было всё ещё предостаточно. И даже когда на дне рождения нашей одноклассницы Ольги Овчинниковой мне посчастливилось потанцевать с Леной А., самой красивой девушкой из сборной нашего города по художественно гимнастике, я, в очередной раз, совершил чисто детскую ошибку. Нет, то, что я пригласил её на свидание, ошибкой не было. Всех самых красивых девушек я всегда приглашаю на свидания. По крайней мере, мысленно. Проблема заключалась в другом, никто ещё на мои приглашения не соглашался. Видимо, я слишком часто делал это в своих фантазиях, что постоянно забывал сделать наяву.
Самое удивительное заключалось в том, что Лена согласилась со мной встретиться. Весь вечер я готовился к своему первому свиданию. И всю ночь в моих неясных, но таких приятных снах, мне снилась Лена. На следующий день я прождал её больше часа у детской поликлиники на улице Гагарина. Удивительно, но она не пришла. Вообще-то я сообразительный. Уже через пятьдесят девять минут я догадался, что она не придёт. Что она всего лишь надо мной подшутила. Но только ещё через час у меня хватило решительности уйти со свидания. До самого последнего момента я надеялся, что она просто где-то задержалась. И вот-вот появится из-за угла ближайшего здания. Увы, чуда не произошло. Она не пришла.
Вы спросите, в чём же была моя ошибка? Ах, не спросите! Вам это совершенно не интересно. Ну, и не спрашивайте. А я всё равно отвечу. Ошибка моя заключалась в том, что я обвинял Лену в излишней жестокости (разве можно было так шутить над моими чувствами?!). В том, что она слишком самоуверенна (красота иногда делает девчонок такими несносными) и слишком привередлива (если немного перефразировать слова одной известной песни: ну и что из того, что я не красив наружно, зато я точно знал, что душой красив, как Аполлон). Да, я обвинял её во всех смертных грехах. Вместо того чтобы уточнить, у какой поликлиники мы должны были встретиться? Много лет спустя я узнал, что Лена прождала меня целых десять минут у поликлиники в третьем микрорайоне, что была рядом с её домом. И, естественно, была для неё единственно возможным местом встречи. Прождала совершенно напрасно, удивляясь наглости и необязательности кавалера, который так умолял её о встрече, но на свидание так и не пришёл. А счастье его было так возможно!
Да, как говорил в школьные годы мой одноклассник Артур Жегишев: «Был ты, Серёга, гадким утёнком. А стал гадским гадом»! При этом в устах Артура «гадский гад» звучало, как нечто среднее между Суперменом и Бэтменом. Звучало почти, что с восхищением. Хотя клей «Супермомент» и мышей Артур не любил.
На том самом свидании я чувствовал себя самым последним гадким утенком. На глаза наворачивались слёзы от обиды и разочарования. И я уезжал в училище, как в уходят в монастырь от мирских страстей и соблазнов. Подальше от всех этих девчонок, дискотек и несбыточных надежд. Я был уверен, что в училище снова стану нормальным человеком. И смогу всё это забыть. Но оказалось, что мои переживания в училище абсолютно никого не интересовали. Это было традиционным, но довольно эффективным лекарством от жалости к самому себе и своей нескладной судьбе. К тому же, приехав в родную роту, я снова почувствовал себя самым настоящим гадским гадом.
Прежде чем идти в канцелярию командира роты сдавать отпускной билет, я успел перекинуться парой слов со своими друзьями по взводу. Игорь Овсянников и Сергей Андреев рассказали мне последние новости. О том, что наш взводный Валерий Иванович Князев остаётся со взводом. Что спортвзвод сформирован на базе пятого взвода нашей роты, и командовать им будет кто-то другой. Рассказали о том, что пока я «развлекался в отпуске с девчонками» взвод не вылезал из нарядов по училищу и караулов (такова была судьба всех курсантов первого курса, когда второй и третий курсы уезжали в отпуск, а четвёртый курс — выпускался из училища, они тянули служебную лямку за все курсы). Рассказывали, как классно ходить в караулы в Ногинском учебном центре летом. И я понимал, что вся моя жизнь прошла мимо. Ведь я не испытал ничего из того, что выпало на долю моих однокурсников в этом августе. К тому же меня мучили угрызения совести, что в самые трудные дни меня не было рядом с моими друзьями. Я чувствовал себя самым последним гадским гадом. Но в этот самый момент я вдруг вспомнил прошедший отпуск. И поймал себя на мысли, что помимо угрызений совести где-то в глубине моей души зашевелилось ещё что-то. Это было какое-то новое ощущение. Ощущение того, что быть гадским гадом иногда бывает довольно приятно. Это было что-то новенькое.
Но именно с этим ощущением я направился в канцелярию командира роты докладывать о возвращении из отпуска (зимой всех возвращающихся из отпуска ответственный по роте офицер встречал за столом, установленным прямо напротив входа в казарму). Я постучался в дверь. В канцелярии, прямо напротив входа, у самого окна сидел командир роты. Слева от входа мой командир взвода капитан Князев. Справа командир первого взвода капитан Мартьянов. Остальных командиров взводов в канцелярии не было
— Разрешите войти? — Обратился я к ротному.
Григорий Николаевич поднял глаза от бумаг, что лежали перед ним на столе, и только кивнул головой в ответ.
— Товарищ капитан, курсант Карпов из отпуска прибыл. Во время отпуска замечаний и нарушений не имел.
Ротный внимательно посмотрел на меня. Кажется, я доложил всё совершенно правильно? Вместо «прибыл» не сказал «явился». Потому что уже твёрдо усвоил, что являются только приведения, а курсанты и поезда лишь прибывают (почему-то в этот момент мне вспомнился старый анекдот об Анне Карениной, лежащей на рельсах и поезде, прибытие которого задерживалось на трое суток). Мне показалось, что ротный словно бы даже обрадовался моему появлению. И в ответ поспешил обрадовать меня.
— Вас переводят в пятый взвод. Командир взвода уже в курсе.
Все вы прекрасно помните немую сцену в спектакле «Ревизор». В этот момент я превратился в одного из лучших актёров этой сцены. Я молчал так убедительно! Разве что руки не разводил в разные стороны от удивления. Дар речи вернулся ко мне не сразу. Совсем не сразу.
— Пятый же взвод спортивный?
Вопрос был явно риторический. Ротный пожал в ответ плечами. Он и так прекрасно это знал.
— Но я же не проходил отбор… — У меня никак не укладывалось в голове, чем я так провинился? И за что меня переводят из моего взвода? К тому же я прекрасно понимал, что человек я в общем-то неплохой. И совсем даже не гадский гад, как вы обо мне думаете. Вот только спортсмен из меня явно никудышный. И даже для меня самого это не было секретом…
А потом ротный что-то говорил о том, что наш третий взвод — лучший в роте. Что в этом есть доля и моих заслуг, ведь если я не забыл, то до сих пор всё ещё являюсь комсоргом взвода. Что в спортвзвод меня переводят по рекомендации моего командира взвода капитана Князева. И что переводят не как спортсмена, а в первую очередь, как комсорга. Что это партийное поручение (это-то с какого бока, ведь я ещё не был членом Партии?). А ещё, что мне оказано большое доверие. И что если взвод займёт на Первенстве первое место, значит, я оправдаю это доверие, исполню свой комсомольский долг и ещё что-то в том же духе.
Странно, но эту старую песню о «долгах» я где-то уже слышал (и сколько раз услышу ещё в будущем!). Мне было непонятно, откуда у меня накопилось столько долгов? Словно я родился не в обычном городском роддоме, а какой-то долговой яме. И теперь должен всему миру. Правда, мир абсолютно ничего не должен мне взамен.
— Да, но комсорга взвода выбирают, а не назначают. — Удивился я.
Ротный лишь усмехнулся. Он давно уже не был столь наивен.
Уже через несколько минут я был в своём новом взводе. Далеко идти не пришлось. Его расположение начиналось сразу же за дверью ротной канцелярии с левой стороны. Моим новым командиром оказался лейтенант Горлов Владимир Вячеславович (о том, что он Чемпион Вооружённых Сил по плаванию и офицерскому многоборью я узнал немного позднее). А командиром отделения (снова третьего) Валера Жуленко. Во взводе были Сергей Дёмин и Игорь Дерюгин. Но главное, среди своих новых товарищей я, к огромной своей радости, увидел своего «сенного» брата Колю Киселёва. Это было единственной хорошей новостью этого дня.
А уже через два дня мы сдавали свою первую «прикидку». Это были обычные «внутренние» соревнования, проводимые нашим новым командиром взвода с целью определения наших физических возможностей. И определения границ нашей физической немощи. Причем соревнования, разумеется, проводились по программе будущего Первенства.
И первым видом была стометровка. Сдавали мы её на строевом плацу. Стартовали от БОУПа (батальон обеспечения учебного процесса). Финишировали почти у самой трибуны, в центре плаца.
На стометровке я постарался не попасть в один забег с Игорем Дерюгиным и Колей Орловым. Рядом с этими лосями ловить мне было не чего. Но зато я сразу же обратил внимание на Андрея Трофимова. Его медлительность и удивительное спокойствие давали мне шанс предположить, что он был тем самым единственным курсантом, которого я мог бы опередить на этой дистанции. Просто я так быстро бегаю стометровку, что ещё никогда в жизни никого на ней не обгонял. А внешний вид Андрея давал мне такую малюсенькую надежду.
Увы, вся эта медлительность и спокойствие Андрея Станиславовича оказались лишь обычной маскировкой. Тогда я еще не знал, что во время войны его дед, Пётр Трофимов, служил в разведке (образ его деда лёг в основу фильма «Пакет», снятого по одноимённому рассказу Леонида Пантелеева) и Андрей умело скрывал за своей нарочитой медлительностью свой истинный темперамент и умение быстро и точно оценивать окружающую обстановку. И то, что именно стометровка всегда была его «коронной» дистанцией! Увы, тогда я этого ещё не знал.
Уже через мгновение после старта Андрей ушёл в такой отрыв, что всю оставшуюся дистанцию я видел только его спину и мелькающие где-то у горизонта пятки. Как после этого можно было верить людям?! И их внешнему виду.
Всё это было довольно странно. В этот раз я бежал явно быстрее ветра (ветер дул в другую сторону). И стартовал с положения лёжа не хуже Андрея. И сапоги мои были ничуть не тяжелее его. И секундомер показал время всего лишь чуть-чуть больше пятнадцати секунд. Но какое же время тогда показал мой напарник?! Нет, мне даже не хотелось этого знать! Я попытался успокоить себя. Внушить, что «сотка» всего лишь не моя дистанция. Вот если бы… Странно, но в какой дисциплине я смогу отличиться, в голову мне так и пришло.
Полосу препятствия я пробежал не хуже остальных. Но и не лучше. Такие же средненькие результаты были у меня и при метании гранаты (учебной Ф-1) на дальность. Ну, может быть, чуть выше средних.
Зато «трёшку» я пробежал легко. И с большим удовольствием. Эта дистанция мне всегда нравилась. И хотя я показал время 12 минут и 10 секунд (что было не слишком хорошим результатом), от самой дистанции я получил массу положительных эмоций. Нет, бегать мне всё-таки нравилось. Но только не на слишком маленькие дистанции. Потому что я всегда был уверен, что удовольствия должно быть много. И оно не должно заканчиваться слишком быстро.
Подъём переворотом тоже не стал для меня серьёзным испытанием. Если на сотке и полосе препятствий ловить мне было просто нечего, то силовые упражнения на перекладине не были для меня проблемой. Я научился делать подъём переворотом ещё в школе. И свои положенные восемь раз в сапогах делал на первом курсе, не слишком напрягаясь. Но на прикидке выяснилось, что по условиям выполнения упражнения необходимо фиксировать верхнее и нижнее положения по одной секунде (а, значит, отдыхать на перекладине запрещалось). Нужно «оттягивать» носочки и при этом улыбаться. Видимо улыбаться оказалось труднее всего, поэтому никаких особых рекордов, помнится, никто из нас тогда не показал.
И это при том, что на соревнованиях мы должны были выполнять это упражнение не менее 28 раз (100 очков). Но это только при условии, что мы будем больны на соревнованиях чумой, сибирской язвой или ящуром. Что у нас будут сломаны все руки, выпадут все зубу, и нам нечем будет держаться за перекладину. Потому что вообще-то мы должны делать ровно 78 подъёмов переворотом (150 очков). Большее количество не оценивалось. Меньшее не прощалось.
Всё это было для меня новостью. Но самое смешное было впереди.
Мы пошли в бассейн. Сдавать плавание. Как вы знаете, плаваю я очень даже не плохо. В том смысле, что не тону. В прошедшем летнем отпуске я осилил (опять же, с огромным удовольствием) дистанцию в два километра. И останавливаться на этом не собирался. Единственное, чему я так и не научился, так это плавать быстро. А ещё быстро бегать, быстро прыгать, быстро… Ну, в общем, любая девушка вам это подтвердит: я не тормоз, а всего лишь очень медленный газ.
Ну, ладно, что я ничего не умею делать быстро. Я мог бы сказать окружающим, что сто метром в бассейне (как и стометровка на плацу) всего лишь не мои дистанции. Вот несколько часов с девушкой в постели… Да, сказать можно было бы что угодно. Едва бы кто стал проверять мои слова. Но тут выяснилось, что я не умею ещё кое-что. Я не умею стартовать с «тумбочки» в бассейне.
Нет, я без особого страха прыгал «солдатиком» с трёхметровой вышки в воду. В состоянии ужаса (но ведь прыгал же!) делал шаг с пятиметровой вышки (это было обязательным условием нашей общефизической подготовки на первом курсе). Но высота одного метра была для меня совершенно непреодолимой.
Как вы знаете, после девятого класса, пытаясь крутануть «солнышко», я упал с перекладины. С высоты примерно двух метров. Проблема заключалась в том, что на этой высоте оказались лишь мои ноги. Голова оказалась гораздо ниже. Как ни странно, но мои пятки абсолютно ничего не запомнили о том падении. Чего не скажешь о голове. Она, словно фотоаппарат, запечатлела верхнюю точку падения (хотя для головы эта высота и была не более метра). А затем, кадр за кадром, момент неотвратимого приближения земли. И с тех пор я без особых проблем мог прыгать с практически любой высоты «солдатиком». С десяти, пятнадцати и даже двадцати сантиметров. Но прыгать головой вниз… Прыгать головой вниз тело отказывалось категорически. Животный ужас сковывал все клеточки моего тела железными узами. И я ничего не мог с этим поделать.
Я стоял на тумбочке. И никакая (даже потусторонняя) сила не могла столкнуть меня с неё в воду. Мне пришлось несколько раз прыгать в воду с бортика, чтобы хоть немного перебороть этот страх. Но всё это было бесполезно.
Командир взвода с лёгким сожалением смотрел на весь этот спектакль. Он уже догадывался, что всё это только цветочки. Но даже его фантазии не хватало для того, чтобы представить, какими будут ягодки.
В конце концов, пришлось стартовать и мне. На соседних дорожках плыли: Володя Анохин, Валера Жуленко, Стас Песков, Саша Смирнов и Олег Зорин. Стас Песков сразу ушёл в отрыв (ну, что с него взять, мастер спорта по плаванию!), остальные плыли похуже (а кое-кто и значительно похуже). Я успел это заметить, пока стоял на тумбочке. Потому что когда все уже плыли, я ещё только стартовал. А старт у меня явно занял чуть больше времени, чем полагалось.
Я не тянулся ни за теми, ни за другими. У них был свой график движения. У меня свой. По крайней мере, я из последних сил пытался убедить себя в этом.
К тому же ребята плыли на время. Я же просто плыл к финишу. Да и глупо было мне за ними тянуться. Что я не нормальный что ли?! Ведь уже на первом двадцатипятиметровом отрезке они ушли меня в отрыв метров на двадцать. На повороте я немного замешкался (секунд на десять, не больше), что дало им возможность ещё более чем вдвое увеличить разрыв между нами.
Дальше я уже практически не обращал на них внимания. Для меня они больше не существовали. Мне хватало и своих проблем с этими поворотами-разворотами. С этой водой, которая так и норовила попасть в рот и в нос. Я молотил по воде руками, как супермощная паровая машина (у которой просто закончилось супертопливо и поломались все гребные винты). И думал только об одном, как бы в мои котлы не попала забортная вода.
Командир взвода лейтенант Горлов Владимир Вячеславович с тоской смотрел на нового чемпиона бассейна. На секундомер он не смотрел уже больше минуты. Остальные ребята давно уже вылезли из воды. И только один маньяк из последних сил молотил руками по воде. Шла третья минута заплыва. Позади была почти половина дистанции. И командир взвода не верил своим глазам. У него просто не укладывалось в голове, что стометровку можно плыть ТАК ДОЛГО?!

Глава 17. Эпоха пышных похорон
Эх, никому нельзя верить! Мало того, что за какие-то (скорее всего будущие) грехи меня сослали в спортивный взвод, так еще и со спортвзводом надули. Говорили: пирожное-мороженое! Нет, если быть до конца откровенным, то лично мне ничего не обещали. Да, и другим ребятам, тоже. И ничего подобного говорить нам не говорили. Но все мы втайне надеялись, что спортвзвод окажется чем-то мягким и пушистым. Мечтали о чём-то неосязаемом, немного абстрактном, но совершенно удивительном. Увы, наши мечты так часто не совпадают с реальностью!
Вот и в этот раз всё оказалось чистейшей воды надувательством. Образ спортвзвода, созданный в наших воспалённых умах совершенно не совпал с тем, что оказалось в действительности. На поверку вышло, что дополнительное питание и не должно было состоять из птичьего молока и чёрной икры, намазанной на батон докторской колбасы. Поверх сгущёнки.
Увы, дополнительное питание включало в себя всего лишь несколько грамм печенья и триста грамм сока в сутки. Да несколько часов ежедневных тренировок, которые едва ли могли сделать из нас чемпионов. Зато вполне могли отбить всякое желание не только тренироваться, но даже и жить.
К тому же, памятуя о плачевных результатах сдачи летней сессии нашими предшественниками, командование решило с первых же дней научить нас «любить Родину». Другими словами, в отличие от наших предшественников, третий семестр нам пришлось не только тренироваться, но и учиться, как всем. Жить по общему распорядку. А так же ходить в наряды и караулы, как и другим взводам. Выезжать на полевые выходы в Ногинск. Ходить в патруль по гарнизону. Но кроме этого ещё и тренироваться.
И всё это называлось спортвзводом?! В конце сентября (21 сентября 1982 года) нас привлекли на похороны последнего маршала Победы Баграмяна. Иван Христофоровича все называли ещё и «комсомольским маршалом», последние годы он возглавлял военно-патриотическую игру «Зарница». И этого «деда» тогда любили почти все мальчишки и девчонки нашей страны. Те, которые не любили тем временем друг друга.
Наш взвод выставили в оцепление у гостиницы «Москва» на Манежной площади. Мимо нас медленно проходила траурная церемония. На орудийном лафете провезли гроб с телом маршала. Следом шли его ближайшие родственники. Среди них я с удивлением заметил и курсанта Баграмова с третьего курса. Тогда я еще не знал, что он был внуком маршала Баграмяна.
Ивана Христофоровича похоронили на Красной площади у Кремлёвской стены. И, возможно, он был одним из самых достойных этой последней почести, людей…
Через полтора месяца наш батальон был на очередном выезде в ногинском учебном центре. Было начало ноября. И однажды вечером где-то в стороне Черноголовки мы впервые увидели непонятное сияние в небе. Кто-то сказал, что всё это напоминает полярное сияние. Сейчас трудно сказать, что это было на самом деле. Возможно какие-то болотные газы, а вокруг нашего учебного центра было множество озёр, вызвали это непонятное явление. Или что-то происходило в атмосфере. Но на следующий день в учебный центр пришла колонна машин и автобусов. Наш батальон в спешном порядке вернули в Москву.
Уже в училище мы узнали, что умер Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Не могу сказать, что мы были в каком-то шоке и слишком переживали по поводу этой утраты. Но страна была в трауре. И невольно это состояние тревоги и ожидания чего-то неясного передавалось и нам. Три дня наша рота стояла в оцеплении на Старой площади со стороны улицы Разина (ныне улица Варварка). Остальные роты были расставлены в других местах.
Конкретных задач нам не ставили. И не совсем понятно было, для чего выставлялось это оцепление. Людей на улицах было не много. Общественный транспорт ходил, как обычно. По расписанию. И в один из дней в окне, проезжающего мимо троллейбуса, я даже разглядел своего одноклассника Андрея Хромова. Но не было никаких митингов, шествий и демонстраций. В городе всё было спокойно и очень тихо.
В газетах писали, что новым Генеральным секретарём ЦК КПСС избран бывший Председатель Комитета государственной безопасности Юрий Владимирович Андропов. Так начиналась «Эпоха пышных похорон». Но мы об этом тогда ещё, разумеется, ничего не знали.
Через месяц Володя Савченко, Валера Сахащик, Володя Черников, Артур Горбенко и я подали заявления для вступления кандидатами в члены КПСС. Иногда наступает время, когда каждому из нас приходится делать свой выбор. Как бы нам не хотелось этого избежать. Сейчас можно по-разному оценивать наше решение. Но я не жалею о нём до сих пор. Мой дед был коммунистом, председателем колхоза, «двадцатипятитысячником». А ещё он был тружеником. И честным человеком. И его до сих пор вспоминают добрым словом дети и внуки тех, кого, как сейчас говорят, он «загонял» в колхоз. Поверьте, нынешних руководителей районов и областей, мэров и губернаторов они вспоминают (поминают) совсем другими словами.
Да, к чему скрывать, членство в партии давало привилегии. И мой дед сполна ими пользовался. Вкалывал до седьмого пота во время посевной и уборки урожая в колхозе. А когда пришло время, вместе со своими братьями и земляками ушёл на фронт. И погиб, как и многие, подо Ржевом в сорок втором году.
Помните стихотворение Александра Межирова «Коммунисты, вперед»?

Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжелом бою
(Да и то не всегда)
Получает права
Командир, подымающий роту свою…

Была в те времена такая привилегия, когда для выполнения самых трудных заданий командования требовались добровольцы, коммунисты, одними из первых делали два шага из строя. И не только они. Но благодаря таким как они, многие из нас живут сейчас на белом свете. А некоторые даже пытаются обливать их грязью.
Ведь не секрет, что одни вступают в партию в годы войны, чтобы в самые трудные мгновения не струсить и не отступить. А другие — в мирное время, чтобы добиться высоких чинов и должностей. И партия получается одна, да люди в ней разные. Но прежде чем критиковать их, сделайте то, что делали они, лучше их. Постройте столько, сколько построили они.
Я не пытаюсь кого-то защитить или за кого-то заступиться. Кто-то гордиться своими предками-дворянами, чьи-то предки сгинули в лагерях и тюрьмах. У всех у них была своя правда. И трудно сейчас разобраться, кто был прав, а то виноват. Но одно я знаю точно, нельзя всех красить одной краской. Чёрной или белой. Как говорится, мы не лучше и не хуже других. Мы всего лишь, разные. И главное, нужно просто честно делать свою работу. Жить по совести. А не по указке сверху.
В ноябре комсомольское собрание роты выдало мне рекомендацию для вступления кандидатом в члены КПСС.
«Комсомолец Карпов С.И. зарекомендовал себя дисциплинированным, трудолюбивым и инициативным комсомольцем. Требователен к себе и другим, добросовестно изучает военное дело, учится на «отлично», постоянно работает над изучением наследия классиков марксизма-ленинизма, активно участвует в общественной жизни роты. Добросовестно относится к обязанностям секретаря бюро ВЛКСМ взвода. Отзывчив, пользуется авторитетом у товарищей, оказывает им помощь в учёбе. Морально устойчив, идеологически выдержан. Делу КПСС и Советскому правительству предан».
Одну партийную рекомендацию мне дал начальник кафедры марксизма-ленинизма полковник Аксёнов Фёдор Григорьевич. Вторую мой ротный, Белянин Григорий Николаевич.
Партийная рекомендация.
Я, Белянин Григорий Николаевич, член КПСС с ноября 1973 года, партийный билет N 05903743, командир роты курсантов, знаю члена ВЛКСМ Карпова Сергея Ивановича по совместной службе и общественной работе в МВОКУ имени Верховного Совета РСФСР с 5 августа 1981 года по 20 ноября 1982 года. За данный период товарищ Карпов С.И. зарекомендовал себя исполнительным, дисциплинированным курсантом. Программу училища усваивает на отлично, помогая при этом товарищам. Постоянно находится в курсе событий в нашей стране и за рубежом. Принимает активное участие в общественной и комсомольской жизни подразделения. Избран секретарём бюро ВЛКСМ взвода, всю свою работу направляет на успешное выполнение задач, поставленных командованием. Принципиален в решении любых вопросов. В строевом отношении подтянут. В физическом отношении развит отлично. Пользуется авторитетом среди товарищей. Отзывчив. По характеру спокоен, добр. Скромен.
Порученное дело доводит до конца в установленные сроки. Морально устойчив. Делу КПСС и Советскому правительству предан. Считаю, что по своим морально-деловым качествам товарищ Карпов С.И. достоин высокого звания коммуниста. Рекомендую принять члена ВЛКСМ Карпова С.И. кандидатом в члены КПСС.
Член КПСС с ноября 1973 года партийный билет N 05903743 капитан (подпись) Белянин.
Подпись члена КПСС с ноября 1973 года партийный билет N 05903743 Белянина Григория Николаевича заверяю.
Секретарь первичной партийной организации 3-го батальона капитан (подпись) Гаврилов
20 ноября 1982 года.

Я прошёл комитет ВЛКСМ батальона. Затем партийное собрание роты (вопросы: перечислить Членов Политбюро, назвать страны, входящие в Варшавский Договор, назвать первых Замов Министра Обороны и главнокомандующего Сухопутными войсками?). И получил третью партийную рекомендацию (от партийной организации роты).
Четырнадцатого декабря меня вызвали на партийное собрание батальона. Вопросы, заданные мне, были вполне обычными (ну, что ещё нужно было знать коммунисту-пехотинцу?!). Ноябрьский пленум ЦК КПСС, англо-аргентинский военный конфликт, основные вопросы двадцать шестого съезда КПСС, обязанности члена КПСС и ТТХ БМП, разумеется.
Двадцать первого декабря состоялся партком училища. Всё было очень торжественно и серьёзно (вопросы: обязанности членов КПСС, моя общественная работа и что запрещается обсуждать на партийных собраниях в воинских коллективах?). Было принято предложение утвердить решение первичной партийной организации. И председатель парткома полковник Орлов поздравил меня с началом кандидатского срока.
На фоне всех этих событий на второй план отодвинулись все мои тренировки и занятия спортом. Возможно, благодаря этому на очередной прикидке я смог показать довольно неплохие результаты. А с прикидкой дела у нас обстояли не слишком здорово.
Ещё в октябре наш командир взвода лейтенант Горлов сделал маленькое открытие. Что если мы такими темпами будем и дальше готовиться к Первенству, то даже последнее место занять нам удастся едва ли. А причины для его беспокойства были довольно серьёзные. За месяц усиленных тренировок и занятий наши спортивные результаты не только не улучшились, но, казалось, даже стали хуже.
Особенно удручающие результаты были в метании гранаты на дальность. После того, как Владимир Вячеславович научил нас метать гранаты правильно, дальность бросков уменьшилась на несколько метров. Полный завал был с плаваньем и полосой препятствий. Ничего не ладилось с бегом. Всё это попахивало какой-то мистикой! Чем больше мы учились делать что-то правильно, тем хуже были наши результаты. И все мы с тихим ужасом ожидали того момента, когда взводный возьмётся нас учить правильно дышать. Или ходить.
Не помогали никакие драконовские меры, угрозы и таинственные обещания. Все мы были похожи на огромную загнанную лошадь, которую можно было пугать. А можно было и не пугать. Можно понукать, но проще было пристрелить.
Вместо этого наш командир взвода придумал совершенно нестандартный ход. А кто вам говорил, что срабатывают только стандартные ходы?! Только кнуты и револьверы. Иногда неплохо работают и пряники. А так же эклеры.
Да, да я не оговорился. Именно эклеры. Владимир Вячеславович бросил клич, что те курсанты, которые на следующей прикидке покажут результаты на сто очков лучше, чем на предыдущей, получат от его щедрот целых десять эклеров.
С этого и надо было начинать тренировки. За десять эклеров и кусок колбасы любой курсант станет чемпионом Европы, а то и мира! Практически в любом виде спорта. Спросите любого!
Разумеется, ничего удивительного не было в том, что на следующей прикидке результаты наши заметно подросли. Три курсанта смогли улучшить свои результаты более, чем на сто очков. Это были Игорь Пузанов, Валера Сахащик и я. Причем мне сделать это оказалось легче остальных. Потому что предыдущие мои результаты были столь удручающими, что улучшить их было совсем не сложно. Я почти на минуту улучшил результаты в плавании. Сделал тридцать два подъёма переворотом. Да и в остальных видах показал не самые плохие результаты.
Вечером того же дня Владимир Вячеславович торжественно купил в курсантской чайной тридцать эклеров по двадцать две копейки каждый (довольно дорогой педагогический эксперимент даже для лейтенантского кошелька). А мы всем взводом не менее торжественно их умяли.
Эксперимент всем нам (кроме командира взвода, разумеется) очень понравился. И мы уже строили радужные планы на следующую прикидку (прикидывая в уме, сколько пирожных, мороженого и эклеров перепадёт нам в следующий раз?), но Владимир Вячеславович посоветовал нам не слишком-то раскатывать губы. И огорчил нас информацией о том, что эклеров нам больше не видать, как своих ушей. А так же пирожных и мороженного. Точнее, нет. Уши свои мы, может быть, когда-нибудь и увидим (тогда мы еще не знали, что со временем обычаи и нравы людей значительно изменятся, и не в лучшую сторону: уши и их хозяева частенько будут оказываться в отдельности друг от друга). А вот эклеры мы больше не увидим. По крайней мере, в виде бонусов за спортивные достижения.
Так мы и знали! Сладкая жизнь подходила к концу. Ну, почему сладкая жизнь всегда так быстро заканчивается?! Даже не успев толком начаться. Зато вместо неё начиналась будничная спортивная работа, рутинные тренировки и вполне обычная «потосоковыжималка».
Да, забыл вам сказать. В конце декабря на тренировке я встретил своего земляка из Клина (хотя познакомились мы с ним в Чехословакии). Толю Семёнова. Именно он, когда-то давным-давно научил меня играть в настольный теннис. Оказалось, что Толик учится на курс младше меня в первом взводе пятой роты (эх, хорошо, что я пошёл в школу с шести лет, а не с семи, как он — иногда это давало некоторые преимущества — частенько я мог считать себя таким взрослым!). Он тоже попал в спортвзвод, правда, в неофициальный. В отличие от нас, их отобрали ещё на первом курсе. И готовили к соревнованиям даже более серьёзно, чем нас.
Так прошёл еще один семестр. Прошёл интересно и занимательно. Вот только спину стало прихватывать. Всё чаще и чаще. А я так надеялся, что смогу забыть о своём разбитом позвоночнике.

Глава 18. Спортвзвод
Нет, всё-таки я — молодец. Обещал маме, что не женюсь на первом курсе (а ведь она просила о, казалось бы, невозможном — не жениться хотя бы на первом курсе). И не женился. Кремень, а не человек! Хотя мама была твёрдо уверена, что стоит мне только сделать шаг за порог дома, так я первым делом обязательно женюсь? На первой же девушке, встреченной мною на моём пути. Видимо, она знала меня гораздо лучше меня самого. Так, мама же!
И то ли девушки мне не встречались, то ли они обходили меня стороной, но факт остаётся фактом — на первом курсе я не женился. А на втором стало уже не до того. На втором курсе девушки уже точно должны были меня сторониться, как прокажённого. Нет, причина, разумеется, была не в том, что меня поразила проказа, сибирская язва и ящур вместе взятые. Всё было гораздо проще. После спортивных тренировок я уже был ни на что не годен. Применительно к девушкам. После тренировок по плаванию я мог полежать немного на бортике, но у меня уже не было сил доползти до казармы. После полосы препятствий ноги становились ватными. Я мог ещё ими шевелить. Но пользоваться ими по прямому назначению, уже нет. Это при условии, что я хотя бы пару раз не навернулся с какого-нибудь препятствия. Тогда ноги просто отваливались. А тут ещё старая травма позвоночника (в восемнадцать лет слова «старая травма» звучат по-особому круто!) стала доставлять серьёзные проблемы. Несколько раз прихватывало так сильно, что я почти терял сознание от боли. И очень боялся, что рано или поздно, но это может случиться на виду у всех. Тогда бы я вылетел из училища в считанные часы. После ужина я частенько уходил на спортивный городок. И плакал там от боли и бессилия. Спортсмен из меня явно не получался.
А вот мои друзья по спортвзводу сделаны, словно из железа. На следующей после эклеров прикидке многие из нас показали довольно слабенькие результаты (вот она волшебная сила эклеров — какие без них могли быть результаты?!). Для меня это трагедия, а ребята ничего, носы не вешают. Знай себе, тренируются! Да ещё во время утренних кроссов по Кузьминскому парку умудряются заглядываться на девчонок. Что-то кричать в их адрес. И откуда у них только силы берутся?! У меня этих сил даже для того, чтобы просто бежать и то не хватает.
Ещё третьего октября, когда группа наших офицеров и курсантов совершала агитпробег по местам боевой славы курсантского полка, я обратил на это внимание. В то время, когда наши командиры (подполковник Френкель, капитан Геннадий Панов и Виталий Сучков) решали какие-то организационные вопросы, Валерка Жуленко и Валера Сахащик умудрялись строить глазки десятиклассницам. Помнится, меня это тогда здорово удивило. Вот это здоровье у мужиков! У меня после последней тренировки глазки если и строились, то только «в кучку». А может быть, они у меня ещё были слишком маленькими, чтобы смотреть по сторонам?!
После школы в Малояропольце мы побывали у памятника нашим курсантам-кремлёвцам, которые в трудном 1941 году, обороняя столицу, пали на этом рубеже. Запомнились слова Володи Черникова, курсанта девятой роты: «Ваш подвиг навсегда сохранится в памяти потомков». Интересно, сохранится ли?
Сохранится ли память о том, что ходе активных оборонительных боев под Москвой в октябре-декабре 1941-го года отдельный кремлевский полк задержал превосходящие силы противника почти на два месяца? За это время было уничтожено более восьмисот и захвачено в плен около 500 немецких солдат и офицеров (не часто в начале войны наши войска могли похвастаться таким результатом и таким количеством пленных немцев, ведь все это происходило еще ДО перехода наших войск в контрнаступление под Москвой в декабре 1941 года), было уничтожено 3 артиллерийские и 8 минометных батарей, захвачено 8 пушек и 12 минометов, 20 машин. За два месяца боев безвозвратные потери полка составили 811 человек…
Увы, пройдет немногим более 25 лет и режиссер Никита Михалков снимет фильм «Утомленные солнцем-2», где изобразит этих героических ребят бестолковым «пушечным мясом». Бездарно и бессмысленно погибшими в первом же бою. А главными защитниками нашей страны в его фильмах станут штрафники и уголовники.
Но до этого еще было далеко. А пока в деревне Ходаки мы приняли нескольких ребят в пионеры. Володя Савченко, Димка Назаренко, Юра Рыжков повязали им алые галстуки. Забавная деревенька. Оказывается, в тридцатые годы здесь была построена первая в стране сельская электростанция. В одной из изб — музей Ленина. Фотографии Владимира Ильича с крестьянами. Странно, но в этой деревне практически нет ни одного пьющего мужика. Для нашей средней полосы явление довольно редкое. Может быть, более редкое, чем наличие электростанции. Может быть, в фотографиях скрыто какое-то сильнодействующее антиалкогольное заклятие?!
В Волоколамске мы возложили цветы к памятнику семи москвичам-разведчикам, повешенным фашистами в сорок первом. Как-то непривычно было слышать эти слова: «москвичам-разведчикам». На разъезде Дубосеково посетили памятник двадцати восьми панфиловцам. Пронизывающий насквозь ветер. Интересно, был ли он в сорок первом? Наверное, был.
К вечеру мы вернулись в училище. И весь вечер оба Валерки (Жуленко и Сахащик) рассказывали ребятам со взвода о том, какие «гарные дивчины» водятся в окрестностях Москвы.
Потом всё закрутилось в карусели повседневных дел, учёбы и тренировок. Больше я не удивлялся запасу прочности своих друзей. И их жизнелюбию. На тренировках от него остались только легкие воспоминания. Но в начале декабря дневальный по роте передал мне распоряжение командира роты срочно прибыть на первое КПП. Приехали какие-то девчата из какого-то института пригласить курсантов второго курса на танцевальный вечер в свой институт. Ротный, взвесив все за и против, принял решение, что хотя мы (спортвзвод) все поголовно бездельники и тунеядцы, нам всё-таки нужно дать шанс. И что, если хотя бы не в спорте, так в чём-нибудь другом мы сможем показать свою общефизическую подготовку. Интересно, на что он намекал?!
Девчата оказались с музыкально-педагогического факультета Московского государственного педагогического института имени Ленина. (Через четыре с небольшим года в январе 1987-го, уже в Афганистане, я вдруг замечу, как мало писем приходит моим разведчикам. И тогда я напишу письмо в комитет комсомола второго курса музыкально-педагогического факультета МГПИ совершенно незнакомым мне людям. А через месяц ребята из второго разведвзвода 180 МСП (все до одного!) начнут получать письма от студенток московского пединститута. Те, кто служил в Афгане, знают, что это такое — получать письма. И огромное спасибо девчатам из МГПИ. Они были большими умницами. И делали в те дни нужное, хорошее дело. Ведь благодаря этим письмам все мои разведчики вернулись домой живыми и здоровыми).
Они пригласили наш взвод (думается мне, совершенно смутно представляя, что такое взвод, а что такое рота) на танцевальный вечер в свой институт (на ул. Усачёва, д.6) в ближайшую субботу.
Странно, почему в эту субботу никто не захотел пойти просто в увольнение? Почему это всем вдруг приспичило пойти именно на этот вечер? Нет, нескольких ребят за низкую успеваемость ротный всё-таки вычеркнул из общего списка. Поэтому со взвода осталось только двадцать три человека (из двадцати девяти по списку). Наш командир взвода (который в этот вечер, похоже, готов был забыть о некоторых моментах своего семейного положения?), поехал с нами старшим.
Мы приехали в институт. В одном из учебных классов столы были составлены вдоль одной стены. А сам класс превратился в импровизированную танцплощадку.
Легкий полумрак. Медленные мелодии. Красивые девушки. Ну, что ещё нужно для полного счастья бедному курсанту?! Вкусный ужин? А вот и не правда! Это на первом курсе курсанты думают только о еде! На втором они тоже думают о еде. Но уже не только о ней. А и о других вещах тоже.
К своему большому удивлению я обнаружил, что среди этих «других вещей» оказались и девушки. И что самое странное, я тоже мог о них думать! Как и все остальные. И не только думать о них, но даже и танцевать с ними! А ведь ещё несколько минут назад я был твёрдо уверен, что после тренировок и спортивных нагрузок этой недели я смогу думать только о минуте покоя. И, может быть, совсем немного о точке опоры. Помните, как говорил Архимед на первом курсе своего института: «Дайте мне точку опоры, и я усну»?! Нет, курсанты о таких мудрёных вещах даже и не думают. Они могут уснуть и стоя. Точка опоры для этого им совершенно не нужна.
Но что-то я немного отвлёкся. Одна из девушек, что приезжала к нам в училище договариваться о вечере, пригласила меня на «белый» танец. Разумеется, отказать ей я не мог. Как честный человек, я никогда не отказываю девушкам (особенно красивым девушкам). Потом я пригласил на танец её подругу. Потом сестру подруги. А потом понял, что по уши влюбился. Да, моя мама была абсолютно права, когда просила меня не жениться на первом курсе. Видно она точно знала, что стоит мне только увидеть симпатичную девушку, как я сразу же на ней женюсь. Видно, у меня на лбу была написана хроническая предрасположенность к влюблённости. Или же вероятная привычка жениться. И мама ни на мгновение не сомневалась, что как только мне представится хоть малейшая возможность, я обязательно ею воспользуюсь.
И это был тот самый случай. И эта была та самая возможность. Но проблема заключалась в другом. Я действительно по уши влюбился. И уже в тот же вечер готов был жениться. Но, на свою беду, я влюбился в трёх девушек одновременно. А наше замечательное советское законодательство в те времена было менее продвинутым, чем теперь. И едва бы приветствовало создание столь большой ячейки нашего общества. Увы, до создания гаремов наше общество тогда еще не доросло. В отличие от меня. Я готов был стать пионером в этом святом деле. Чисто теоретически, разумеется.
Вот на этой печальной ноте и закончился этот танцевальный вечер. Говорят, что нет более страшного наказания, чем нереализованные возможности. Я был наказан самой страшной на свете карой. В тот вечер я так и не женился. Ни разу.
На следующий день Игорь Дерюгин, Игорь Маркеев и Коля Киселёв поехали на спектакль «Учитель танцев» в Центральный дом Советской Армии. А я заступил помощником дежурного по управлению. В наряде по училищу дежурство по управлению (по учебно-лабораторному корпусу) считалось «тёплым» местечком. Хотя и не таким крутым, как дежурство по первому КПП (контрольно-пропускному пункту), но зато более крутым, чем наряд по столовой, к примеру. Да, на первом КПП можно было вдоволь пообщаться с девчатами, периодически осаждающими училище. Или просто приезжающими проведать своих братьев, бывших одноклассников или друзей. Зато во время дежурства по управлению можно было вдоволь наболтаться по служебному телефону. Стоило только дежурному сделать, хотя был полшага за порог учебно-лабораторного корпуса.
Чем я и не преминул воспользоваться. Как только дежурный направился на ужин, я позвонил одной из своих вчерашних знакомых. К телефону никто не подходил. Не долго думая, я набрал номер второй вчерашней знакомой. Она оказалась дома. Странно всё-таки устроен наш мир. Вся наша жизнь иногда может зависеть от того, кто в данный момент окажется у телефона. А кто на мгновение выйдет из дома. И наш выбор не всегда является итогом объективных и взвешенных рассуждений. А очень часто лишь игрой случая.
Когда после дежурства я вернулся в казарму, на тумбочке меня дожидалось письмо от моей бывшей учительницы Галины Ивановны Милокостовой. Она писала, что моего одноклассника Серёжку Сидоренко забрали служить в армию. Сергей попал служить в Казахстан. Водителем.
Через полгода он окажется в Афганистане. Будет ходить на своём КАМАЗе в колоннах от Кабула до Хайратона. Под огнём и обстрелами. Будет нести свою нелёгкую солдатскую службу. И погибнет уже в Союзе. В обычном ДТП. В лобовом столкновении на Ленинградке. Когда пьяный водитель выскочит на встречную полосу, и у Сергея уже не будет шанса изменить хоть что-то в своей судьбе.
Девятнадцатого декабря Слава Голомёдов, Саня Смирнов, Валера Сахащик, Валера Жуленко и Дима Крайванович решили заняться спортом. Нет, я, конечно, тоже люблю спорт. Художественную гимнастику, в частности. Иногда биатлон. Но биатлон люблю только смотреть. Да и то, только по телевизору. Сидя в теплом, удобном кресле. Рядом с любимой девушкой. Да, биатлон я люблю. Хотя и не очень долго. Если рядом с тобой любимая девушка, как можно долго думать о каком-то там биатлоне?!
Но чтобы ехать куда-то смотреть на мужиков?! Гоняющихся друг за другом по льду?! И гоняющих одну маленькую шайбу?! Сидеть на холодных скамейках?! И кричать не своим голосом: «Шайбу, шайбу»?! Нет, для этого нужно быть слишком большим любителем спорта. Или слишком большим фанатом хоккея. Я к таковым явно не относился.
Но в этот день играли сборные Чехословакии и ФРГ. И мои товарищи по взводу были твёрдо уверены, что им здорово повезло, раз они смогли достать билеты на этот матч. Смешные, а ведь могли бы никуда не идти. Просто провести день в тёплой казарме. Почитать Устав Внутренней службы. Наставление по стрелковому делу. Или что-нибудь другое в том же роде.
Да, я забыл Вам их представить. Слава Голомёдов был нашим замкомвзводом (кстати, 31 мая у него будет день рождения). После Игоря Овсянникова, моего первого замкомвзвода, который был душой любой компании и «своим парнем», Слава казался немного высокомерным. Возможно, это было и не так, но, кажется, особенно дружеских отношений у него в роте ни с кем не было.
Через пять лет я встречу его в Афгане недалеко от Баграмского перекрёстка. Слава будет служить в 181-м полку. И в тот день на своём БТР-е привезёт в баграмский медсанбат своего раненого бойца. Мы перекинемся с ним лишь парой фраз, но в этот момент я почувствую в нём такую родственную душу, что до сих пор сохраню память об этой встрече, как о чём-то очень важном и дорогом. А Славу запомню усталым, не выспавшимся, но очень близким мне человеком.
Саня Смирнов, по прозвищу «Красный» (прозванный так из-за цвета лица, хотя спиртного он в рот не брал никогда) или «Сэм» — мой товарищ по отделению. Валера Жуленко — наш командир отделения. Валера Сахащик (день рождения — 13 августа) — настоящий камикадзе. Всё оставшееся время учёбы в училище он будет готовить себя к службе в десантно-штурмовых подразделениях (я тогда даже и названий таких не знал). И будет готовить себя по довольно жёсткой программе(но об этом я расскажу немного позднее). А Димка Крайванович будет казаться всем нам очень взрослым. Возможно, это было особенностью его характера или темперамента? Или каким-то пессимизмом, но его короткие фразы всегда будут казаться нам такими глубокомысленными и назидательными!
Через несколько лет я встречу его в Кабуле. В своём родном 180-м полку. У меня за плечами будет уже больше года в Афгане, у него лишь несколько дней. Наш батальон только что вернётся из рейда. Мы будем уставшими и злыми. И тогда Димка уже не покажется мне таким взрослым и глубокомысленным, как раньше. Он будет таким же, как все мы. Или же мы станем таким, как он?
Да, ребята поехали на хоккей. Я остался в роте. Опять прихватило спину. В субботу на разминке смог сделать только один подъём переворотом. И это после обычных тридцати — тридцати пяти! Хорошо ещё, что сегодня воскресенье. И к понедельнику я постараюсь поставить себя на ноги. Если, конечно, получится.

Глава 19. Штык-нож
Да, тысяча девятьсот восемьдесят второй год подходил к концу. До Нового года оставалось меньше недели. Двадцать шестого декабря нашу роту в полном составе отправили в Кузьминки на строительство нового универсама. Я забыл вам сказать: в школьные годы вместе со своими одноклассниками я занимался в учебно-производственном комбинате. Получил удостоверение штукатура-маляра (да ещё и плиточника-отделочника в придачу). Чем жутко гордился. Так что на строительстве универсама я работал почти по специальности. Вместе с другими курсантами я выносил из здания строительный мусор и подметал полы. А вы подумали о строительной специальности? Да, бог с вами! Когда это нас использовали по специальности?! Вместо того чтобы учиться военному делу настоящим образом, как учил дедушка Ленин, мы овладевали метлой и лопатой.
Но это ведь не генеральские дачи строить! Нам нравилось, что мы впервые в жизни делали настоящее мужское дело. Что мы что-то строили, а не только разрушали. Позднее на протяжении многих лет мы будем с гордостью проходить мимо здания этого универмага в Кузьминках. И чувствовать каждой клеточкой своей души свою причастность (пусть такую крошечную) к появлению на свет этого здания.
А ещё мы будем мечтать, что когда-нибудь соберёмся вот так же все вместе. И все вместе построим кому-нибудь из нас дом. Бесплатно, как на субботнике. Потом построим дом другому. Третьему. Всем. Построим все вместе. Потому что всем вместе это сделать совсем не трудно. Ведь строили же наши деды, вернувшись с войны, избы друг другу. Строили всем миром. И жили потом дружно всем миром. Невзирая на национальности, религиозные пристрастия и черты характера друг друга. Потому что ссориться после этого уже было невозможно. Ссориться всерьёз было невозможно.
Второго января, впервые за полтора года учёбы в училище, нас забыли разбудить. И встали мы только в восемь сорок, вместо восьми. Вы даже не представляете, какое это счастье поспать дополнительные сорок минут в курсантские годы! По какой-то непонятной причине увольнениями сегодня снова не пахнет. И мы уже начинаем забывать этот сладкий запах очередных увольнений. Но перед самым завтраком ко мне подходит Володя Савченко, секретарь ротной комсомольской организации. Есть билеты на экскурсию в Третьяковскую галерею. Хорошее это дело — Третьяковская галерея. Лишь один у неё недостаток — одна увольнительная записка на всех. И всё бы ничего, если бы мы все вместе поехали на экскурсию в Третьяковку. Но ведь у каждого есть свои дела. Свои планы. Нет только своей увольнительной записки (на старших курсах это уже не будет проблемой). Но кого это может удержать на втором-то курсе?!
Еду к своей новой знакомой из пединститута. Если честно, без увольнительной чувствую себя немного не в своей тарелке. Наглости-то уже немного прибавилось, а вот опыта убегать от патруля, к сожалению, нет (хотя в спортвзводе привычка бегать, кажется, становится хронической, и мы уже легко, не задумываясь, переходим с шага на бег и обратно). Но на Текстильщиках обхожу патруль по отработанной схеме. Делаю вид, что иду в их сторону, отдаю честь и резко поворачиваю в сторону ближайшего вагона метро. Место у патруля дюже гарное. В подземном переходе, на выходе из метро. Поэтому начальник патруля обычно не суетится по пустякам. Сбежал один курсант, так, сколько их ещё будет?!
А вот на Полежаевской всё гораздо печальнее. Это сейчас я такой умный (в том плане, что не красивый) и могу сообразить, что если на одной остановке стоит патруль, то мне (при отсутствии увольнительной записки) нужна совсем другая остановка. Ну, хотя бы следующая по маршруту движения троллейбуса. А никак не соседняя остановка.
Увы, тогда я был еще достаточно красив (а, значит, и достаточно глуп). На выходе из метро я замечаю целых два патруля. Вот ведь счастья привалило! Целых два патруля на одну троллейбусную остановку! Метрах в двадцати — другая остановка. Обхожу патруль стороной и останавливаюсь на ней. Начальники патрулей, два майора в лётной форме, с интересом смотрят за моими манёврами. Похоже, время несения службы у них закончилось, и они возвращаются в комендатуру. На лицах у них написано явное сомнение. С одной стороны оба майора и сами когда-то давным-давно были курсантами. И у них нет ни малейшего желания доставлять мне какие-либо неприятности. С другой стороны у них, видимо, сегодня не слишком большой улов нарушителей воинской дисциплины. А я выгляжу явным нарушителем. Которого просто необходимо отловить. И покарать. Но с третьей стороны, они чисто интуитивно чувствуют, что кремлёвцы, должно быть, не сдаются. Никогда не сдаются. В том смысле, что, не попробовав убежать. А бегать за мной им, похоже, очень даже не хочется.
Я смотрю то на часы, то на них (терять бдительность никак нельзя!). Они смотрят на меня. К их остановке подходит троллейбус, но они не уезжают. И мне это очень не нравится. Но наконец-то они принимают какое-то решение. Ко мне направляется один из патрульных.
Что делать? Бежать? Куда? На их остановку? То, что бежать нужно к следующей остановке, до меня не доходит. Как и то, что иногда можно и просто бежать. В любую сторону. В любую, противоположную от патруля, сторону.
Ко мне подходит солдатик явно первого месяца службы. Он весь такой чистенький, аккуратный, приглаженный и очень старательный. И немного напуганный, как и многие другие новобранцы, только-только призванные на службу.
— Товарищ курсант, вас вызывает начальник патруля. — Обращается он ко мне. Обращается, как положено по Уставу.
— Понял. — Отвечаю ему я. Явно перегрузили парнишку уставами, мелькает у меня в голове. Но я, как ни в чём ни бывало, отдаю ему распоряжение. Довольно неожиданное даже для меня. — Идите.
По логике вещей теперь, получив приказ, солдатик должен ответить: «Есть». И идти туда, куда ему указано. Тем более, солдатик первого месяца службы. Но на лице моего солдатика написано явное недоумение. Он стоит на месте. И не знает, что ему делать дальше. Приходится приходить ему на помощь.
— Вообще-то стойте (он и так стоит, как вкопанный). — Немного излишне театрализовано, смотрю на часы. — У меня сейчас нет времени. Идите, доложите начальнику патруля, что сейчас я не могу к нему прибыть.
Мой растерянный солдатик начинает вращать глазами в ожидании помощи. И я снова тут, как тут.
— Вы всё поняли? Повторите приказ!
Всё становится на место. Услышав волшебное слово «приказ», патрульный перестаёт сомневаться во всём на свете. Он торопливо повторяет.
— Доложить начальнику патруля, что вы сейчас не можете к нему прибыть.
— Всё правильно. Выполняйте.
— Есть. — Солдатик четко прикладывает руку к шапке. Поворачивается кругом. И почти строевым шагом направляется к начальнику патруля.
Начальник патруля ничего не понимает. Он не слышит нашего разговора, но прекрасно видит, что происходит что-то не то. И ему явно не понятно, почему я остаюсь на месте. И за что я отчитываю их патрульного.
К начальнику патруля подходит второй майор (до этого он стоял немного в сторонке, курил). Они оба выслушивают доклад своего патрульного. На их лицах появляются улыбки. Один из них шутливо грозит мне пальцем и пальцем же пытается подозвать меня. Я отрицательно мотаю головой в стороны. При этом всем своим видом даю понять, что я могу не только так хорошо стоять. Но и бегаю очень даже не плохо. Пусть и не так хорошо, как они и их подчинённые. Но и не так плохо, чтобы меня было легко поймать. В общем-то, повозиться придётся.
К моей остановке подходит троллейбус. Неспешно, стараясь сохранить вид почти уже офицера (второй курс, однако!), я поднимаюсь в салон. И уезжаю. Оба начальника патруля уже откровенно смеются над происшедшим. На прощание они машут мне руками. Я небрежно взмахиваю им в ответ. Да, когда-то давным-давно они тоже были курсантами…
И всё-таки, хороший праздник Новый год! Ведь если бы не Новый год, поехали бы мы на очередной выезд в Ногинск уже в субботу. А так, как белые люди, только в понедельник третьего января. Завтрак в пять тридцать. Выезд в семь. В крытых ЗИЛах ужасный холод. Но когда это холод мешал нашим курсантам сладко спать. На марше? Да, никогда! Просыпаемся мы уже в Ногинском учебном центре. Так как менять нам никого не пришлось, в честь неизвестно чего нас не стали высаживать, как обычно километров за пятнадцать-двадцать до учебного центра (для совершенствования маршевой выучки), а привезли прямо до казарм. Бывает же и в нашей жизни счастье (хотя счастье наше объясняется довольно просто: до начала плановых занятий остаются считанные минуты и на совершение марша времени у нас просто нет).
Мы забросили в казармы свои вещмешки. И сразу же после этого убыли на занятия по огневой подготовке. До обеда изучали АГС-17 «Пламя». Интересная игрушка! И стрелять из неё гораздо веселее, чем из автомата.
Во вторник начались тактические занятия с боевой стрельбой. Меня впервые назначают командовать войсками. Целым мотострелковым отделением! Правда, состоящим не из мотострелков, а из моих товарищей, курсантов. Ну, да где сейчас для всех командиров наберёшь мотострелков?! Занятие проходит на стрельбище. После короткого инструктажа мы занимаем пустые окопы. Готовимся к атаке.
Я дублирую команду руководителя стрельб.
— В атаку! Вперёд! — Голос мой звучит, как-то по-детски. Совсем не так, как должен звучать голос настоящего командира отделения. Но, кажется, на это никто не обращает внимания. Следом за боевой машиной пехоты все лихо бросаются в атаку. А что, идти в атаку совсем даже не страшно. Бежишь себе и бежишь. Поднимаются мишени, ты открываешь по ним огонь. Ничего сложного. Тем более что мишени не стреляют в ответ.
Наводчик оператор БМП уничтожает танк противника. Правда, чуть раньше, чем я подаю ему команду. Но и на это никто не обращает внимания. Преподаватели сейчас сосредоточены на соблюдении нами мер безопасности. К тому же уже поднимаются цели для пехоты, то есть для нас. Сначала пулемётный расчёт. Затем «бегунки».
Мы готовим гранаты. Чувствуется приличный мандраж. Нет, боевые гранаты мы уже один раз метали. «Эргэдэшки». Ручные наступательные гранаты. Как полагается, метали в движении. Перед броском передвинув сумку с противогазом на живот (преподаватели нам говорили, что противогаз сможет остановить осколок гранаты и спасти наши животы и наше мужское достоинство, мы верили в это с трудом, но испытывать судьбу всё равно никому не хотелось). После броска наклонив голову с каской. Да, всё это мы уже делали. Но раньше мы метали гранаты индивидуально, а не в составе отделения. К моему удивлению всё проходит без происшествий. И хотя в шинелях забросить гранаты подальше не получается, тренер мог бы нами гордиться (если ты всё детство играешь в снежки, а камень является не только оружием пролетариата, но и твоей любимой игрушкой, то научиться метать учебную гранату на дальность совсем не сложно; если ты полгода почти ежедневно занимаешься метанием учебных гранат на дальность, то и боевые гранаты ты будешь бросать на полном автопилоте, не стопорясь). Сегодня мы явно перевыполняем все мыслимые и немыслимые нормативы по дальности метания гранат. А что?! Это совсем не трудно, когда у вас в руках настоящая боевая граната. Но это я шучу. На самом деле, гранаты разрываются подозрительно близко. Метрах в двадцати, не дальше. И мне кажется настоящим чудом, что их осколки никого не задевают. Хотя один из осколков попадает в ствольную коробку моего автомата. Слышится противный визг рикошета.
Майор Смирнов, преподаватель огневой подготовки, с удивлением смотрит в мою сторону.
— Ничего себе, курсант, чуть было боёк гранаты не поймал. Не часто такое бывает.
Я не очень хорошо понимаю, о чём он говорит. Краем глаза замечаю небольшую царапину на ствольной коробке автомата, но в это время поднимается мишень танка. И мне нужно срочно подавать команду гранатомётчику.
— Гранатомётчику! — Истошно кричу я. — Ориентир второй. Влево пятьдесят дальше тридцать. Танк противника. Уничтожить!
В этот момент из моей головы совершенно улетучиваются все знания, полученные мною на занятиях по тактической и огневой подготовке. Все коэффициенты боевой эффективности для РПГ (реактивный противотанковый гранатомёт) в наступлении и в обороне. Что уничтожить танк одной гранатой нельзя. Но кого сейчас интересуют такие мелочи?! Игорь Маркеев первой гранатой попадает в мишень. А следом поражает и вторую. Учебный танк можно уничтожить и одной гранатой.
Кажется, я счастлив. Мы разбили всех врагов. И при этом у нас никто не убит и не ранен. Что нужно делать с ранеными и убитыми, мы ещё не проходили.
Мы залезаем в десантные отсеки БМП. И счастливые от того, что не нужно «чапать» пешком (ведь мы же мотострелки, а не пехота!), возвращаемся на исходный рубеж.
После обеда мы заступаем в караул. Но и он проходит без происшествий. Затем день занимаемся вождением БМП и бронетранспортёров на танкодроме. И всего лишь один день (обычно два) остаётся у нас на тактическую подготовку. Тема: «Оборона в лесу» Динамика боя увлекает. Мы не обращаем внимания на усиливающийся мороз. Нам весело. И это очень здорово, что кроме позиционной обороны есть ещё и маневренная. Маневренная оборона нам нравится больше. Но это только зимой. Ведь летом нет ничего приятнее, чем поспать где-нибудь под кустом в глухой позиционной обороне. Хотя мы научились спать и зимой. Это на первом курсе после суточного полевого выхода поутру ротный гулял по тактическому полю. И во все отверстия в сугробах, из которых поднимались тонюсенькие струйки теплого воздуха, забрасывал шашки с хлорпикрином. Уже через мгновение из-под сугроба вылетали очумелые курсанты. Нет, на втором курсе этот номер уже не проходил. На втором курсе мы уже спали в противогазах. Ведь, как говорил нам преподаватель ЗОМП (защита от оружия массового поражения), противогаз — лучшее косметическое средство. При его постоянном ношении кожа лица становится гладкой и хорошо увлажняется. Мы своим преподавателям верили. И спали в противогазах. А что, под снегом было тепло. Накроешь окоп плащ-палаткой. Оставишь небольшое отверстие для воздуха. И спи себе спокойно! Но ротный утром всё равно что-нибудь придумает. Вот ведь не спится человеку! А ведь, казалось бы, нашёл себе хорошенький окоп, накрылся бы плащ-палаткой…
После занятий традиционный марш-бросок. Шесть километров от тактического поля до учебного центра. Точнее даже не марш-бросок, а сказка. Обычная армейская сказка, сюжет которой извилист и непредсказуем, как полёт летучей мыши. Не самая весёлая сказка. Но главным сказочником в ней, как обычно, выступает командир взвода.
И начинается эта сказка с легкой двухкилометровой пробежки. А затем всё, как обычно.
— Противник справа. Взвод, на рубеж: кусты — овраг, к бою!
Выдвигаемся на указанный рубеж. Падаем в снег. Дыхание сбито, зато нас догоняют отставшие. Ещё два километра. Снова «противник», но уже слева. Ещё километр. «Вспышка справа»! Ещё семьсот метров.
— Взвод, к бою! На рубеж двадцать метров по-пластунски вперёд! Противник применил химическое оружие. Взвод, газы! В направлении опушки леса в атаку вперёд!
Так нас учат держаться на марш-броске всем вместе. И не отставать. Минут через пятнадцать мы возвращаемся на отметку 137,0 (западная граница учебного центра). К казармам подходим, как и полагается, с песней. Уставшие, но не побеждённые. Командир взвода объявляет всему личному составу взвода благодарность за отличное исполнение строевой песни. И напоследок приказывает выполнить по двадцать отжиманий. Вот так всегда! Идём сдавать оружие. И на обед.
После обеда занятия по военно-инженерной подготовке. Изучаем взрывное дело. Готовим заряды. Взрываем их. Классно!!!
А всё утро субботы обслуживаем боевую технику. После вождения, огневой и тактической подготовки ей досталось на полную катушку. Механики-водители из БОУПа (батальона обслуживания учебного процесса) всё ещё пытаются на нас покрикивать. Но уже всё реже и реже. Не первый курс, чай! Да и мы уже начинаем разбираться в технике без подсказок, хотя возиться с ней нравится далеко не многим.
После обеда сдаём казармы. И начинается марш в сторону родной столицы (если быть более точным, то всего лишь к нашей колонне машин, что, как обычно, ожидает нас километрах в пятнадцати-двадцати от учебного центра). Маршрут обычный: Починки — Ямкино — Воскресенское — Авдотьино. Мы идём рядом с Игорем Маркеевым. Потихоньку болтаем. За разговором время идёт незаметно. И через два часа встречаем первый батальон. Бедные, им ещё столько топать!
Через полчаса мы выходим к колонне машин. И через полтора часа уже в училище. Сдаем оружие. Ужинаем. И стоим в строю до двух часов ночи. Оказывается, кто-то из наших потерял штык-нож… Интересно, от того, что мы будем стоять в строю всю ночь, нож найдётся быстрее?
Весь следующий день продолжается «кровавое воскресенье». Мы сидим в казарме. Ротный проводит разбирательства. И увольнения наши накрылись медным тазом.
Командиры взводов уехали в Ногинск. Силами первого батальона они будут искать пропавший штык-нож. Вообще-то это первая потеря оружия у нас на курсе. И мы смутно представляем, чем всё это закончится? Наверное, кого-нибудь расстреляют?! Всех?
Взводные вернулись только вечером. Ничего не нашли. И в казарме явственно повисает какое-то тревожное ожидание. Что теперь будет, никто из нас не знает?

Глава 20. Бокс
Как ни странно, но за потерю штык-ножа никого в роте не расстреляли. Приказ Министра обороны N 85 «О материальной ответственности военнослужащих за ущерб, причинённый государству», требующий всеми формами и методами политико-воспитательной работы добиваться глубокого осознания каждым военнослужащим личной ответственности за сохранность вверенных вооружения, техники и другого военного имущества, будет принят только через год (17 марта 1984 года). Так что даже выплачивать стоимость потерянного штык-ножа в десятикратном размере никому не пришлось. Всё ограничилось лишь дисциплинарными взысканиями. И вскоре об этом происшествии все забыли.
Ротный продолжает свои педагогические эксперименты. Ежедневно кого-нибудь из нас назначают исполнять обязанности старшины роты и заместителей командиров взводов. Так сказать, для привития командных навыков. Вчера весь день старшиной роты «был» я. Какой из меня старшина?! Хотя и старался я, как мог. Да и ребята команды мои выполняли с первого раза. Явно было видно, что они не хотят подводить меня под монастырь. Разумно полагая, что в женском монастыре некоторое время смогут обойтись и без меня. Ведь обходились же раньше!
Всё училище готовится к приезду Начальника Генерального штаба Маршала Огаркова (Николай Васильевич приехал на следующий день, вместе с командующим Московским военным округом генералом армии Лушевым Петром Григорьевичем, начальником Генерального штаба Вьетнама генерал-полковником Ле Чонг Таном и вьетнамской делегацией; после показа училища им организовали встречу с курсантами нашего батальона в ГОКе). У нас отменяют тренировку. Метём плац. Красим бордюры. Неужели это наша судьба — мести плац и красить бордюры?!
После обеда меня с группой курсантов направляют в ГОК (гарнизонный офицерский клуб). Приехала какая-то начинающая певица. Будут снимать её встречу с курсантами-кремлёвцами. Эта встреча войдёт в фильм об этой певице. И будет этот фильм называться «Мзиури» (по названию детского ансамбля, в котором она начинала выступать). Нет, видно это уже не совсем начинающая певица, раз о ней будет сниматься целый фильм?! Меня назначают ведущим встречи. Объясняют, что я должен делать.
Нас знакомят с высокой, но такой худенькой, словно тростиночка, девушкой. Зовут её Тамара Гвердцетели. Пока осветители выставляют свет, она с удовольствием поет нам свои песни, аккомпанируя себе на рояле, установленном на сцене. Рядом с нами постоянно кружится её мама. Она тревожно посматривает в нашу сторону. Видно, кто-то наговорил ей о наших курсантах много всякого разного. И очень тревожного для мам, у которых молодые, красивые дочки. Оклеветать нас легко. Хотя, к чему скрывать: молодых, красивых девушек мы действительно любим. Но ведь не только же их! Мы любим мир во всём мире. И, конечно же, мы любим и детей. У которых молодые, красивые мамы.
Пока снимался фильм, мы успели подружиться с Тамарой. Нормальная девчонка, и совсем не зазнайка. Хотя голос у неё действительно очень красивый. Но и мама у неё слишком серьёзная! И сразу же после съёмок она, почти за руку уводит свою дочь со сцены. Хотя всем прекрасно видно, что Тамара еще немного с нами бы поболтала. Ей приятно наше внимание. Девчонка, что с неё возьмешь?!
В ближайшее воскресенье в передаче «Служу Советскому Союзу» показали кусочек из этого фильма. Так странно было видеть себя в роли ведущего встречи по центральному телевидению. Но встреча и впрямь получилась интересной и запоминающейся.
Сразу же после передачи Владимир Вячеславович, наш взводный, приказал нам быстренько переодеться в спортивную форму. Ведь воскресенье — это настоящий праздник жизни. И нет ничего более приятного в такой праздник, чем пробежать десяток-другой километров. По крайней мере, так считал наш командир взвода. Мы не совсем были с ним в этом согласны. Наивно полагая, что воскресенье с не меньшей пользой можно было провести и просто в увольнении. Но спорить с нашим взводным было бесполезно. И себе дороже.
Мы пробежали всего лишь «десятку». В парке нам не встретилось ни одной чёрной кошки (иначе бы нам пришлось прибавить ещё парочку километров к нашей дистанции, или несколько раз по два километра в зависимости от количества встреченных нами кошек). Владимир Вячеславович был удивительно суеверным тренером (или просто делал вид, что более походило на правду). Но к этому времени чёрные кошки уже старались гулять где-нибудь в другой стороне от наших маршрутов бега. Инопланетянки! Они знали, где им лучше гулять. Удивительно быстро они догадались об этом. Им хватило всего двух-трех встреч с нами.
Зато в парке целое нашествие лыжников. Все красивые, цветные. В своих ярких и модных спортивных костюмах. Отдохнувшие, весёлые, молодые. И только мы, старые и изношенные до предела, как дедушкины калоши. В отличие от всех нормальных людей, обутые в недорогие кроссовки, а чаще в обычные кеды. Все синие от холода и мокрые от пота (как такое возможно?!).
В понедельник после обеда прошла очередная тренировка. С подъёмом переворотом дела у меня, кажется, налаживаются. В серии делаю это упражнение уже более 120 раз (20, 2х15, 2х20, 30). Но на максимум больше тридцати раз пока не получается. Всё приходится начинать сначала. Да и с плаванием пока всё очень грустно. Сбросил ещё секунд пятнадцать. И, тем не менее, у меня, как и прежде, один из худших результатов во взводе.
Вечером наш взвод собирает в ленинской комнате командир роты. Григорий Николаевич Белянин, видно, в курсе наших спортивных достижений. И они его явно настораживают. Он задаёт только один вопрос.
— Что вам нужно для того, чтобы показывать нормальные результаты?
Интересно, а, правда, что? Может быть, немного почаще тренироваться? У наших предшественников тренировки были целый день. У нас — только после обеда. Кто-то неосторожно пытается озвучить эту мысль. На наше удивление ротный не испепеляет гневом этого смельчака. А как-то сразу же начинает собираться. Делая вид, что у него ещё куча очень важных дел. И ответ на, интересующий его, вопрос он уже получил. Поднимается из-за стола. Мы встаём тоже. На прощание ротный бросает лишь одно слово. Зато какое забавное!
— Подумаем.
Меня всегда умиляло это слово. А раньше это нельзя было сделать?
В училище проходят соревнования по боксу. Наш Димка Туманов в первый же день боёв послал одного первокурсника в глубокий нокаут. Сергей Рыбалко тоже выступил очень красиво и технично. Победил за явным преимуществом. Хотя это был всего лишь третий бой в его жизни. Но подготовкой его занимался наш старшина мастер спорта СССР по боксу Игорь Астраханцев. Талантливый ученик и талантливый тренер — очень часто этот союз бывает полезным обоим. Вышел в финал и наш Игорь Герасименко. Хотя и не провел ещё ни одного боя. Просто в его весе у него всего лишь один противник. И даже если Игорь ему проиграет, он всё равно займёт второе место. Занять второе место в училище по боксу, совершенно не умея боксировать, совсем не просто. Для этого нужно иметь либо слишком хорошие мозги. Либо иметь слишком маленький вес, в котором у тебя будет не более одного противника. Но зато потом можно будет всю жизнь гордиться этим своим спортивным достижением. Заметьте, вполне заслуженно!
Димка Туманов проиграл в следующем же бою. Хотя и по очкам. Но бой был очень тяжёлым. Да и Игорь Астраханцев выступил не слишком эффектно. Хотя и победил. Мы все ждали настоящей рубки. Крови и зрелищ. Тем более что противник Игоря, курсант четвёртого курса, так отважно бросался в атаки. Так лихо бросал свои пудовые кулаки в его сторону, что, всем нам казалось, остановить его будет невозможно. Но наш старшина лишь уклонялся от ударов противника, уходил с линии атаки и настойчиво вбивал, словно гвозди, свои тяжёлые апперкоты и ответные удары по корпусу своего противника.
Мы чувствовали явное разочарование. Понятно, что Игорю не было равных в училище. Ещё в первом раунде он легко мог подловить своего противника и послать его в нокаут. Или сам пропустить хотя бы пару ударов?! Увы, если он что и пропускал, то только по защите. Да и то не часто. Нет, боя не было. Была лишь игра в кошки-мышки. Совершенно не зрелищная и даже чуточку скучная. Тогда мы не понимали, что этот бой Игорь посвятил всем нам. И показал, что настоящее мастерство заключается не только в тяжести кулаков, но и в мозгах боксёра. В его умении двигаться в ринге, уходить от ударов противника. И целенаправленно, удар за ударом, приближать свою победу. А ещё он показал нам, что реальный бой не всегда красив. Что иногда для победы можно отдать всё. Но настоящие профессионалы отдают для победы ровно столько, сколько нужно. Потому что победа в одном сражении не всегда означает победу во всей войне. И чтобы дожить до победы, нужно не только выигрывать сражения, но ещё и оставаться живым.
Я согласен с вами, иногда наступает время, когда нам самим это уже кажется не самым главным. И мы уверены, что есть более важные вещи, чем наша жизнь. Вот только наши близкие так не думают. И они всегда ждут нас живыми. Когда будет очень трудно, вспомните и об этом.
Если же нам порою кажется, что нас не ждёт никто на целом свете, это говорит лишь об одном: что очень скоро мы встретим того человека, который станет для нас самым близким и дорогим. И этот человек всегда будет ждать нашего возвращения. Нужно только перестать жалеть себя и сделать первый шаг ему навстречу. В крайнем случае, можно просто зайти в ближайший детский дом. И там, в детских глазах можно увидеть столько ожидания! Вы поймёте, что кто-то ждал именно вас всю свою короткую и такую недетскую жизнь.
В какой-то момент противник Игоря просто опустился на колени. Не было никакого решающего удара. Просто под тяжестью предыдущих ударов по корпусу, набрался такой «тоннаж», что противник нашего старшины уже не мог дальше продолжать схватку. Он смотрел вокруг как-то удивлённо и немного обиженно. Не понимая, что же произошло? Куда ушли все его силы?
Игорь победил техническим нокаутом. За несколько дней до этого старшина рассказал мне о том, как попал в училище. Он вообще удивительный человек. Отлично эрудирован в вопросах физиологии человека (и мог бы быть прекрасным врачом), беспредельно честен и отличался необыкновенной добротой (возможно, такими и должны быть по-настоящему сильные люди, тем не менее, со званием мастера спорта по боксу и должностью старшины роты это качество как-то слабо гармонировало, но Игорь действительно выделялся удивительной добротой и порядочностью) и какой-то отеческой заботой о всех нас. Он мечтал стать тренером по боксу. И даже некоторое время работал им, но его мечте не дано было сбыться. По семейным обстоятельствам (Игорь не уточнял по каким) ему пришлось оставить институт физкультуры. Его отец настоял, чтобы Игорь поступил в Московское ВОКУ. Первая попытка была неудачной. Но зато в тот же год он смог поступить в Одесское артиллерийское училище. Отучился в нём восемь месяцев. Бросил. Год служил в разведроте десантно-штурмового батальона в ГСВГ (Группе Советских войск в Германии). И только из армии смог поступить в наше училище.
Да, даже в этом боксёрском поединке Игорь уже был больше тренером, чем боксёром. И больше учителем, чем бойцом. Я с удивлением поймал себя на мысли, насколько же взрослее он был, чем все мы, на курсе. На целую жизнь, как минимум. И насколько он был мудрее всех нас.
Очень красиво выступил первокурсник с пятой роты курсант Слепнёв. Он никому ничего не показывал. И никого ничему не учил. Просто вышел в ринг. И просто красиво победил. В течение нескольких секунд он засыпал своего противника градом ударов. Не оставив тому ни малейшего шанса. Ни то, что на победу, но даже на проведение хотя бы одной ответной серии ударов. Трибуны ревели от восторга. Разумеется, этот бой понравился нам куда больше, чем бой нашего старшины. Глупые мы тогда были.
По итогам соревнований Игорь Астраханцев и Игорь Герасименко заняли первые места в своих весовых категориях (Игорь Герасименко честно выиграл свой поединок и тоже вполне заслуженно стал чемпионом училища). Сергей Рыбалко занял второе место. Наша седьмая рота — первое. Мы (все остальные курсанты спортвзвода) тоже чувствовали себя победителями. Хотя и были очень далеки от бокса.
На очередную тренировку к нам пришёл заместитель начальника училища полковник Конопля Дмитрий Макарович. Видимо, ротный всё-таки поделился с ним опасениями по поводу нашей готовности к соревнованиям. Дмитрий Макарович с первых же слов начал намазывать большой (ну, просто огромный!) пряник толстым слоем сгущённого молока и ещё более толстым слоем шоколада. И обещать нам золотые горы в случае нашей победы на Чемпионате Округа.
 — Сколько вы говорите, делаете подъёмов переворотом? Сколько человек делают подъём переворотом более сорока раз? Запомните, нам нужно только первое место! Вы защищаете честь училища. Подарки вам уже приготовлены, зачётки тоже. После соревнований мы встретим вас под звуки оркестра, каждому пожмём руки. Лучшее распределение после училища… А сейчас тренируйтесь!
Интересно, что он там говорил про зачётки? Мы сдаём сессию, как и все остальные. Экзамены по Марксистско-Ленинской философии (правда, оценку ставят сразу за два семестра) и Высшей математике; зачёты с оценкой по основам военной психологии и педагогики (наш преподаватель майор Путятин поставил мне «отлично» «автоматом» по результатам моего реферата), по физподготовке и теоретической механике (спасибо Дине Даниловне Сахаровой, нашей преподавательнице по термеху, она считает меня одним из лучших своих учеников и тоже ставит мне «отлично» «автоматом»). Зачёт по основам электротехники и гидравлики. Единственное отличие от остальных, мы сдаём экстернами и сессию за четвёртый семестр одновременно с сессией третьего семестра. По вечерам рассчитываем курсовые проекты по деталям машин (наши однокурсники будут сдавать свои проекты только в следующем семестре). Василий Прокофьевич Балашов, наш преподаватель по высшей математике (во время войны он командовал разведвзводом, в музее училища я видел его военную фотографию: вся грудь у него была в орденах). По субботам и воскресеньям в своё личное время он приходит, проводит с нами консультации по своему предмету.
Да, в отличие от остальных, мы сдаём ещё и экзамены по физике и тактической подготовке. Зачёты с оценкой по огневой подготовке, общевоинским уставам, высшей математике, по сопротивлению материалов, деталям машин и подъёмному оборудованию, основам электротехники и гидравлики. Зачёты по строевой подготовке и иностранному языку. И после этого у кого-то поднимется язык назвать нас «шлангами»? Да, с высокими результатами в спорте у нас пока что не очень получается. Зато учимся мы, как самые последние ботаники.
А кто-то (Дмитрий Макарович, если не ошибаюсь) обещал нам поставить сессию за следующий семестр «автоматом»?! Какой же это «автомат», если нам приходится всё сдавать самим?! Неужели нам говорили в школе неправду, объясняя, что слово автомат происходит от греческого слова «самодействующий»? Мы-то надеялись, что сессия будет сдана сама собой, без нашего участия. Но, как и всё остальное в армии, без нашего личного участия здесь ничего не делается. И даже для стрельбы из автомата здесь постоянно кому-то приходится нажимать на спусковой крючок. Хотя командир взвода нам, конечно же, здорово помогает. Да и благожелательное отношение преподавателей к нашему взводу всё-таки слишком заметно. Все считают нас «людьми Дмитрия Макаровича» (он курирует все спортивные сборные училища), чем мы все втайне очень гордимся. Да и вообще, к спортсменам наши преподаватели относятся с явной симпатией.
Первого февраля на вечере вопросов и ответов начальник политотдела училища полковник Чемисов задаёт нам странные вопросы.
— А что если вам придётся надеть лейтенантские погоны не через два с половиной года, а через год, полгода? Готовы ли вы к этому.
И даёт нам понять, что времени на нашу подготовку может быть отпущено гораздо меньше, чем мы думаем. И это, отпущенное нам, время нужно использовать по максимуму. Интересно, что он имеет в виду?
После обеда сбегал в санчасть к Игорю Маркеееву, отнёс ему учебник по высшей математике. У Игоря ветрянка. Говорит, что попал в санчасть надолго. И вполне возможно, что даже на экзамен по высшей математике его могут не отпустить. Поверить в это практически невозможно. Под магнетизмом восторженного отношения к высшей математике Василия Прокофьевича Балашова, мы и сами начинаем относиться к его предмету, как к чему-то совершенно божественному. И то, что кого-то могут не отпустить на экзамен по высшей математике, кажется любому из нас просто немыслимым кощунством.
В воскресенье шестого февраля сразу же после завтрака мы переодеваемся в спортивную форму. Ждём, когда в казарму придёт наш командир взвода. Рота ушла на зачётный лыжный кросс (десять километров). Бегать по парку на лыжах (в смысле бегать по парку, как обычно, бегом, но ещё и таскать на себе «дрова», как мы любовно называем армейские лыжи) все мы считаем явным признаком дурного вкуса. Мы наивно надеемся «откосить» от лыжного кросса и ограничиться обычной тренировкой. Но неожиданно на лыжню приходит Дмитрий Макарович и, разумеется, сразу же обнаруживает отсутствие на ней своих «любимцев». То есть нас. В одиннадцать часов поступает его приказ: немедленно переодеться в военную форму, получить лыжи и прибыть к первому КПП. Голос заместителя начальника училища звучит многообещающе.
С Дмитрием Макаровичем тоже не поспоришь (интересно, с кем в училище можно было бы поспорить?). Приходится быстро переодеваться, хватать лыжи и бежать к КПП. Димка Березовский к этому времени уже успевает составить список курсантов взвода для зачёта. Но когда мы прибегаем к контрольно-пропускному пункту, полковника Конопли уже простыл и след. Ротный долго и с каким-то сомнением смотрит на нас. А затем приказывает сдать лыжи, переодеться и убыть на тренировку. Вот, за что я люблю нашу родную Красную армию, так это за то, что своими манёврами и непредсказуемостью она может довести до истерики любого противника…
После обеда у нас тренировка по плаванию Точнее прикидка. Проводят её командир взвода и ротный. В нашем заплыве неожиданно слабенький результат показывает Димка Березовский (ну, и что, зато в подготовке списков он настоящий волшебник!). Результат у него даже хуже моего. Хотя Димка настоящий труженик. На тренировках он себя не жалеет. Но я ловлю себя на мысли, что это не его результат хуже моего. Просто в этот раз мой результат оказался немного лучше, чем его. И эта мысль меня здорово согревает.
У Стаса Пескова минута и шесть секунд на стометровке. Видно, не выкладывался. Минута с небольшим его обычный результат. Стас — мастер спорта по плаванию, член Сборной Союза по подводному скоростному плаванию. Спокойный и медлительный в жизни, в воде он превращается в настоящего волшебника. И одно удовольствие смотреть, как он скользит практически над поверхностью воды. Единственное, с кем он иногда может поспорить на стометровке, так это с нашим взводным. Наш Владимир Вячеславович Горлов — чемпион Вооружённых Сил по офицерскому многоборью и по плаванию. И тоже может показать, на что он способен. В чём-то они даже похожи (оба невысокого роста, стройные, даже какие-то поджарые). Да, они оба очень спокойные. Хотя на тренировках наш взводный мог в любой момент «взорваться». Стоило ему только увидеть, что кто-нибудь (особенно на тренировках по плаванию) пытается «шланговать» (прикинуться шлангом и ничего не делать), то в сторону виновника мог полететь как складной стул, так и блокнот, в котором наш взводный своей чернильной ручкой записывал наши результаты. Но были у них и небольшие отличия. Стас часто выигрывал на воде, зато нашего командира больше любили девушки. Особенно красивые.
У меня седьмой с конца результат во взводе. Не слишком хороший результат. Но я смог сбросить ещё семь секунд. Чему радуюсь, как самой большой своей спортивной победе. И в этом нет ничего странного. Ведь кроме выигранных несколько месяцев назад десяти эклеров, других спортивных побед в моей карьере ещё не было. И едва ли уже когда будет.
Игоря Маркеева на экзамен по высшей математике так и не отпустили. Сказали, что ветрянка — заразная болезнь. Василий Прокофьевич Балашов (удивительный человек!) принимал у него экзамен прямо в палате нашей санчасти. Действительно, странное было время. И какие замечательные люди нас окружали!

Глава 21. Карантин
Ненавижу. Ненавижу возвращаться из отпуска. Это в школе в последние дни летних каникул у многих из нас появлялось какое-то необъяснимое (и довольно странное) желание поскорее встретиться со своими одноклассниками (но, к счастью, такое желание появлялось не у всех). Но ведь в детстве не все мы были такими умными, как сейчас. К тому же это было ещё в школе. Хотя и в училище в конце отпуска у многих из нас тоже появлялась эта необъяснимая тяга поскорее встретиться снова со своими товарищами (возможно, всё это было вполне обычным осложнением после, перенесённой в детстве ангины?). Да, наступало такое время, когда нам вдруг так необъяснимо хотелось поскорее вернуться в училище. Но только не на втором курсе. Почему-то именно после зимнего отпуска на втором курсе возвращаться в училище было тяжелее всего? Или, может быть, я ошибаюсь? И возвращаться из отпуска было тяжело всегда?
Возвращаться от мамы, которая каждое утро будила тебя с первым лучом солнца. С первым лучом солнца, появившимся в твоей комнате. Но которая никогда не открывала шторы и не запускала этот первый и самый гнусный лучик в твою комнату раньше одиннадцати часов. Которая готовила такие вкусные обеды. Пекла такие замечательные блины и пироги. МАМА!!! Роди меня обратно! Я не хочу возвращаться в училище!!!
Но мы, словно зомби, возвращаемся назад. Сдаем отпускные билеты. Переодеваемся в повседневную форму. И с удивлением ловим себя на мысли, что рады видеть друг друга. И что успели соскучиться по своим товарищам за эти короткие две недели.
В роте мы узнаем, что нашего Колю Орлова на зимние каникулы вообще не отпустили. Точнее, его не отпустила высшая математика. Да, всё на этой планете устроено очень просто — не сдал зимнюю сессию, не видать тебе зимних каникул. Не сдал летнюю сессию — едешь в отпуск только на две недели, вместо месяца, который будут отдыхать твои товарищи. Всё очень просто, но лишь до тех пор, пока это не касается тебя самого. В этом случае ты сразу же понимаешь, как мир совершенен по отношению к законам гравитации или эволюции всего человечества. И как несправедлив, и жесток по отношению к каждой отдельно взятой личности. Точнее, лично к тебе.
Говорят, что беда не ходит одна. Колю не только не отпустили на каникулы, но ещё и переводят из нашего взвода в четвёртый (обычный, не спортивный) взвод. Переводят вместе с Игорем Дерюгиным. Формулировка: «за низкую успеваемость». Всё это звучит немного странно. Ребята — классные спортсмены, одни из самых лучших во взводе, и какое отношение их успеваемость имеет к спорту нам не совсем понятно. Тем более что с первого же дня четвёртого семестра в нашей жизни происходят совершенно немыслимые изменения. И первые дни мы ходим подобно тени отца Гамлета, молчаливые и немного оглушенные последними новостями.
Ну, во-первых, нам больше не нужно ходить на занятия. Ротный сдержал своё слово (хотя и здесь чувствуется рука Дмитрия Макаровича Конопли), и теперь у нас есть возможность тренироваться целый день. Во-вторых, нас больше не привлекают к несению караульной службы и хождению в наряды по училищу. Нас освободили от выездов в Ногинский учебный центр. Нам выписали дополнительное питание: 300 грамм яблочного сока и несколько граммов печенья на день (Коля Киселёв и Валера Сахащик почти ежедневно бегают в городок в продуктовый магазин — это, конечно же, попахивает самовольной отлучкой, но зато из магазина они приносят литровые пакеты молока и по батону хлеба каждому; иногда ребят подменяет кто-нибудь другой). А ещё после обеда у нас теперь каждый день тихий час (за этот тихий час нас, похоже, ненавидит вся наша рота — у них в это время тренажи по строевой подготовке или ЗОМПу — защите от оружия массового поражения)! И теперь, по логике нашего командования, мы можем сотворить любые чудеса на ниве подготовки к Первенству. Мы стараемся не обмануть этих надежд. Правда, первые чудеса, которые мы устраиваем, довольно далеки от спортивных достижений.
Четвёртого марта на комсомольском собрании взвода мы разбираем персональные дела комсомольцев Туманова и Рыбалко. Димка и Сергей, находясь в самовольной отлучке, попались на глаза кому-то из офицеров батальона. В самоволки хотя бы по разу из нас сходили уже многие. Оказывается, в этом нет ничего страшного. Сплошная романтика и лишь совсем чуть-чуть эротики. Но, как бы здорово не было в увольнении, попадаться на глаза офицерам все равно не стоит. Вот и сидим мы, ломаем головы, как нам наказать наших товарищей. Наказать-то нужно обязательно, хотя бы для галочки. Причём, как у первичной комсомольской организации, у нас есть «право первой ночи». Чтобы вышестоящая организация не накрутила ребятам (почём совершенно зря) хвосты, мы выбираем для них совершенно безобидное наказание. Объявляем выговоры без занесения в учётную карточку. Через месяц эти выговоры можно будет снять, а можно и не снимать: о них и так все забудут. Зато сейчас и волки сыты и овцы целы. Наверх всё равно нужно докладывать о проделанной воспитательной работе (и закрывать вопрос). Да, и ребятам хороший урок: никогда и ни под каким соусом не попадаться никому на глаза.
В ближайшую субботу у меня неожиданно поднимается температура. Тридцать девять и три. Всё это похоже на кару за проведённое комсомольское собрание. И за объявленные ребятам выговоры. Как говорится, не суди, и сам не судим будешь. В санчасть идти уже поздно, и командир взвода разрешает мне «отбиться» сразу после ужина. Это как-то довольно странно. И попахивает махновщиной. Ложиться в кровати до отбоя — самое страшное табу в училище. Хорошо ещё, что высокая температура приглушает все инстинкты самосохранения. И мне не так жутко нарушать этот ужасный запрет.
И ещё одна мысль не даёт мне покоя. Раньше я был уверен, что офицеры никогда не болеют. Да вы и сами это прекрасно знаете: офицеры не могут болеть, потому что не могут болеть никогда. Сам я заболел по одной простой причине — я всего лишь курсант. А вот на старших курсах с нами обязательно проведут специальные (секретные) занятия и научат нас никогда не болеть (тогда я действительно в это верил!). Либо перед самым выпуском из училища каждому из нас в торжественной обстановке выдадут горшочки с какими-нибудь волшебными снадобьями от всех болячек (точно так же, как отец Д’Артаньяна перед тем, как отпустить его в Париж). Скорее бы уж, что ли стать офицером!
В воскресенье ротный отправляет наш взвод в Кузьминский парк, прокладывать лыжню к спортивному празднику. Лыжи добивают меня окончательно. И хотя температура немного падает (до тридцати восьми и девяти), на послеобеденной тренировке я теряю сознание прямо на перекладине.
На вечерней поверке Игорь Пузанов теряет сознание прямо в строю. Температура тридцать девять. Оказывается, в училище уже третий день свирепствует грипп. Косит всех подряд. Больших и маленьких. В санчасть относят старшину роты, нашего замкомвзвода Славу Голомёдова, ещё несколько ребят. Санчасть переполнена. И на следующий день в спортивном комплексе открывают изолятор. Училище переводят на двухнедельный карантин. Приказано, как говорится, никого не впускать и никого не выпускать из училища.
Через два дня в изоляторе набирается около двухсот человек. Болеют и наши офицеры. Особенно тяжело приходится нашему взводному лейтенанту Горлову. Да, и ротный тоже переносит болезнь на ногах. Григорий Николаевич делает вид, что болезнь ему совершенно не страшна. Потому что он большой и сильный. И не боится никаких мелких и противных «микробиков».
Мы все в шоке. А как же секретные занятия по защите от болезней и баночки с волшебными снадобьями? Неужели их содержимое уже закончилось? А может быть, их и не было вообще?! И наши командиры — обычные люди, такие же, как и мы, только немного нас постарше? Всё это не укладывается в наших головах. И попахивает жуткой крамолой.
К тому же, вдруг выясняется, что не нужна никакая война, не нужны танки, самолёты, ракеты. Микроскопические вирусы выводят из строя на несколько дней целое училище. И ведь не только наше. Наверняка, болеют не только курсанты МосВОКУ. Но болеют учителя, рабочие, шахтёры. Космонавты и путаны. Болеет вся страна. Болеет каждый год. А иногда и по несколько раз за год. В головах у нас крутятся совершенно бредовые мысли о всемирном заговоре работников фармакологических предприятий, которые придумали грипп, чтобы потом продавать больным людям лекарства от этого самого гриппа. О том, что такую гадость могут придумать враги, мы не верим. Все наши враги — приличные люди. А тут, как говорится, ищи, кому это может быть выгодно.
Полный бред. Ну, а что вы хотели? У всех нас высокая температура. Со всеми вытекающими из этого последствиями. С бредом и совершенно фантастическими идеями. Хотя, к большому нашему сожалению, до галлюцинаций дело пока не доходит. Знамо дело, никто из нас сейчас не отказался бы увидеть красивую девушку. Пусть даже и в галлюцинациях. На халяву, как говорится, и уксус сладок. А красивую девушку увидеть всегда приятно. Ну, сейчас с высокой температурой, хотя бы просто увидеть! Но нет в жизни счастья. Это у наших гражданских сверстников всё просто. Вышел на улицу, вокруг девушки. Достал клей «Момент» и пакет (или что-нибудь покрепче), и тут уж не только девушек можно увидеть. Мы же гордо валяемся пластами, делая вид, что нам эти глупости совсем не интересны.
Училище словно вымирает на несколько дней. Закрывают гарнизонный офицерский клуб. Фильмы отменены. И болеть довольно скучно.
Вечером тринадцатого наша рота заступает на боевое дежурство. Несколько раз за вечер нас строят и проверяют по списку вечерней поверки. Всё это как-то странно, словно наши отцы командиры получили совершенно секретную информацию о возможном побеге кого-то из нас на Марс или на Луну. И пытаются этими постоянными проверками помешать этому побегу. Между нами: совершенно бессмысленное занятие. Ведь все знают: «Уж коли я чего решил, я выпью обязательно». Так что от самоволки наших ребят ещё возможно (чисто теоретически) удержать, но от полёта на Луну…
Все становится понятным на следующий день. Ранним утром роту поднимают по «Туману» (сигнал сбора). Пока первый и второй взводы получают оружие, мы одеваемся. На полном автопилоте смотрю на часы. Четыре часа пятьдесят пять минут. До подъёма ещё два часа. Вот ведь невезуха! Через несколько минут мы уже за забором училища в районе сбора. Норматив перекрыт в полтора раза. Это единственная хорошая новость за всё утро. Потому что все остальные новости назвать хорошими у меня просто не поворачивается язык. Потому что следующей новостью стал шестикилометровый марш-бросок с полной выкладкой. Видимо, очередная проверка нас на вшивость.
В профилактических целях борьбы с насморком марш-бросок периодически проходит в средствах защиты. И ладно бы, если только в противогазах. Маленьких зелёненьких слоников видели? Нет, я не про маленьких зелёненьких человечков, их все из нас хоть раз в жизни, но видел. Я спрашиваю про маленьких зелёненьких слоников! Если видели, значит, вы знаете, о чём я говорю. Есть такой страшный зверь в армии. Называется он коротко и сурово. ОЗК. Общевойсковой защитный комплект. Так вот, одного этого зверя вполне достаточно для того, чтобы нормальных, в общем-то, людей в противогазах превратить разом в инопланетных маленьких зелёных слоников. Которые так смешно передвигаются и весело разговаривают друг с другом! На языке племени Умба-Юмба.
На следующий день на партсобрании батальона капитан Панов зачитал нам письмо Центрального Комитета партийным организациям «Об усилении борьбы с травматизмом на производстве». Никогда бы не подумал, что ЦК может писать такие письма. И никогда бы не запомнил это письмо, если бы через два дня не позвонила мама. И не сказала, что на работе у отца произошла авария. У отца двойной перелом ноги. Пробита голова. Состояние средней тяжести. Я смутно представляю, как такое возможно. И пытаюсь отпроситься в больницу, проведать его. Но меня не отпускают. Говорят, что это не достаточно веская причина. Ведь после аварии он же остался жив!
В эти дни в голове у меня не укладывается одна мысль: а почему это письмо нельзя было написать хотя бы неделей раньше. Может быть, тогда у отца всё бы обошлось? Конечно, глупая мысль.
Как ни странно, но в эти дни заканчивается эпидемия гриппа. Хотя что здесь странного?! Всё проходит в этой жизни. И все прекрасно знают, что если грипп лечить современными лекарственными средствами, то он проходит довольно быстро. Буквально за две недели. Если не лечить, то только через четырнадцать дней. Наш изолятор в спортзале постепенно пустеет. И жизнь в училище входит в норму. На первом этаже батальона висит «Экран сдачи экзаменов и зачётов за третий семестр обучения». Внизу красными буквами: «Лучший взвод: 5/7. Командир взвода: лейтенант Горлов В.В. Секретарь бюро ВЛКСМ взвода: курсант Карпов С.И.»
Странно, но впервые в жизни меня не радует новость, что мой взвод занял первое место в батальоне по успеваемости. И мне совершенно фиолетово, что моя фамилия написана красным, а не синим цветом (синий — цвет взвода, занявшего последнее место в батальоне). Я с тревогой жду вестей от отца. Плохо, что дома у нас нет телефона. Приходится держать связь с мамой через тётю Тоню, маму моего одноклассника Андрея Пименова. Тётя Тоня говорит, что отец понемногу пошёл на поправку. Но попасть к нему в больницу я всё равно никак не могу. И жизнь сама подталкивает меня к выводу, что если меня не отпустят в увольнение в следующие выходные, то придётся ехать самому без разрешения. Не ехать нельзя.
Так прошли первые три недели после зимнего отпуска. Да, кстати, забыл вам сказать. Среди изменений, произошедших после отпуска, было ещё одно. Вместо Коли Орлова и Игоря Дерюгина, переведённых в четвёртый взвод, к нам из девятой роты перевели Сергея Марчука. Моего «сенного брата». И я очень рад этому переводу. Но еще более ему рад Коля Киселёв (похоже, Сергея к нам перевели по его просьбе?). Ведь Сергей Марчук — его лучший друг.
Глава 22. Кража
В четверг семнадцатого марта на утреннем подъёме у Славы Голомёдова и Игоря Пузанова обнаружилась пропажа. У Игоря исчезли шестьдесят рублей, у Славы — восемьдесят. Но самое страшное (по тем временам) заключалось в том, что у Славы кроме денег пропала и карточка Кандидата в Члены КПСС. Для нашего замкомвзвода, мечтавшего после выпуска из училища попасть в Роту Почётного Караула, пропажа кандидатской карточки означала только одно: крушение всех его радужных планов и надежд.
На полном автопилоте взвод привычно построился перед входом в батальон. На таком же автопилоте вместе с командиром взвода мы побежали на утреннюю физическую зарядку. Всё были притихшими, все чего-то ждали. Сегодня после завтрака вместо спортзала нас ждал учебный класс. Наш неугомонный преподаватель высшей математики Василий Прокофьевич Балашов договорился с ротным о внеплановых (дополнительных) занятиях по его предмету (хотя в это время от всех учебных занятий нас уже освободили, Василию Прокофьевич у даже ротный отказать не смог). Василий Прокофьевич ничего не имел против спорта, но у него в голове никак не укладывалось, как можно стать офицером, без знания высшей математики?
После двух часов высшей математики, дневальный по роте вызвал взвод в расположение роты. В казарме, точнее в расположении нашего взвода, вероятно, прошёл цунами. Или пробежало стадо диких бизонов. Все кровати были перевёрнуты (я отметил для себя, что все, кроме моей и Коли Киселёва; помнится, подумалось тогда, что, значит, нам ещё доверяют, но скорее всего, до наших кроватей у кого-то просто не дошли руки) из шкафов и тумбочек всё вывалено на пол. Беспорядок был ужасный.
Нас построили в две шеренги. И прочитали короткую политинформацию. Сначала комбат майор Тушин, затем замполит майор Клиндух Алексей Иванович. До исполняющего обязанности ротного капитана Мартьянова (наш ротный Григорий Николаевич Белянин несколько дней назад уехал в очередной отпуск за 1983-й год) и секретаря комитета комсомола батальона лейтенанта Виталия Сучкова дело не дошло. Но смысл «политинформации» и так был ясен. Кандидатскую карточку нужно найти. Иначе всем нам будет полный «абзац», в смысле «кабздец».
Нам предложили проверить полевые сумки друг у друга. Потом всем предложили вывернуть карманы. Никогда не думал, что это так унизительно!
Все мы уверены, что вор не из нашего взвода. Но логика явно не на нашей стороне. Слишком маловероятно, что кто-то ночью полезет в расположение соседнего взвода. Да и кража документов — явная месть нашему замкомвзводу Славе Голомёдову.
Командир взвода вызывает из строя четырёх человек: Колю Кравченко, Валеру Сахащика, Игоря Маркеева и Диму Крайвановича. Они должны пройти по трассе нашей утренней пробежки. Комбат приказывает мне проверить бытовку и сушилку (а для чего ещё нужны комсорги взвода?!). Замполит вызывает из строя коммунистов. Нужно проверить всё расположение роты. Из строя выхожу я один. Больше коммунистов в строю не осталось (Валера Сахащик и Коля Кравченко уже пошли за шинелями). Замполит разочарованно разводит руками: я получил приказ от комбата и освобожусь ещё не скоро.
Ребята сзади шепчут мне на ухо: «Серёга, вспомни. На зарядке отлучался только Витя Х.». Да, это действительно так. Почему, интересно, я сразу об этом не подумал? Витя был единственным, кто вел себя сегодня на зарядке немного необычно. Недалеко от озера в Кузьминском парке он отстал от взвода и побежал куда-то в сторону. Налево. Хотя, что здесь странного? Все прекрасно знают, что каждый мужчина имеет право на «лево». Хотя, с другой стороны, это касается только мужчин. А не курсантов.
Я подошёл к командиру взвода.
— Товарищ лейтенант, я должен идти с группой Кравченко.
— Карпов, не лезь, куда не надо. У тебя и здесь дел немало. — «Обламывает» последние ростки моей инициативы лейтенант Горлов.
Приходится рассказывать ему нашу версию о Вите Х. Володя Горлов повторяет её Виталию Сучкову. Двум лейтенантам уже не так страшно отменять приказ комбата. Похоже, они даже делают это с каким-то удовольствием. Меня отпускают с ребятами. Старшим с нами идет лейтенант Сучков.
В трёх километрах от училища мы находим тропинку, по которой на зарядке свернул Витя Х. Прямо по его следам, метрах в пятнадцати от дороги, в небольшом тайнике мы без особого труда находим пакет с кандидатской карточкой Славы Голомёдова. Все облегчённо вздыхают. Наивно полагая, что всё самое трудное осталось позади.
Мы возвращаемся в училище. Но о находке почему-то молчим. Хотя комбат, похоже, уже в курсе (разумеется, ему о находке доложили немедленно). Ноздри его раздуваются, как у разъярённого быка, увидевшего перед собой красную тряпку. И всем становится ясно, что виновник этого торжества уже найден.
Офицеры как-то ненавязчиво посматривают в сторону Х. Тот заметно начинает нервничать. Взвод снова строится в расположении.
— Да, вероятно, вор не из вашего взвода. — Обращается к нам лейтенант Сучков.
Все согласно кивают ему в ответ.
— Конечно, не из нашего.
Откуда-то сзади раздается голос Вити Х.
— Из наших никто бы НЕ ДОДУМАЛСЯ.
Ну, кто тянул его за язык? После этих слов Виталий Сучков словно взрывается от негодования.
— Вы все ошибаетесь. Вор среди вас. Х., где вы спрятали эти документы?
Все с удивлением замечают, как моментально опускаются плечи Виктора. Но в глазах вызов! Перед строем взвода он даёт честное слово, что не брал ни деньги, ни документы. Комбат готов разорвать его на сотню маленьких медвежат, но поистине героическим усилием удерживает себя в руках. И все мы с радостью вспоминаем, что у нас пехотное, а не кавалерийское училище. И шашки нам не положены по штату. А была бы у комбата шашка, порубал бы комбат Витю в мелкую, мелкую окрошку. Как пить дать, не удержался бы!
Виталий Сучков и Коля Кравченко ведут Витю к тайнику. На слегка подтаявшем снегу хорошо видны отпечатки его кроссовок. Следы, естественно, совпадают с рисунком его подошв. Тем временем в сушилке в спортивной форме Х. находят пропавшие деньги. Всё становится на свои места. И отпираться теперь совсем бессмысленно.
Замполит приказал мне готовить комсомольское собрание для заслушивания персонального дела Виктора. Сразу же после обеда мы собираемся в Ленинской комнате. Никто не сомневается, что решение собрания будет одно: исключить Х. из членов ВЛКСМ. И за это решение мы проголосовали единогласно.
Комбат объявил Х. десять суток ареста. И приказал Валере Жуленко и Коле Кравченко отвести его к дежурному по училищу. От греха подальше.
— Дело будет передано в военный трибунал. Кража кандидатской карточки — дело не шуточное. Этим должен заниматься Комитет государственной безопасности.
Все мы невольно затихаем при этих словах. Круто! Если всё так серьёзно, то, может быть, не стоит и арестовывать Х., а сразу же собрать революционный трибунал. Зачитать приговор. И расстрелять Витю где-нибудь во дворе курсантской столовой. В принципе, в «оружейке» (комнате для хранения оружия) есть оружие. Если поскрести по сусекам, то можно найти и немного холостых патронов. А у комбата в кабинете, наверняка, где-нибудь припрятаны и боевые. Ну, хотя бы один…
Х. выходит из Ленинской комнаты. Следом за ним Валера Жуленко и Коля Кравченко. На мгновение они отворачиваются, чтобы взять с полок свои шапки. Но когда оборачиваются, на месте Виктора уже не оказывается. Лишь предательски подрагивает входная дверь казармы.
Весть о его побеге распространяется с быстротой молнии. Решение у нас такое же молниеносное, но, как оказалось, совершенно бессмысленное. А кто вам говорил, что в молниях есть какой-нибудь смысл? И что все спонтанные решения обязательно правильные? Ах, вы о любви с первого взгляда?! Так все прекрасно знают лучшее средство её профилактики. Говорят, что иногда достаточно бывает лишь взглянуть повнимательнее на свою избранницу во второй раз. И тогда от былой любви не останется и следа.
Да, первая наша мысль вполне разумна: перекрыть Виктору все пути отхода. Нас несколько человек. Нет ни офицеров, ни, кажется, даже сержантов. Но мы бежим в сторону плаца. И по пути к нам присоединяются всё новые и новые силы. Одновременно с этим на ходу мы озвучиваем наиболее вероятные направления его поиска. Делимся на небольшие группы. И разбегаемся по своим направлениям.
Мне, Валере Сахащику и Сане Петрову «достаётся» направление на Волгоградский проспект. На спортивном городке (в конце полосы препятствий) мы легко перемахиваем через забор. По сравнению с полосой препятствий, забор кажется детской игрушкой. И почти сразу же мы замечаем впереди силуэт какого-то бегуна. Витёк?! Вот гад! Мы резко набираем обороты.
Поймать Витю не легко. Он один из лучших легкоатлетов в нашем взводе. Но сегодня мы живём в совсем другом измерении. И мы обязательно его поймаем. Мы даже не сомневаемся в этом. Наши недвусмысленные крики (что-то типа: «Тормози! Мы всё равно тебя догоним и убьём!») явно прибавляют ему сил. И он делает попытку от нас «оторваться». Да, где там! У самого озера «дыхалка» ему отказывает. Он переходит на шаг, затем опускается на колени. Мы, с радостными криками индейцев, почувствовавших близкую добычу, окружаем нашу жертву…
Вот только бегун этот совсем не Витя. Какой-то гражданский парнишка с ужасом смотрит на нас. Ничего не понимая, но догадываясь, что крики «убить его», что раздавались за его спиной ещё несколько мгновений назад, едва ли обещают ему что-либо хорошее в ближайшем будущем. И даже будущего не обещают. Вообще-то мы могли бы догадаться и раньше, что это не Витя. Парнишка одет в спортивную форму, а Витя убежал в ПШ-а (повседневное зимнее полушерстяное обмундирование). Но, видно, в горячке у нас лучше работали ноги, чем головы.
Валера Сахащик, немного отдышавшись, глядя куда-то в сторону, спросил несчастного:
— Здесь курсант не пробегал. — Голос у Валеры прозвучал не удивление равнодушно.
Но обмануть несчастного бегуна невозможно. Он ни на мгновение не засомневался, что независимо от ответа на вопрос (видел или не видел он какого-то там курсанта?), ничего хорошего ему не светит. Убить, может быть, его и не убьют. Но бить будут. Это точно! Так что от его ответа абсолютно ничего не зависит. Но он отрицательно машет головой.
— Нет. Не видел. — И опускает глаза. Сил смотреть на то, что будет дальше, у него не уже осталось.
И это было правильно. Потому что смотреть в общем-то дальше было не на что. Когда, через несколько мгновений, он снова поднял глаза, нас уже не было рядом. И лишь в направлении Волгоградского проспекта виднелись три удаляющиеся фигуры.
Мы выбежали на Волгоградский проспект. Спрашивали всех встречных о курсанте, который непременно должен был попасться им на встречу. На нас смотрели, как на инопланетян. И не признавались, что вообще хоть что-нибудь видели в этой жизни. Шоу продолжалось минут пять. Затем мы решили вернуться в училище. У озера нам встретились ребята из четвёртого взвода. Оказывается на поиски Х. уже поднята вся рота. У нас есть одна версия: Витя может быть у своей девчонки. Мы возвращаемся на Волгоградский проспект (Валера Сахащик вернулся в училище, вместо него к нам присоединились Коля Орлов и Жан Кожакарь). Ловим такси. Едем на Котельническую набережную. Поднимаемся на пятый этаж общежития какого-то института. Находим комнату Витиной девушки. Но его там нет. Мы оставляем девушке телефон дежурного по училищу. Несём какую-то чепуху и просим позвонить дежурному, если Витя объявится. Спускаемся на первый этаж. Вид у нас конечно боевой. В ПШ-а, сапогах, все мокрые от пота, крючки расстёгнуты. Встречные смотрят на нас с удивлением, девушки — с явным интересом (и почему потные курсанты в повседневной форме всегда вызывают у них больший интерес, чем надушенные и наглаженные курсанты в парадной форме?). Это замечаем даже мы. Мы снова ловим такси и возвращаемся в училище с твёрдой уверенностью, что здесь обязательно нужно будет сделать засаду. Даже если она и не поможет поймать Виктора, зато может подарить каждому из, засевших в засаду, множество приятных и незабываемых минут. По крайней мере, судя по этим девичьим взглядам.
В училище уже поднята дежурная рота (стоящая на боевом дежурстве). На первом КПП стоят дежурные машины. Наш взвод рассылают по всем вокзалам — мы знаем Витю в лицо. Остальных пока укладывают спать. Время 23 часа. Ровно.
Мы с Саней Петровым докладываем комбату о необходимости организации засады в общежитии на Котельнической набережной. Теоретически, кроме этой девушки, у Вити в Москве нет ни родственников, ни друзей, ни знакомых. И идти в форме ему больше не куда. Но это чисто теоретически. На практике мне уже не очень хочется его ловить. Но мысль провести ночь в засаде, тем более, в женском общежитии уже становится по-настоящему навязчивой. Комбат соглашается с нашими доводами. Он «даёт» нам какого-то офицера в качестве старшего. Совершенно забывая, о том, что обычно офицеру дают каких-либо бойцов. Но сейчас не до формальностей. «У руля» оказываются те, кто проявляет больше инициативы, а не тот, у кого больше звёздочек на погонах (вообще удивительно, но в поисках Вити Х. курсанты проявили гораздо больше инициативы, чем офицеры). Мы собираемся уходить. Но в это время в казарму входит начальник политотдела полковник Чемисов. Меня вызывают к нему. НачПО расспрашивает о комсомольском собрании, о Х. И тут происходит самое неожиданное. Снова открывается дверь. И в расположение роты заходит наш беглец. Собственной персоной.
В училище уже приехали начальник училища генерал-лейтенант Магонов Иван Афанасьевич и его заместитель полковник Конопля Дмитрий Макарович. Они ждут нас на аудиенцию. Вызваны: комбат, замполит батальона, командир взвода, (совершенно непонятно зачем, комсорг взвода, то есть я) и сам виновник торжества Витя Х. Но в кабинет к начальнику училища допущен только Виктор. О чём он говорил с начальником училища, мы так и не узнали. Но вышел он минут через пятнадцать уже под охраной начальника караула и двух караульных. Виктора увели в караульное помещение. Мы же вернулись в батальон. В роте никто не спит. Все под впечатлением произошедшего. Вскоре вернулось оцепление с вокзалов. Но и ребята с моего взвода тоже долго не могут уснуть. Ужасный день…
Ночью у нас с Игорем Маркеевым созрела новая версия. Возможно, Виктор никуда и не бегал. А просто что-то перепрятывал в парке. Утром наш командир взвода лейтенант Горлов разрешает нам с Игорем продолжить поиски. Ребята с первого взвода сказали, что кто-то видел, как вчера Х. перебирался через забор в районе бассейна (это всего-то метрах в двухстах от того места, где через забор перемахивала наша группа преследования). Мы легко находим его следы. Но ночью шёл дождь, и идти по следу довольно трудно. Метрах в шестидесяти от забора мы находим разрытый тайник. Но он пуст. Дальше следы затоптаны.
Приходится возвращаться ни с чем. После обеда мы уже всем взводом прочёсываем парк. Но результатов снова никаких. Возможно, это работа для профессионалов, а не для толпы дилетантов. И нам не совсем понятно, почему наше командование не обращается в милицию за помощью?
Девятнадцатого марта наш батальон уезжает в Ногинский учебный центр. Остается только наш спортвзвод, два художника (им нужно что-то оформить в Ленинской комнате), два троеборца и два «ориентировщика» (спортивное ориентирование). И Х., естественно. Его каждый день водят на «допросы». Дознавателем назначен полковник Бабушко. Он каждый день о чём-то беседует с Виктором в кабинете замполита батальона. Затем Виктора снова отводят в караульное помещение.
В один из дней мы спускались на улицу через запасной выход. Почему нас понесло спускаться именно через запасной выход (обычно мы всегда пользовались основным)? Почему Виктор оказался в этот день и в этот час на этой лестнице, до сих пор остаётся для меня загадкой. Возможно, его просто отпустили забрать личные вещи из казармы. И он был один. Минутное замешательство, вызванное встречей с ним, моментально сменилось жаждой мести. Ребята набросились на него с кулаками. Да, русский бунт, действительно, жестокий и бессмысленный. Как русская драка. Ведь если бы мы не мешали друг другу, то Виктору могло бы достаться по полной. Но слишком у многих было желание до него добраться. В результате он отделался только лёгким испугом да парой синяков.
Больше мы его не видели. Нам сказали, что его на два года отправили в дисциплинарный батальон. Так ли это было на самом деле или нет, я не знаю. Мы считали, что это было правильно. Время, проведённое в дисциплинарном батальоне, не засчитывалось в срок службы. Виктор пришёл к нам из армии, младшим сержантом, отслужив в армии один год. Простая арифметика подсказывала, что вместе с оставшимся годом выходило целых три. И всё-таки нам было его немного жаль. Особенно, когда мы узнали, что до поступления в наше училище (и ещё до армии), он по году уже учился в авиационном и ещё каком-то военных училищах. Но был из них отчислен. Мы узнали, что дома у него осталась жена и маленькая дочка. И кто-то даже посчитал, что он вернётся из армии только в двадцать шесть лет. Без высшего образования, без профессии и с клеймом вора. И нам действительно было его жаль.

Глава 23. Спортсмен капут.
Двадцать девятого марта началась очередная трёхдневная прикидка. После того, что произошло в последние дни, ребята выглядят немного подавленными. А потому результаты у взвода очень низкие. Чего не скажешь обо мне. Когда взвод показывает низкие результаты, у комсорга всегда есть возможность немного отличиться. И показать какой он классный спортсмен. Что я и делаю. Выпендриваюсь! Хотя, если честно, причина для этого у меня вполне уважительная. В прошедшие выходные в училище приезжала мама. Она сказала, что отец пошёл на поправку. Нога у него заживает. И голова тоже. Врачи говорят, что его скоро выпишут домой. И от этих новостей я летаю на седьмом небе. И в результате показываю очень даже неплохие спортивные результаты.
Хотя судейство на этой прикидке, не в пример предыдущим, очень строгое. Я делаю сорок с лишним подъёмов переворотом, но мне засчитывают только восемнадцать. Этого слишком мало! Зато Саня Смирнов делает «чистые» семьдесят пять раз. Вот ведь молодчина!
Метаю учебную Ф-1 на сорок пять метров. И проплываю «сотку» в бассейне за минуту тридцать семь. Тоже не бог весть, какие результаты. Но после полосы препятствий, по предварительным подсчётам, я вхожу в число пятнадцати лучших результатов. А, значит, вхожу в основной состав команды. И моей радости нет предела!
В последний день марта мы сдаем «трёшку» (3000 м.). Забеги судят: полковник Конопля Дмитрий Макарович (главный судья), подполковник Дегтярёв, майор Роганов и капитан Князев Валерий Иванович. Я в забеге с Сашей Харченко. Хорошенько с ним разминаемся. Я стараюсь делать всё, как он. Саня — один из лучших бегунов в нашем взводе. И если получится за него «зацепиться» можно будет показать неплохой результат.
Перед самым стартом к нам подходит подполковник Дегтярёв со спортивной кафедры. Спрашивает, кто из нас прибежит первым? Странный вопрос. Конечно же, Саня! Какие тут могут быть сомнения?! Но у Дегтярёва своё мнение.
— Я верю, Карпов, что ты прибежишь первым.
Это что, называется зомбированием, что ли? Не, такие вещи у нас не проходят! Чудес не бывает. Хотя после этих слов бежать как-то легче. Да и Саня — молодец! Совершенно не старается кому-то что-то доказать. Всё что нужно, он уже давным-давно доказал всем на многочисленных спортивных праздниках и соревнованиях. Саня не только «тянет» меня за собой, но ещё и на ходу даёт мне какие-то советы по дыханию и ширине шага. Раскрывает свои секреты, учит небольшим хитростям.
Я «просидел» за его спиной всю трассу: от бассейна до «Звезды» (указатель училища на МКАДе) и обратно. И «сломался» только на последних ста метрах. Пошла кровь носом. Хотя в результате показал я всё-таки не самое плохое время. 11.03. Правда, подвёл ожидания подполковника Дегтярёва, и не пришёл первым. Но зато не обманул его! Ведь я сказал, что Саня придёт на финиш первым. Вот он и пришёл (кто бы в этом сомневался!). И я поймал себя на мысли: хорошо, что не пообещал Дегтярёву того, чего не смог выполнить. Это было не плохим уроком на будущее. Кровь из носа, делать, что обещал. И никогда ничего не обещать. Или, по крайней мере, не обещать того, чего не можешь выполнить.
Вечером прошло подведение итогов. По результатам прикидки я оказался на восьмом месте во взводе (позднее выяснилось, что мы со Славой Голомёдовым поделили пятое и шестое места). Набрал 329 очков (без оценок строевой полготовки и без подъёмов переворотом — ведомости с их результатами остались на спортивной кафедре). По предварительным прогнозам, для того, чтобы занять первое место на Чемпионате, каждому из нас нужно набрать не менее пятисот очков. Бред какой-то! Проще родить слона, чем набрать пятьсот очков. А я только что радовался своему восьмому месту?!
Полковник Конопля снова обещает нам золотые горы. Кажется, это входит у него в привычку. Мы так же привычно делаем вид, что верим ему. Хотя, нет. Конечно же, верим. Разве можно не верить нашему Дмитрию Макаровичу?! Нет, это не возможно.
Через пару дней на вполне заурядной тренировке на полосе препятствий командир взвода подзывает меня к себе. Смотрит на меня как-то странно. Берёт пульс. Что-то не так? Я и сам чувствую какую-то непонятную слабость во всём теле. Но у меня это впервые в жизни (хотя особенно сильными я себя тоже никогда не чувствовал). И я с удивлением выслушиваю новый для меня диагноз: «перетренировался». Интересно, это как? Слышал от старшекурсников термин «недоперепил», но чтобы перетренировался? Уж лучше бы я переел или переспал, что ли?
Командир взвода дал мне освобождение на пять суток от тренировок. И порадовал, что по-хорошему должен освободить меня от тренировок, как минимум, на пару месяцев (никогда бы не подумал, что всё это было сказано серьёзно). Вечером на партсобрании меня отловил замполит батальона майор Клиндух Алексей Иванович.
— Это правда, Карпов, что вы перетренировались?
Видимо, он хотел уточнить, не являюсь ли я немецким шпионом? Или марсианином? Бессмысленный вопрос. Даже если и являюсь, разве я в этом признаюсь? Мы — марсиане, удивительно скромные существа (чуть было не сказал: «люди»). И стараемся не афишировать лишний раз свою планетарную принадлежность.
— Никак нет, товарищ майор. — Даже если бы у меня были обнаружены щупальца и другие марсианские атрибуты, я бы всё равно не сознался. Ну, не сознательный я. Марсианин.
— Смотри, а то скажут, что мы погубили молодого коммуниста. Береги себя.
А вот это всегда пожалуйста. Жаль, что замполит не сказал, что нужно съесть для того, чтобы легче было беречь себя. Я бы обязательно съел. Грустно вздохнув, я даю обещание.
— Постараюсь, товарищ майор.
Если бы я только знал, как его сделать? А ведь ещё несколько дней назад я мечтал, что никогда больше не буду давать другим обещаний, которые не могу выполнить! Хотя слово «постараюсь» никогда и никого ни к чему не обязывало. Это, как будто бы любимая девушка провожает тебя на войну и просит вернуться обратно живым. А ты так по взрослому, степенно и чинно, ей отвечаешь: «Я постараюсь». Скромно потупив при этом свои хитрющие и шаловливые глаза. Когда и к чему обязывали эти слова?! Может быть, только тех, немногих, кто обещал и всегда возвращался? Жаль, что я таких не знаю.
Вот уже неделю всё училище ходит на приём пищи по «большому кругу» (мы выходим на плац со стороны батальона обеспечения учебного процесса, идём в начало плаца со стороны первого батальона, а затем проходим торжественным маршем мимо трибуны и только после этого заходим в столовую). Под музыку нашего училищного оркестра. Причём, для первого и второго (четвёртый батальон, размещавшийся напротив нашего, вскоре поменяют с первым) батальонов это прохождение «большим» не является. Для них это обычный маршрут. И, самый что ни на есть, кратчайший путь. Нас начинают готовить к майской проверке. Мы брюзжим потихоньку на эти изменения в нашем привычном распорядке дня.. И даже немного жалеем себя. Под солнцем и дождём нам приходится наматывать строевым шагом лишние несколько сотен метров. А тем временем на плацу нам играет оркестр. Он играет практически целый день (лишь крайне редко, когда оркестр выезжает на какие-то торжественные мероприятия, вместо него на плацу остаются только два барабанщика). И со временем мы начинаем понимать, что кому-то приходится гораздо труднее, чем нам.
В субботу после завтрака мы выезжаем в Лыткарино. Теперь взвод каждую субботу бегает в районе Лыткаринских карьеров кроссы. В распоряжение взвода выделен ЛАЗ (автобус, изготовленный на Львовском автозаводе). Возможно, по тем временам, это был один из самых комфортабельных отечественных автобусов. Он нам всем очень нравится. И мы чувствуем себя в нём, как дома. А его водитель кажется нам чуть ли не ближайшим родственником.
Места здесь красивые. Холмы, озёра. Хотя ребята рассказывали, что трасса здесь довольно тяжелая. Тем более, что взводный постоянно заставлял их ускоряться на подъёмах. Говорил, что нужно немножко поработать. Меня всё это пока не касается. На тренировки меня не берут. И я сижу в автобусе и читаю книжку. Пытаюсь внушить себе, что «Зверобой» Джеймса Фенимора Купера мне гораздо интереснее, чем какая-то там тренировка. А сам Натаниэль Бампо гораздо круче, чем даже мой командир взвода. Но все прекрасно знают, что это не так.
После кросса мы едем в Котельнические бани. Сеанс полтора часа. Этого более чем достаточно. В парилке температура поднимается до ста двадцати — ста сорока градусов. Но и это меня пока тоже не касается. В первый же заход у меня закружилась в парилке голова, и теперь я туда стараюсь заходить пореже. Точнее, стараюсь обходить парилку стороной. Моя вотчина — душ. В душе я могу стоять часами. Я вообще ещё могу многое. Лишь бы только работать не заставляли.
А вечером взвод едет на танцевальный вечер в пединститут (это один из «пряников», которыми нас поощряют за будущие спортивные достижения: с апреля почти каждую субботу мы выезжаем куда-нибудь на танцевальный вечер; в воскресенье — практически весь взвод идёт в увольнение). Моё присутствие там не требуется. Я составил своеобразный план работы комсомольской организации 5 взвода 7-й роты на целый месяц (точнее, на два). В этом плане нет комсомольских собраний и заседаний бюро. Нет музеев и театров. А одни только танцевальные вечера в педагогических и медицинских институтах и училищах. Дискотеки и вечера расписаны почти на два месяца вперёд. А чем ещё заняться бедному спортвзводу по субботам, как не дискотеками. Мы же спортсмены. Нам нужно накачивать мышцы, а не грузить мозги. И лучше это делать на дискотеках, чем на Лыткаринских кроссах. А ещё лучше совмещать одно с другим. Полезное с приятным.
Да, ребята уехали на дискотеку. А я с одной своей знакомой иду на вечернюю лекцию на факультет журналистики МГУ (Ул. Моховая, д.9). Лекция довольно интересная: «Дворянский этап в освободительном движении в России». Читает лекцию какой-то доцент. И читает очень эмоционально и живо. Да, хорошая лекция. Классно, что моя знакомая учится на факультете журналистики. И очень жаль, что она не учится на медицинском факультете. Ведь нет ничего более романтичного (и познавательного), чем сходить в субботу на занятия в анатомичку. Посмотреть на вскрытие. Мне, почему-то, думается, что это должно быть очень интересно: смотреть на утопшие трупы мёртвых мужчин. Но, к счастью (или, к сожалению), мечты мои не сбываются. И я разбираю «дворянский этап» вместо того, чтобы копаться в чьих-то внутренних органах.
Мы сбегаем со второй пары. Долго гуляем по Кремлю. Заходим в Алмазный фонд и в Оружейную палату (тогда особых проблем с билетами не было). Затем едем в Серебряный бор. Купаться ещё рано. И мы просто гуляем по аллеям.
В воскресенье я наконец-то еду домой. Отца уже выписали из больницы. После всех этих переломов у него удивительная слабость. Он стал словно бы меньше ростом. Но в глазах светятся искорки. Он у меня очень жизнелюбивый. И видно, как он радуется моему приезду. Время дома всегда пролетает удивительно быстро. Особенно в увольнении. Пора возвращаться в училище. Тем более что дорога из Клина занимает более трёх часов.
По пути к железнодорожному вокзалу я встретил своего одноклассника Саню Кудрявцева. Он рассказал мне, что шестнадцатого апреля его забирают в армию. Саня у нас молодец! Он первым из нашего класса женился (ему ещё не было восемнадцати, жене не было и семнадцати лет). И у него уже даже есть ребёнок! Уедет Саня в армию, а у его родителей вместо одного ребёнка останется целых два (сноха и внук). И будет им немного полегче ждать своего сына из армии.
После того, как я перестал тренироваться всё чаще и чаще стал напоминать о себе позвоночник. А тут ещё командир взвода на занятиях по строевой подготовке вдруг заметил, что носки моих ног смотрят куда-то не туда. Вот ведь не было печали! Врачи говорили мне, это какие-то последствия травмы позвоночника. И что с ногами у меня будут какие-то проблемы. Но хорошо, что командир об этом не знает. Он меня, конечно же, ругает. Но это пережить можно. Главное, чтобы не выгнал из взвода.
Тринадцатого апреля меня отправляют регистрироваться на четвёртый Слёт студентов-отличников города Москвы. Слёт намечается грандиозный! Будет проходить четыре дня. В Колонном зале Дома Союзов (капитан Геннадий Панов, курсант Савченко Володя — 7 рота), в Академии общественных наук (курсант Карпов Сергей — 7 рота), Академии педагогических наук (курсант Маганов — 7 рота), Академии сельскохозяйственных наук (курсант Саврук — 7 рота), в МГУ (курсант Марценюк — 9 рота) и других местах (возложение венка к Мавзолею В.И. Ленина — курсант Игорь Волобуев — 9 рота). До слёта ещё пять дней, но мне думается, там будет очень даже интересно.
Но самое интересное заключалось в том, что пять дней, отпущенные мне командиром взвода на восстановление, подошли к концу. Я снова начал участвовать в тренировках. И на очередной прикидке показал результат в четыреста пятьдесят очков. До так необходимых для победы на Первенстве Округа пятисот очков оставалось совсем немного. Но, видно, сломался во мне какой-то стержень. Я продолжал выступать на соревнованиях. Неплохо стал бегать «трёшку» (3000 м.). «Сбросил» время до 10.50. А на одних соревнованиях, как-то ненароком, даже пробежал 3000 метров за 10.20. Для меня это было совсем неплохо.
Ещё немного улучшил результаты в плавании. И в других видах многоборья. Но всё это шло скорее по инерции. И больше эти улучшения уже не приносили былой радости. Я никогда не был хорошим спортсменом. Но в эти дни во мне, скорее всего, умер и тот никудышный спортсмен, которым я был. Умер окончательно. Правда, я об этом тогда ещё не знал.
Глава 24. Перед стартом
Восемнадцатого апреля взвод всё утро занимался строевой подготовкой. Вы будете смеяться, но она была отдельным видом на Первенстве Округа по многоборью взводов. Всё было, как обычно. За исключением одного: в этот день занятиями руководил начальник училищного оркестра. Сразу было видно интеллигентного человека. У которого, к тому же, было неплохое музыкальное образование. Ведь вместо привычных «громче» и «дружнее», он учил нас исполнять песню на два голоса. Сыпал разными мудрёными словечками (совсем не теми, о которых вы подумали). И не ругался, когда у нас что-то не ладилось. Последнее было самым удивительным. Мы разучивали песню «Фронтовики, наденьте ордена». И вскоре она стала получается у нас очень даже неплохо. Жаль, что в то время ещё было не принято петь жалобные песни в подземных переходах. А то мы бы, со своими строевыми песнями, легко могли заработать там пару-тройку рублей. На мороженое. И на чай. Без сахара.
Затем отработкой строевого шага с нами занялся полковник Янгорев. Партийная кличка у него была: «Дуче». Суровый мужик, но в училище его все просто обожали. Он был одним из лучших методистов и строевиков училища. А следом на плац подтянулся и наш комбат майор Тушин. Втроём они с утроенной силой и энтузиастом стали гонять нас по плацу. Как самых последних помойных котов.
Сразу же после строевой меня отпустили на Слёт (4-й городской слёт студентов-отличников). Ребята пошли заниматься на полосу препятствий. Я быстро переоделся в «парадку» (парадную форму). В таких ситуациях лучше было «не тормозить», пока командование не передумало. И поехал в Свердловский райком комсомола (ул. Петровка, д. 40). Там проходила регистрация гостей слёта. Оттуда меня направили в Академию общественных наук при ЦК КПСС. На Новослободскую.
Встреча проходила на шестом этаже Академии. В, так называемом, «Голубом зале» (тогда это название не вызывало никаких ассоциаций). С приветственной речью выступил академик Александров (по странному стечению обстоятельств, через три дня после этой встречи, в Кремле ему вручили Орден Дружбы народов). Затем слово было предоставлено Литвинову Ивану Павловичу. Преподаватели Академии прочитали короткие лекции. Лопатов рассказал о последних событиях в Польше, Миловидов повеселил нас «сказками» о массонах, Дмитриев просветил нас информацией о, так называемом, массовом искусстве. Затем была экскурсия по Академии. Мы побывали в Ленинской аудитории, в учебных классах. Иван Павлович Литвинов постоянно ко мне «цепляется». То задаёт какие-то вопросы, то вдруг выясняется, что я сел на место, на котором раньше сидел Эрик Хоннекер. И мне срочно нужно с него куда-нибудь пересесть. Но подначивает весело, беззлобно. В конце концов, я не выдерживаю и напрямую спрашиваю о столь пристрастном его отношении ко мне. Иван Павлович искренне удивляется.
— Сергей Иванович (вот ведь, даже имя-отчество запомнил!), вы же здесь единственный человек в форме. И, естественно, вас трудно не заметить.
После этого на несколько мгновений он теряет ко мне всяческий интерес. Начинает обсуждать с окружающими небольшую группу слушателей Академии, занимающихся художественной самодеятельностью на сцене Ленинской аудитории (очень красиво поёт под аккомпанемент гитары симпатичная и веселая немка средних лет). А потом забывается, и снова начинает адресовать свои вопросы и колкости мне. Можно подумать, это я провожу экскурсию?!
Иван Павлович рассказывает, что в академию поступают первые секретари обкомов и крайкомов партии. Срок обучения на очном отделении два года. В аспирантуре — три. Академия готовит партийных работников для Центральных комитетов (количество стран, из которых приехали слушатели, заметно превышает количество стран Соцлагеря). В том числе и для тех стран, в которых ещё нет самой партии. Кто бы в этом сомневался?!
Весь следующий день наш взвод принимает участие в показных занятиях по сдаче нормативов ВСК (военно-спортивного комплекса) для заместителей начальников военных училищ. Сдаём подъём переворотом, 100-метровку, метание гранаты на дальность, кросс 3000 метров, полосу препятствий и плавание (100 м.). Классно, что это не прикидка, а обычная «показуха». Взвод, естественно показывал очень даже приличные результаты. Гораздо более высокие, чем на последней прикидке. За отличную организацию и проведение показных занятий начальник физподготовки штаба Округа полковник Тетельбаум объявил взводу благодарность.
После обеда со взводом занимается курсант третьего курса (из предыдущего спортвзвода) Игорь Кирпичёв. Учит нас метанию гранаты на дальность (и рассказывает о соревнованиях). Ротный почему-то называет его «гнусом». Видно за то, что ребята из его взвода заняли на Первенстве всего лишь третье место. И таким нехитрым способом ротный даёт нам понять, как нас будут называть в ближайшие два года, если мы не займём первое место. Для нас это хороший урок. Во-первых, Игорь рассказывает нам о том, что нас ожидает на соревнованиях. А во-вторых, ротный показывает нам, что на третьем курсе мы уже не будем небожителями из спортивного взвода (на третьем курсе спортвзвода обычно расформировывали), а будем обычными земляными червями. Смешно! Смешно так, что даже плакать хочется.
Но самое смешное событие произошло в конце апреля (28.04.83 г.). Наш взвод показывал преодоление специальной полосы препятствий для какой-то эфиопской делегации. Ребята подорвали два «Шираза», взорвали кучу взрывпакетов и организовали море огня на полосе препятствий (к сожалению, холостыми патронами). Море огня и дыма. Гостям понравилось. Они восторженно хлопали в ладоши, и что-то кричали на своём нерусском языке. После этого один их гостей (худенький, невысокого роста в гражданской одежде) долго и оживлённо о чем-то беседовал с Дмитрием Макаровичем Коноплёй, нашим заместителем начальника училища. Он жестикулировал и усердно пытался в чём-то убедить нашего шефа. Вскоре выяснилось, что он всего-навсего просил Дмитрия Макаровича отдать ему наш взвод. Говорил, что с нами он сделает в своей стране революцию. И обязательно победит.
К сожалению (или к счастью) Дмитрий Макарович был непреклонен и никому нас не отдал. И правильно сделал. Какая там революция?! После показа у нас по распорядку дня был обед. И тихий час. В тихий час мы обычно никаких революций не устраивали. И вводили мораторий на всякие государственные перевороты, и различные антиконституционные действия. Хотя после вечерней поверки мы в принципе были свободны… Да и на выходные вполне могли найти немного свободного времени. И куда-нибудь слетать на денёк-другой. Почему бы, не слетать?! Нам всем ужасно хотелось в Африку. Или куда-нибудь ещё. Но подальше из любимой роты.
Тем более что ротный начал нас понемногу «прессовать». В ближайшее воскресенье должен был состояться спортивный праздник училища. А наш взводный как-то неосторожно высказался, что этот праздник идёт вразрез с его графиком тренировок. И желательно, чтобы взвод не участвовал в этом празднике. Это было что-то новенькое. И сильно смахивало на бунт на корабле. Разумеется, всё это было высказано в довольно мягкой форме. В виде пожелания, но надо было знать Григория Николаевича Белянина, нашего ротного. За такое «пожелание» он мог разорвать нашего взводного на тысячу маленьких «тренерят». А потом, для профилактики и укрепления воинской дисциплины во вверенном ему подразделении, ещё на тысячу. А уж от нас, обычных курсантов, даже пыли бы не осталось.
На всех спортивных праздниках мы были козырной картой командира роты. Хотя, на наш взгляд, и краплёной картой. Ведь собраны мы были со всего батальона, а не только из седьмой роты. Мы единственные из всего училища имели возможность ежедневно тренироваться («внештатный» спортвзвод пятой роты был не в счёт, как и отдельные спортсмены, пусть даже и очень талантливые, из других рот, но лишённые такой возможности). А, значит, находились в неравных условиях с остальными. Но какому ротному не хочется показать свою работу с лучшей стороны?! А Григорий Николаевич, похоже, уже и сам начинал верить, что мы чего-то добились в спорте только благодаря его умелому и чуткому руководству (в этом, без сомнения, была и его заслуга — хотя мы порою и обижались на нашего ротного, но всегда его уважали). И поэтому с чистой совестью использовал наш взвод, как главную ударную силу, на различных соревнованиях. Мы периодически пытались бунтовать.
— Я соберу курсантов с роты, которые по всем показателям в спорте выше вас. И покажу всей роте, что вы нули, а не спортсмены.
— Не забывайте, что вы спортсмены только до седьмого июня, а после этого вы — простые смертные. Я выброшу вас всех в восьмую роту (о, только не туда, всемогущий Джин!), я сделаю всё, чтобы служба не казалась вам мёдом!
— До хороших дел руки у меня иногда не доходят, но для пакостей меня хватит всегда.
Вот в таком духе, ротный объяснял нам, что лучше будет, если мы всё-таки выступим на этом спортивном празднике. И займём первое место. А для большей наглядности на пару дней он «прикрыл» увольнения для нашего взвода.
Вот уже месяц, как вся рота встаёт вместе с нами, на полчаса раньше, чем обычно (в 6.30). Каждый день — факультатив. Шесть-восемь километров. Для нас это обычная разминка, а ребят загоняют с такими бегами! Бедные. Но тут уж ничего не поделаешь. Всё училище готовится к сдаче какой-то министерской проверки.
На плавании у нас началась основная работа. После разминки (400 м.), 100 метров с пенопластом. Работают только руки. Затем сто метров работают только ноги. И главное: один час продержаться на воде вольным стилем (кролем). Хорошее упражнение, когда голова перестаёт мешать работать рукам и ногам. Сознание выключается. И ты начинаешь работать на полном автопилоте.
29 апреля после обеда наш взвод отправляют в Центральный театр Советской Армии на торжественное собрание, посвящённое 60-летию ЦСКА. В президиуме сидят секретарь ЦК КПСС Зимянин, маршал Соколов, генерал армии Епишев и другие. В зале: Анатолий Карпов, Фирсов, Глазунова, Мкртчан, Тышлер. Интересная встреча. К тому же она позволяет нам хоть немного развеяться от грустных мыслей, вызванных предстоящим спортивным праздником.
И вот наконец-то наступило второе мая. Открытие летнего спортивного сезона. И спортивный праздник, посвященный этому «величайшему» событию. С самого начала у нас что-то не заладилось. Сначала на полосе препятствий с моста упал Игорь Герасименко. Смог подняться, снова «прошёл» препятствие. Показал 1.09. Шестое место в училище. А мог бы попасть и в тройку лучших. Я бежал «полоску» следом за Игорем, но не попал даже в десятку лучших результатов в училище. Володя Горлов споткнулся на стометровке. Чуть было не упал и, естественно, показал не самое лучшее время. Андрей Трофимов на той же стометровке обогнал всех своих соперников метров на пятнадцать. Перед финишем остановился, решил, что и так всё ясно. Но забыл пересечь финишную черту. И его время не было зафиксировано.
Рота заняла третье место в училище. И первое в батальоне. Ротный нас окончательно «разлюбил». Он называет всех нас предателями, изменниками Родины и тунеядцами. И обещает, что этот спортивный праздник нам обязательно аукнется в самом недалёком будущем. К нашему счастью через десять дней в училище приехала проверка Министерства Обороны во главе с генералом Амбаряном (заместителем Министра Обороны по ВУЗам). И эта проверка дала нам шанс искупить потом и кровью своё поражение на спортивном празднике. И реабилитировать себя в глазах ротного. Хотя бы посмертно.
Нас отправляют на занятия (первые и последние в четвёртом семестре). Две лекции и одно практическое занятие по высшей математике. Показуха. А затем мы сдаём физподготовку. Подъём переворотом, прыжки через коня, марш-бросок шесть километров с полной выкладкой. Результаты совсем даже не плохие. Проверяющие в восторге. Светится от удовольствия комбат. Да и ротный, кажется, готов сменить гнев на милость.
По результатам проверки взвод занял первое место в училище. И ротный даже «грозится» отпустить нас в выходные в увольнение. И мы втайне надеемся, что вышли из опалы.
Восемнадцатого мая в училище «приехал» «Поезд дружбы» — делегация из ГДР. Всё училище оккупировано весёлой молодёжью в непривычно ярких нарядах. Шумной и любопытной. Их около четырёхсот человек. Они посещают учебные классы и аудитории, присутствуют на занятиях. После обеда наш взвод участвует в соревнованиях по плаванию с их сборной. Четыре вида: вольный стиль, брасс, спина, комплекс. В заплывах по три человека с каждой стороны. Разумеется, мы победили. 4:0. Команда у немцев была сильная, но мы оказались сильнее. Володя Горлов (Чемпион Вооруженных Сил по плаванию), Стас Песков (из Сборной Союза по подводному скоростному плаванию), нескольких пловцов из республиканских Сборных — команда у нас действительно была очень сильная. К тому же мы находились на подъёме. А, значит, в эти дни нам сам чёрт был не страшен.
После соревнований одна из немок, стоявшая на балконе, случайно уронила в бассейн свои солнцезащитные очки. Боже, как же красиво я нырнул за ними с бортика?! Вот бы так на тренировках или на соревнованиях! Ведь могу же, оказывается. Могу нормально стартовать. Для этого нужно лишь несколько красивых девушек среди зрительниц и тогда я, наверное, даже плавать смогу, а не только нырять! Эх, жаль, что на соревнованиях по многоборью зрительниц не будет, а будут только зрители. Да и то в военной форме.
Я достал очки. Поднялся на балкон. В ответ звучат слова благодарности на нерусском языке. Но главное, улыбка. Ослепительная улыбка. Я улыбаюсь в ответ. Но откуда-то сбоку раздаются лишь несколько слов. Одна дата. Тысяча девятьсот сорок первый год. Улыбка моментально сходит с моего лица. Я разворачиваюсь и молча ухожу к своим товарищам. В бассейне повисает какая-то неловкая тишина. И больше мы уже не очень стремимся к общению с нашими гостями.
А ведь гости из Германской демократической республики, а не из ФРГ. Но какая для нас разница?! Для нас они все… Как-то незаметно программа делегации сворачивается и «Поезд дружбы» отбывает в неизвестном направлении.
Мы же идём на стадион. У нашего взводного очередная идея-фикс. Оказывается он тайный фанат футбола (вот бы никогда не подумали!). Хотя и тщательно скрывающий от нас свои пристрастия. И теперь мы каждый вечер играем в футбол.
Мы не догадываемся, что футбол — всего лишь обычная тренировка. В незаметной и незатейливой форме Володя Горлов заставляет нас пробегать по футбольному полю намного большие расстояния, чем на обычном кроссе. А мы этого не замечаем.
В субботу традиционный кросс в Лыткарино. Два круга по пятикилометровой трассе и ещё около часа по ближайшим лесам. Всего около двадцати километров (бежали не быстро). Похоже, что напоследок Володя Горлов решил нас окончательно умотать на этих «горках». Обожает он у нас немного «поработать» на подъёмах. Мы же героически сопротивляемся любой работе.
Затем были Воронцовские бани… До начала Первенства округа остаются считанные дни. С нами проводятся последние, почти методические, тренировки. Капитан Ветров со спортивной кафедры снова учит нас работе на полосе препятствий, учит «разножке» и своим небольшим секретам. Всё это мы проходили уже тысячу раз. Но, мы ловим себя на мысли, что эти тренировки больше похожа на сеансы массового гипноза. Словно в нас закладывают какие-то тайные знания, а не спортивные навыки. Игорь Кирпичёв снова показывает нам технику метания гранаты на дальность. Капитан Князев Валерий Иванович (командир третьего взвода, мой первый командир, Чемпион Вооружённых Сил по офицерскому многоборью и бывший командир спортвзвода, занявшего первое место на Первенстве) бегает с нами кроссы (периодически подменяет на них Володю Горлова). С точки зрения спортивной необходимости всё это, наверное, уже не имеет особого смысла. Как говорится, перед смертью не надышишься. Но с психологической точки зрения во всём этом, видимо, есть какой-то тайный и очень важный смысл.
Мы проводим несколько заплывов в прудах Кузьминского парка (соревнования по плаванию на Первенстве будут проходить в открытом водоёме, а не в бассейне, и нам важно почувствовать разницу). Отдыхающие с явным удивлением смотрят на проплывающие (через одинаковые отрезки времени) по середине прудов тройки пловцов (восемь заплывов). Организованные и слишком серьёзные для летнего пляжа. И для обычных отдыхающих.
В последние дни командир взвода запрещает нам загорать. И советует поменьше пить жидкости. Говорит, что на соревнованиях нам это поможет. На последней прикидке я сделал 80 подъёмов переворотом (сделал больше, но засчитали только восемьдесят), «выплыл» сотку из полутора минут, и «выбежал» «трёшку» (3000 м.) из одиннадцати минут (10.50). Неплохо пробежал полосу препятствий и «сотку». С гранатой у меня всегда все было в порядке. И при всём этом у меня один из худших результатов во взводе (около 500 очков). Да, угонись теперь за этими лосями! Это легко быть первым, когда все показывают слабенькие результаты. А вот когда все рвутся в Чемпионы?! Да, взвод, действительно, на подъёме. И результаты у всех очень приличные. Год назад мы даже мечтать не могли о таких результатах.
За неделю до соревнований мы переходим на белковое голодание. На день каждому из нас приходится лишь по сто пятьдесят грамм питательной смеси (глюкоза, мёд, сахар, элеутеракок и соль, по вкусу). Вполне отвратительная смесь! Но в планах нашего командира три дня такого голодания.
Эх, мечты, мечты! Я это о мечтах нашего командира взвода. В первый же вечер в расположении взвода слышны приглушённые вопросы: «Ни у кого сухарика не завалялось? Или корочки хлеба?» На следующий день после обеда весь взвод в полном составе тайком от командира взвода смотался в курсантскую чайную. Белковое голодание, говорите?
Да, после того, что было съедено нами в этот день в «чипке» (курсантская чайная — или чрезвычайная помощь курсантам, в просторечии) мы готовы были перейти на любой вид голодания. Потому что больше в нас уже едва ли что могло влезть. И теперь мы уже окончательно были готовы к соревнованиям. Другими словами, накормленному до отвала курсанту не страшны ни танки, ни вражеские самолёты, ни даже соревнования.
Глава 25. Соревнования

О том, что меня не ввели в основной состав команды, я узнал буквально за пару дней до соревнований. Сказать, что это стало для меня новостью, значит, ничего не сказать. Я был убит этой новостью. Вы меня поймёте, по результатам последних прикидок я уверенно «входил» в основной состав. И был твёрдо уверен, что смогу участвовать в Первенстве наравне со всеми своими товарищами. Вместо этого я попал в «запас» (кроме основного состава команды, если не ошибаюсь, это было двадцать четыре человека, на соревнования разрешено было брать ещё и двух запасных). Да, для меня эта новость стала больше, чем неожиданностью.
От депрессии меня спасало одно. Все эти дни мне, как комсоргу, постоянно приходилось помогать командиру взвода с оформлением, необходимых для соревнований, документов. Беготня по штабу, строевому и машинописному отделам, в санчасть и в спортивный корпус немного отвлекали меня от грустных мыслей о том, что я не попал в основной состав. Нам нужно было оформить классификационные книжки, заявки, приказ об откомандировании взвода на соревнования, какие-то справки и медицинские книжки. Так что времени думать о своей никчёмности у меня просто не оставалось. Я прекрасно понимал, что подготовился к Первенству совсем даже не плохо (и на последних соревнованиях умудрился выполнить 1-й разряд по лёгкой атлетике). Просто остальные подготовились к Первенству Округа гораздо лучше.
К тому же, ротный постоянно внушает мне, что моя главная задача не выступление на соревнованиях. А организация и подготовка самой победы на Первенстве Округа. И, что эта работа гораздо важнее, чем мои личные спортивные достижения. Я не очень хорошо понимаю, что он имеет в виду. Ротный говорит о какой-то особой миссии, а я бегаю с этими бумажками, получаю дополнительное питание на продовольственном складе, интересуюсь техническим состоянием автобуса, на котором мы должны будем ехать на соревнования. Занимаюсь обычной ерундой.
В последний день мая с нами проводит беседу начальник политотдела училища полковник Чемисов. Комбат желает нам всем удачи. Все желают нам удачи. Для участия в соревнованиях и судейства Первенства Ордена Ленина Московского военного округа по военно-спортивному многоборью взводов с нами едут: полковник Янгорев В.В., подполковник Вакуленко Д.П., подполковник Соколов В.И., капитан Князев В.И. и старший лейтенант Силаев М.Е.
Все вы когда-то слышали о том, что дома и стены помогают. Знаете, в чём главное отличие гостевых игр от игр на своем поле? Вы знали! Вам кто-то подсказал!!! Но это действительно так: при игре на своём поле НИКУДА НЕ НУЖНО ЕХАТЬ. Мы, к сожалению, играем в этот раз на чужом поле.
Нас поднимают в пять часов утра. В пять тридцать завтрак. В шесть часов выезд из училища. И шесть с половиной часов мы трясёмся в автобусе до летнего лагеря Костромского высшего командного училища химзащиты. К окончанию этой романтической поездки до лагеря доезжают только наши разбитые тела. Наши бедные души безвозвратно теряются где-то в дороге.
Нас размещают в палатках по девять человек. Мы проходим медицинскую комиссию. И понемножку осматриваемся на новом месте. Рядом с лагерем Костромского училища химзащиты расположен лагерь Ярославского финансового училища. Места здесь красивые: песочек, как на пляже, берёзовые рощи, большое озеро. По сравнению с нашими ногинскими болотами, эта местность кажется настоящим раем. А кто вам говорил, что пехотные офицеры обязательно должны обитать в раю? На земле и на небесах им редко приходится порхать, как ангелам. А всё больше приходится на собственном пузе ползать по болотам, мёрзнуть зимой и изнывать от жары летом. Хотя, может быть, для кого-то это и покажется раем? Но только не нам.
Первый день Первенства начался с торжественного открытия соревнований. Выступил начальник физической подготовки Округа полковник Тетельбаум. И сразу же началась оценка строевой подготовки взводов. За прохождение торжественным маршем наш взвод получает четыре балла!!! Хотя, естественно, торжественным маршем мы прошли лучше всех. Прохождение с песней — «отлично». Занятия с начальником училищного оркестра не прошли даром. И у судей просто не поднялась рука поставить другую оценку.
Мы все в шоке. Строевая подготовка — визитная карточка училища имени Верховного Совета. И мы, действительно, подготовлены намного лучше остальных. И все это прекрасно знают. Но выясняется, что этого мало. Мало быть подготовленным лучше остальных. В этом нужно ещё убедить судей. К тому же, как известно, судья всегда прав. И самое страшное заключается в том, что судьи это прекрасно знают. А строевую подготовку оценивают представители наших основных соперников: офицеры Ярославского, Костромского и Балашихинского училищ.
Нет, к слову сказать, преподаватели Ярославского и Костромского училища оценивают всех принципиально, но не предвзято. Оценивают вполне объективно. Чего не скажешь о судье из Балашихинского высшего командного училища дорожных и инженерных войск. Выше тройки оценок нашим ребятам он не ставит. И особенно это бросается в глаза при оценке одиночной строевой подготовки. Остальные судьи ставят пятёрки (в крайнем случае, четвёрки), но только не он. Все всё прекрасно понимают, но ничего изменить не могут. И для нас становится неприятным открытием новость, что если мы хотим победить, то нам нужно будет побеждать настолько убедительно, чтобы даже судьи не смогли украсть у нас нашу победу. Побеждать, как в боксе, только нокаутом. По очкам нам здесь победить не дадут.
По результатам строевой подготовки на первом месте оказываются «балашихинцы», на втором ярославские «финики» (финансовое училище), на третьем — костромские «химики» (училище химзащиты). Наше училище занимает только четвёртое место. Да, как говорил дедушка Ленин, судьи решают всё. Ах, он говорил это о кадрах (уверен, что на самом деле он говорил это не о кадрах, а об отделах кадров!)? Ну, да какая разница! Но мы все в шоке от такого судейства.
После обеда начались соревнования по преодолению полосы препятствий. И на полосе препятствий нас тоже поджидало несколько неприятных моментов. Ну, во-первых, лестница оказалась у них значительно шире (странно, мы все были уверены, что полосы препятствий изготавливаются по единому стандарту). Во-вторых, мост ходит ходуном, и к преодолению его ребята уже не успевают приспособиться. А в-третьих, перед самым стартом нашей команды проходит небольшой «грибной» дождь. Даже природа против нас. Или кто-то просто применил против нашей команды совсем чуть-чуть геофизического оружия?
Ребята всё делали правильно. Работали технично и быстро, как их учили на тренировках. Но на скользких препятствиях они поскальзывались, падали и … Плакали от бессилия. По результатам преодоления полосы препятствий «балашихинцы» снова на первом месте. «Костромичи» и «ярославцы» поменялись местами (второе и третье места, соответственно). На четвёртом месте Горьковское училище тыла. Мы — только на пятом!
Среди команд ходят упорные слухи, что у «балашихинцев» есть «подставы» (курсанты старших курсов, а по правилам, к соревнованиям допускаются только курсанты второго курса). Я начинаю старательно фотографировать курсантов балашихинского училища. Подполковник Соколов уезжает в Кострому проявлять мои плёнки. Затем делает фотографии и передаёт их подполковнику Дегтярёву с нашей спортивной кафедры. У того есть какие-то «агентурные» связи в балашихинском училище…
Каждый день приносит новые сюрпризы. По старым правилам подъёмы переворотом оценивались по очень простой схеме: 28 раз — 100 очков, последующие пятьдесят раз — по одному очку дополнительно за каждый подъём переворотом. Всего нужно было сделать 78 раз, остальные подъёмы переворотом не оценивались. Но в этот раз почему-то решили поменять привычные правила (почему?). И теперь сняты ограничения в 78 раз. Оценивается любое количество выполненных подъёмов. Мы к этим изменениям не слишком готовы. На максимальное количество подъёмов переворотом на тренировках нас никогда не нацеливали. А только на качество обязательных семидесяти восьми подъёмов переворотом (плюс нескольких про запас, на возможность «не зачёта» судьями). На этих соревнованиях на качество выполнения упражнения судьи внимания практически не обращают. Учитывается только количество. Да, что и говорить, иногда бывает полезно поменять правила игры. Особенно в самый последний момент.
Причина этих нововведений скоро становится ясна. Сейчас это бы назвали лоббированием чьих-то интересов. Курсант И. Еловацкий сделал 130 подъёмов переворотом, курсант Д. Назарьян -132 раза, младший сержант Е. Чубарев — 220 раз. И курсант В. Кольцов — 310 раз. Все они были, разумеется, из взвода лейтенанта В. Дорошкевича (Московское высшее командное училище дорожных и инженерных войск). И всем сразу становится ясно, откуда растут уши у этого «зайца».
Такого я ещё никогда не видел. И едва ли когда увижу. Наших ребят наконец-то достали все эти «нововведения» и неспортивное поведение «балашихинцев». Ребята стиснули зубы и начали работать. Струилась кровь из ладоней, кружились головы от усталости, но они продолжали делать подъёмы переворотом. И в результате заняли второе место. «Костромичи» и «ярославцы» в этом споре практически не участвовали. И набрали в общекомандном зачёте почти на тысячу баллов меньше нас. Но только в кино можно «стиснуть зубы» и победить всех своих врагов. Разом. Нашей спортивной злости, к сожалению, хватило не надолго. Уже на стометровке мы снова немного «провалились». Олежка Зорин сделал два фальстарта. Получил «баранку». И не только он. И, несмотря на то, что наш командир взвода лейтенант Горлов показал лучшее время дня — 12,8 сек. (да и остальные выложились, как могли), в результате на стометровке у нас всего лишь шестое место.
Третий день оказался переломным. Точнее, не день, а вечер. Днём на метании гранаты снова не повезло Олегу Зорину. У него «спорная» граната (попала в зачётную линию). К месту падения подошёл Главный судья соревнований. Внимательно посмотрел на след от гранаты и поднял флажок вверх. Бросок засчитан (правда, вечером по непонятной причине его вычеркнут из ведомости результатов). Но самое странное произошло на плавании. Вместо курсантов ярославского финансового училища, которых мы все уже знаем в лицо, плывут какие-то крепкие, длинноволосые ребята. По слухам, это сборная (Ярославской) области по плаванию. Мы пытаемся возмущаться, но нас никто не слушает. Неожиданно хорошо выступило Рязанское автомобильное инженерное училище. Но там ребята просто честно выложились на дистанции. Мы уверенно заняли третье место.
А вечером взвод ходил смотреть трассу кросса. Трасса тяжёлая. Полтора километра «тягун» в горку, затем метров восемьсот спуск и метров семьсот — финишная прямая. Сплошной песок. Вот тебе и пляж! А ещё пару дней назад мы все завидовали «ярославцам» и «костромичам», что их летние лагеря расположены в таком живописном месте…
Начал собираться материал по «балашихинцам». Вычислили у них три «подставы». Одного курсанта опознал командир взвода Костромского училища химзащиты. Этот курсант выступал за своё училище в прошлом году и взводный его хорошо запомнил. Второго курсанта опознал один «химик» (Костромское училище химзащиты). «Химик» учился в одном классе с курсантом, под чьей фамилией выступал этот старшекурсник из Балашихи. И третьего опознали в самом Балашихинском училище по одной из моих фотографий. Этого материала вполне достаточно, для того чтобы снять «балашихинцев» с соревнований.
Вечером того же дня полковник Тетельбаум, начфиз округа, построил команду МВКУДИВ (Московского высшего командного училища дорожных и инженерных войск — г. Балашиха) и нашу (МосВОКУ). Напротив друг друга. Решил наконец-то разобраться с «подставами».
К нам подошёл начальник политотдела «балашихинцев», полковник Миршавка. Поинтересовался, в чём проблема?
— Даю слово офицера, что в нашей команде только курсанты второго курса. — Вальяжно произнёс он.
Затем попросил своих курсантов достать военные билеты. Те охотно их демонстрируют. У всех в «военниках» соответствующие записи. Правда, некоторые «военники» выглядят подозрительно новыми. Но полковник Тетельбаум уже ни во что не верит. И не верит даже начальнику политотдела!
— Товарищ полковник, вы даёте это своё слово в последний раз, если в вашей команде есть старшекурсники!
Начальник политотдела снисходительно улыбается в ответ. Что может сделать ему какой-то начфиз? Даже если это и начфиз Округа.
Поздно вечером в палатке полковника Тетельбаума появился наш подполковник Дегтярёв со спортивной кафедры. С папкой в руках. С моими фотографиями и какими-то документами из отдела кадров Балашихинского училища. Документально подтверждено, что курсанты Лазутов, Баринов, Погиба (и другие) из Балашихинского училища учатся на старших курсах. Всего одиннадцать человек. Об этом немедленно докладывается в штаб Округа (через несколько дней в Балашихинское училище будет направлена специальная комиссия разбираться с поддельными «военниками», и в результате работы этой комиссии полетит немало звёздочек). Все эти «подставы» в тот же день были сняты с соревнований, их результаты аннулированы. И в результате, Балашихинское училище сразу же откатилось на одно из последних мест.
Что рассказать вам о кроссе? С «подставами» больше никто не рисковал связываться. Все честно умирали на таком красивом, почти пляжном, песочке. Наш взвод честно вырвал первое место на кроссе. Обогнав «ярославцев» всего на три очка. Но уступив им в общем зачёте.
В результате взвод занял только второе место, став серебряным призёром Первенства. Третье место заняли ребята из Костромского училища химзащиты. Дальше, по убыванию результатов: Рязанское связи (4-е), Рязанское автомобильное (5-е), Горьковское тыла, Тамбовское химзащиты, Коломенское артиллерийское, Тульское ВАИУ, Тамбовское инженерное, Горьковское строительное, Балашихинское (МВКУДИВ). Кроме команд из военных училищ, в соревнованиях участвовали три команды из каких-то линейных частей (думается, это были какие-то разведподразделения). Но там были обычные (или не совсем обычные) солдаты-срочники, хотя и неплохо подготовленные (в частности, рядовой А. Лисун из взвода лейтенанта А. Иванова проплыл стометровку за 1.03,3), но не настолько хорошо, чтобы «тягаться» со сборными училищ. К тому же эти команды шли вне зачета. Судя по всему, для них соревнования были лишь маленьким этапом в их боевой подготовке.
Взвод уезжал с соревнований в подавленном настроении. Мы так и не стали Чемпионами. И смутно представляли, как нас встретят в училище с нашим вторым местом. Перед самым отъездом полковник Янгорев в последний раз нас всех построил. И сказал, что все мы были молодцами. И сделали для победы всё, что могли.
Где-то через пятнадцать километров от лагеря в автобусе «полетел» ремень генератора. Пока водитель его менял, полковник Янгорев вышел из автобуса проветриться. И сразу же заметил, привязанный к автобусу кем-то из наших, берёзовый веник. Он построил нас в «самый последний раз» у автобуса. И отхлестал всех этим веником. Чем ему не понравился такой замечательный веник, так и осталось для всех нас секретом? Для меня же не совсем понятным было, для чего вообще нужно было привязывать этот веник к автобусу? Видимо, мои товарищи знали о курсантских традициях гораздо больше меня.
А ещё через несколько километров в автобусе пробило радиатор. Мы все прекрасно понимали, что всё это неспроста. Даже автобус не хотел возвращаться обратно в училище. Боялся, что его пустят на металлолом? Что уж говорить о нас? Для этого не нужно было быть экстрасенсами. Мы и сами догадывались, что ничего хорошего по возвращении в училище нам не светит…

(Немного с другой точки зрения эти соревнования описаны в статьях В. Чиркина. «50-я летняя спартакиада МВО. Многоборцы набирают темп». Газета «Красный воин». Эти статьи можно посмотреть в приложении «Кремлёвцы. Фотодневник» по адресу: http://artofwar.ru/k/karcew_a_i/text_0140-1.shtml)

Глава 26. Казнить нельзя помиловать.
В училище мы вернулись около полуночи. Ребята с роты нас жалеют. Интересно, за что? По-моему, для того, чтобы нас жалеть, мы не давали ни малейшего повода? Утром на построение пришёл комбат. Сказал, что несмотря ни на что, мы всё-таки молодцы. Но его похвала прозвучала как-то малоубедительно. Интересно, кого он пытается в этом убедить? Нас или себя? Это так и остается для всех нас загадкой.
После обеда нас всех отпустили на сутки в увольнение. Но не сказали ни слова о том, что будет с нами дальше. Ребята со взвода сразу же подались в кафе «Викинги» на Академическую, отмечать возвращение с соревнований. Больше отмечать было не чего. Я же проявил явное безволие и сразу же поехал на дачу. Вместо того чтобы поехать со своими товарищами. И это, разумеется, вышло всем нам боком. Когда на следующий вечер я вернулся в училище, ещё с порога, меня огорошили новостью. Наши вчера перепились и умудрились попасться на глаза дежурному по училищу. В общем, залёт вышел неслабый. А почему? Вот именно, был бы с ними комсорг, всё легко могло бы сойти за культурное мероприятие. А без комсорга — лишь за обычную бытовую пьянку. И злостное нарушение воинской дисциплины.
К моему большому удивлению, никто не стал читать нам мораль. На следующее утро половину взвода направили на ремонт «подводной лодки» (помещений, расположенных под трибунами нашего стадиона). Меня, с другой половиной взвода, отправили в Ногинский учебный центр. Через неделю в наш учебный центр на военные сборы должны были приехать триста студентов пятого курса МГУ. А мы соответственно, к их приезду должны были установить пятнадцать палаток для их проживания, три палатки — для хранения оружия и двенадцать палаток — для проведения учебных занятий. Старшим нашей рабочей команды был назначен преподаватель кафедры тактики полковник Бабушко. Любимец всего училища. Настоящий хохол, весельчак и балагур.
Целую неделю мы занимались «планировкой» площадок (выравниванием и отсыпкой песком), установкой палаток (те, кто сталкивался с УЗ-68, подтвердят, что занятие это довольно хлопотное), рыли ровики вокруг палаток (в них опускались концы подпольника). Всё делали «по науке». И целую неделю шёл противный, изнурительный дождь (и это называется серединой июня!). По вечерам, в короткие промежутки, когда дождь заканчивается, Бабушко выгоняет нас на спортивный городок. Похоже, он страстный поклонник гимнастических упражнений. Или просто, любитель позаниматься с любимым личным составом.
Он твердит нам что-то о неминуемом летнем отпуске (по его словам, в училище ходят слухи о том, что за второе место на Первенстве Округа по многоборью взводов нам прибавят к отпуску целую неделю!), о пляжном сезоне и о совершенно противоестественных на летнем пляже наших тщедушных телах! Потому что, по его твёрдому убеждению, всё, что не привлекает на летнем пляже девичьих взоров совершенно противоестественно и бесполезно. Полковник Бабушко внушает нам, что мы ещё можем быть хоть чем-то полезны девушкам на летних пляжах. Чисто в эстетическом плане. А потому он заставляет нас тягать железки на спортивном городке, делать подъёмы переворотом и подтягиваться на перекладине. Мы привычно сопротивляемся. Ну их, этих девушек!
Пятнадцатого июня из Москвы приехал «наш лейтенант» (так мы называем нашего взводного Володю Горлова). Сказал, что четырёх человек необходимо отправить в пионерский лагерь «Орлёнок» на «Зарницу». От добровольцев в этот раз нет отбоя. Все пятнадцать человек, в едином порыве, сделали два шага из строя. А что вы хотели? Какой гарный курсант не мечтает попасть на «Зарницу» в пионерский лагерь?! И не научить «пионэров» (в последние годы многие коверкали слово «пионер», манерно заменяя букву «е» на «э») и «пионэрвожатых» военному делу. Настоящим образом, как завещал нам дедушка Ленин. Какой курсант не хочет сеять доброе, вечное?! Но не то, о чём вы подумали! Это же дети! Я о разумном, добром и вечном.
Командир взвода скептически посмотрел на наши хитрые пиратские рожи. Выбирать самых доброволистых добровольцев ему в этот раз было слишком лениво. И он просто отсчитал четверых человек, которые стояли к нему ближе всего. Володя Горлов в это время стоял почти посредине взвода. Поэтому в число счастливчиков попали Игорь Пузанов, Сергей Рыбалко, Игорь Герасименко и, как ни странно, я.
Командир взвода привёз из Москвы хорошую погоду. С утра на небе не облачка. Пригревает солнышко. И уже даже не верится, что ещё вчера всё небо было затянуть тучами. Так здорово! В такую погоду сидеть в учебном центре без дела совсем не хочется. А заняться делом и хоть немного позагорать нам явно никто не даст! Так что, если хотя бы не позагорать, так немного поразвлечься мечтает каждый. И поездка в пионерский лагерь даёт нам на это маленькую надежду.
У летнего лагеря нас поджидал военный УАЗик. А рядом с ним очаровательный начальник пионерского лагеря. Точнее, начальница. Она в двух словах обрисовала нам нашу задачу. Оказывается, через два дня на базе её лагеря проводятся методические занятия для руководителей других лагерей по Гражданской Обороне (а мы так мечтали о «Зарнице», но нет в жизни счастья и вместо «Зарницы» нам придётся заниматься этой Гражданской Обороной — хотя какая нам разница, чем заниматься, лишь бы не работать!). Сегодня обычная тренировка.
В лагере к нам присоединились незнакомый капитан и два прапорщика (это их УАЗик стоит у ворот лагеря). Нас разбили по пяти отрядам. Мы с Игорем Пузановым попали в пятый отряд (самый старший). Быстренько организовали учебные места. И стали методично и добросовестно обучать детей подготовке и надеванию ватно-марлевых повязок. Детишки с интересом занялись этим столь важным для них делом. Но наш с Игорем «энтузиазизм» (производное от слова энтузиазм) быстро иссяк. Мы то надеялись, что старший отряд — это непременно десятиклассницы. Совершенно забыв, что старшеклассники давно уже распрощались с пионерскими значками и пионерскими галстуками. И стали примерными комсомольцами. Так что, наш старший отряд — всего лишь шестиклассники. Хотя пионервожатая у них очень даже ничего. Судя по стройной фигуре и некоторым вторичным признакам, явно выросшая из нежного, пионерского возраста. Вполне сформировавшаяся девушка с пышными светлыми волосами и просто огромными голубыми глазами. Зовут её Верой.
Где-то минут через сорок занятие успешно закончилось. А мы с Игорем тем временем обнаружили неподалёку теннисный стол. На столе без дела лежали две ракетки и теннисный шарик. Относительно этого стола у нас сразу же возникли некоторые далеко идущие планы. Но не успели мы толком даже разыграться, как нас вызвали на стадион. Там проводилась эстафета с другими отрядами. Детишки надевали на время противогазы, отрабатывали действия при ядерном взрыве и оказывали первую медицинскую помощь пострадавшим. Нас назначили судьями. И мы судили всех по суровым законам военного времени. Сурово, но справедливо. То есть, если кого и расстреливали, то только понарошку. Да и то, потом обязательно реабилитировали. Посмертно.
После эстафеты начальник лагеря провела короткую летучку с воспитателями и пионервожатыми. А нас отправили на обед. Кормили «пионэров» словно на убой. Судя по размеру порций, внутри каждого из этих пионеров сидело по огромному-преогромному монстру-трогладиту с планеты Альфа Центавра. Но когда это курсанты кремлёвцы отступали при виде большого количества (надо отметить очень даже неплохо приготовленной) пищи?! Да, никогда!
«Наш лейтенант» ещё до обеда уехал обратно в Москву. За старшего он оставил Игоря Пузанова. И приказал нам через час после обеда быть в учебном центре. Игорь отточенным движением приложил руку к пилотке и чётко ответил: «Есть»! Но это было всего лишь рефлекторным движением. Не более того.
Как только наш взводный исчез за воротами лагеря, Игорь приступил к серьёзным научным расчётам. Точнее, к расчёту марша. Сделать это было не сложно. От лагеря до учебного центра было не более пяти километров. При (нашей тренировочной) скорости движения в 12 — 15 километров в час, можно было обойтись без часовых привалов и даже без суточного отдыха. Это значительно упрощало расчёт марша. Но ещё это значило, что уже через двадцать пять минут мы могли бы быть в учебном центре. Но ведь командир взвода приказал быть там через час! И это было приказом, нарушить который мы могли только в большую (по времени) сторону. Но никак не в меньшую! Тем более, когда рядом с нами были такие очаровательные пионервожатые.
После обеда у всего лагеря начался тихий час. Всё вокруг сразу же погрузилось в полудрёму и негу. Стало тихо и словно бы всё вымерло. Мы с пионервожатыми, воспользовавшись затишьем, смотались купаться на ближайшее озеро. Игорь разумно рассудил, что если мы полчасика покупаемся, то это ни в коей мере не помешает нам вовремя вернуться в учебный центр.
Вот за что мы все так любим Игоря?! Так это за его ум и сообразительность (а девчонки за красоту и скромность!). Жаль только, что Игорь был всего лишь освобождённым сержантом (без должности), а не чьим-нибудь командиром отделения! Но таких командиров отделений, наверное, в природе не существует.
Я постоянно ощущаю на себе заинтересованный и немного насмешливый взгляд Веры. От этого взгляда сладко замирает сердце, но всё это так необычно. И немного неуютно. Чтобы не испытывать этого дискомфорта, я красиво стартовал с мостика на берегу озера (я вам уже говорил, что это на тренировках и соревнованиях я стартую с «тумбочки», как беременный таракан, а вот когда рядом находятся красивые девушки, со стартом у меня всё в порядке!) в воду. И поплыл на другой берег. Нет, вода в озере была совсем не та, что в бассейне. Плыть здесь намного тяжелее. Рука «проваливается», скорость маленькая. А, значит, и мой заплыв смотрится не столь эффектно, как в кино. На другом берегу я сорвал несколько распустившихся кувшинок. На спине вернулся обратно. И подарил эти кувшинки Вере. Хотя, после её многозначительных взглядов я, как честный человек, должен был, скорее всего, на ней жениться?
Я не ожидал такого эффекта. Вера радостно захлопала в ладоши. Бросилась мне на шею и звонко чмокнула в щёку. Окружающие отнеслись к этому совершенно спокойно. Впрочем, и, правда, ничего ведь необычного не произошло. Все прекрасно знают, что девушки любят, когда им что-нибудь дарят. Все девушки любят, когда им каждый день что-нибудь дарят. Если не бриллианты, то хотя бы цветы. Если не цветы, то хотя бы свою ласку и нежность. И тогда девушки обязательно целуют тех, кто это делает. В щёку.
Но вид у меня был, наверное, в этот момент довольно глупый. Возможно, поэтому Вера засмеялась (было в её смехе что-то волнующее), взяла меня за руку (что за привычки у этих пионервожатых, привыкли всех водить за руку!) и повела меня показать комнату, в которой она обитала. Комнату пионервожатых. Комната оказалась довольно уютной. А Вера удивительно гостеприимной. Боже, как классно она целовалась!..
В учебный центр мы вернулись только вечером. Вы скажете, что мы не выполнили приказ своего командира взвода. А вот и не правда! Выполнили. Мы же вернулись! Правда, со временем возвращения вышли небольшие накладки. Так, два-три часа задержки — сущие пустяки! Тем более, с точки зрения вечности. Ну, так это вы выполняете все приказы беспрекословно, точно и в срок. Мы, разгильдяи, на то и разгильдяи, чтобы выполнять далеко не все приказы (долго препираться по их поводу с командиром, по возможности). Выполнять приказы не слишком точно, да и, уж точно, не в установленный срок. Да, мы немножко ошиблись с расчетами времени, необходимого для совершения марша от пионерского лагеря до учебного центра. Но кто из нас не ошибался в этой жизни?! Да, мы немного выбились из графика движения. Мы даже чуточку нарушили приказ. Но, поверьте, это того стоило…
В учебном центре бродят целые толпы студентов. Организованные и не очень организованные толпы. Те самые триста человек из МГУ. Их уже переодели. Но даже в военной форме студент всегда остается студентом. Какие бы военные сборы с ним не проводились. Ведь можно подстричь студента, надеть ему на голову пилотку, но умище-то всё равно никуда не спрячешь!
Вместе со студентами из Москвы приехал и заместитель начальника училища полковник Конопля Дмитрий Макарович. На ужине он подошёл к нашему столу. Задал несколько вопросов о прошедших соревнованиях. Поинтересовался нашим настроением (из-за полной неопределённости наше настроение было на абсолютном «нуле»). А затем сказал, что несмотря ни на что он на нашей стороне. Слышать эти слова поддержки было очень приятно. Тем более что мы до сих пор так и не знали, какое решение принял по нам наш начальник училища. Решил казнить нас или миловать. За второе место на Первенстве Округа. Мы все прекрасно знали, что занять второе место из двенадцати возможных, было совсем даже не плохо. Но ещё мы знали, что второе место не было первым.
Весь оставшийся вечер я пропадал на спортивном городке. Слова полковника Конопли внушали надежду на счастливое будущее. А на губах у меня всё ещё горели Верины поцелуи. Я делал подъёмы переворотом, «склёпку», отжимался и подтягивался (ведь рядом со мной не было дров, которые обычно колол Адриано Челентано и не было колоколов, в которые обычно звонили монахи, особенно по весне). Думал об отпуске, о пляжном сезоне. О том, что к нему, действительно, нужно готовиться. И чтобы понять это, мне больше не нужен был даже полковник Бабушко.
Начиная со следующего дня, власть в Ногинском учебном центре сменилась. Точнее, власть сменилась у нас. Нашего командира, полковника Бабушко, назначили начальником сборов студентов МГУ. Мы же поступили в распоряжение Дмитрия Макаровича Конопли. Не мудрствуя лукаво, он поставил нам очередную задачу. Обкосить ВСЕ дороги от шлагбаума (в районе летнего лагеря) до отметки 137.0. От автопарка и до стрельбища. Десять метров справа от дороги и десять метров — слева. Те, кто бывал в нашем учебном центре, знают, что это за расстояния. И какую площадь должны были обкосить пятнадцать бывших спортвзводовцев (из которых максимум трое держали до этого дня в своих руках косы). Разумеется, даже эту задачу можно было выполнить (говорят, что бог не дает человеку испытаний сверх его сил, но ведь наши командиры далеко не боги — о возможностях и запасе сил своих подчинённых они задумываются далеко не всегда). Да, обкосить все дороги в учебном центре было можно. Но проще было повеситься. Повеситься всегда проще. За подмышки, потому что, если вешаться за шею, то дышать становится не чем. А если не дышать, то как потом выполнить приказ, который всё равно нужно выполнять!
Естественно, получив очередную задачу, большую работу мы начали с большого перекура. Другими словами, смотались на озеро. Искупаться. Да, да. Именно на то самое озеро, на берегу которого располагался пионерский лагерь. Помните, я рассказывал вам о кознях судей на соревнованиях? Рассказывал о дождике, который начался, когда мой взвод должен был преодолевать полосу препятствий. Я тогда подумал, что на тех соревнованиях даже природа была против нас.
Да, я знаю, о чём подумали вы. Вы подумали о том, что плохим танцорам всегда что-то мешает. То судьи, то сама природа. Я мог бы с вами согласиться. Но это было совершенно не так. Просто мы попали в полосу невезения. Помните? Жизнь, она как тельняшка. Вот светлая полоса, а вот, смотришь, и тёмная. Наша жизнь в эти дни очень смахивала не на полосатую тельняшку, а на одну большую и черную (без малейшего просвета)… Ну, в общем, вы и сами догадались, на что она была похожа.
И это действительно было так. Потому что первым человеком, которого мы встретили на пляже, был Дмитрий Макарович Конопля. Собственной персоной. В окружении двух очаровательных блондинок, которые явно оживились при нашем появлении. Чего не скажешь о Дмитрии Макаровиче. Он даже не подал вида, что удивлён нашим появлением. Дмитрий Макарович казался совершенно равнодушным. Милым и безобидным. Ласковым и пушистым. И совсем ни чуточки не сердитым. Он жестом подозвал меня к себе. И чуть слышно что-то сказал мне на ухо.
А мог бы и не говорить. Нам бы вполне хватило и одного его взгляда. Словно по мановению волшебной палочки нас моментально сдуло с пляжа. Уже через мгновение на хорошей крейсерской скорости мы неслись в сторону нашего учебного центра. Сергей Рыбалко на ходу поинтересовался:
— А что он сказал-то?
Я попытался немного перевести дыхание и ответил вопросом на вопрос.
— А ты как думаешь?
— Дал время?
Я согласно кивнул Сергею в ответ. Но Серёга всё никак не унимался.
— И много дал?
— Двадцать пять минут.
Серёга облегчённо вздохнул.
— Ну, это по-божески.
Все на бегу закивали головами. Двадцать пять минут на пять километров — это было более чем по-божески.
Мы даже успели немного перевести дыхание, когда к нам подъехал УАЗик Дмитрия Макаровича. Откуда только у Дмитрия Макаровича взялась такая прыть? Он налетел на нас, словно буря. В двух словах он рассказал нам всё, что он о нас думает. Что если у нас будет ещё хотя бы один залёт, то мы все поедем в Алёшинские казармы (на гарнизонную гауптвахту) вместо того, чтобы ехать в отпуск. Что только ударная работа сможет спасти нас от неминуемого наказания. И ещё много всякого разного мы узнали о себе и нашем недалёком будущем. А после этого повернулся и пошёл к своей машине. Не трудно было догадаться, что Дмитрий Макарович шёл и улыбался. Он всегда горой готов был встать за своих спортсменов. Любил их. И прощал им многое. Даже недисциплинированность и разгильдяйство. Но чего он никогда не прощал, так это лени (в спорте) и невыполнения приказа (по службе). Мы все это прекрасно знали.
А дальше было совсем не интересно. В течение последующих пяти дней мы вставали в четыре утра (пока не сходила роса). До завтрака обкашивали дороги. После завтрака спали до двенадцати часов. Вечером снова косили. Пахали, как на тренировках. Дмитрий Макарович к нам больше не подходил. Но мы постоянно чувствовали его присутствие. Издалека ловили на себе его пристальные, изучающие взгляды. И догадывались, что он доволен нашей работой. Даже не догадывались, знали. И нам приятно было это знать. Да, мы были разгильдяями, но, когда было нужно, умели собраться и выполнить, поставленную задачу. Как и все другие спортсмены. Ведь все спортсмены в душе большие разгильдяи. Хотя и успешно от всех это скрывающие.
В эти дни в «Красном воине» (газета Ордена Ленина Московского военного округа) выходит материал о прошедшем Первенстве (точнее о 50-й Спартакиаде) Московского военного округа. Автор В. Чиркин. Статьи явно необъективные. Кроме нашего командира взвода, больше ни о ком не сказано ни слова. А ведь ребята заняли второе место! И могли рассчитывать хотя бы на чуточку к себе внимания со стороны корреспондента. Хотя бы на самую малость.
Двадцатого июня нас разыскал дежурный по учебному центру. Передал нам приказ начальника училища: «сегодня спортвзводу собраться в Москве». У караулки нас уже поджидал крытый ЗИЛ. И часа через полтора мы были уже в училище.
За время нашего отсутствия в роте произошли большие изменения. Не в самую лучшую сторону. Рота усиленно готовится к окружным соревнованиям. К марш-броску на десять километров с боевой стрельбой и к соревнованиям по военно-прикладному плаванию. Что такое марш-бросок — за два года пребывания в училище мы уже усвоили. Но что за зверь — это военно-прикладное плавание — для нас пока было не ясно. Обычное плавание, это всегда, пожалуйста. Но плавание в приложении к чему-то, кажется нам явным извращением. Фу, какая гадость!
Тем не менее, рота каждое утро встаёт на час раньше. И растрясает свои кости и души на изнурительных марш-бросках. Тренируется в стрельбе из автомата на нашем стрельбище. А после обеда два часа плавает в бассейне в обмундировании (сапоги под ремнём, вместо автомата у каждого за спиной закреплён здоровущий кусок металлической трубы). Правда, плавает рота не в полном составе. Выяснилось, что к окончанию второго курса у нас в роте ещё есть несколько человек, которые не умеют плавать. И почти у половины роты не получается плавать в форме и с оружием.
Но есть и две хорошие новости. Подполковник Дегтярёв (временно исполняющий обязанности начфиза училища) уточнил у полковника Вострикова (начальника учебного отдела), интересующий нас вопрос. Сессию за второй курс мы сдавать не будем. Это точно (или почти точно?)! И второе, согласно приказу начальника училища за второе место на Спартакиаде Ордена Ленина Московского военного округа по военно-прикладному многоборью взводов, летний отпуск нашему взводу будет увеличен на семь суток если…
Что я раньше никогда не говорил вам об этом самом «ЕСЛИ»? Да, не может такого быть! Я обязательно должен был вам об этом рассказать. Оно всегда где-то есть, это самое маленькое «если». Может быть, только это «если» не всегда на виду, но оно есть всегда. Помните, вопросы о слоне? Съест ли слон килограмм бананов? Съест. А два? Тоже съест. А сто? Съесть-то он съест, да кто ж ему их даст?!
Вот это самое «да кто ж ему даст» и есть это самое «если». Приказ начальника училища устный. На бумагу он не занесён. И мы поедем в отпуск на семь суток раньше только при условии, что наша рота займёт первое место на окружных соревнованиях по марш-броску с боевой стрельбой. По крайней мере, так нам сказал подполковник Дегтярёв. Не верить ему, у нас нет ни малейшего повода.
Хорошо ещё, что начальник училища не связал наш отпуск с соревнованиями по военно-прикладному плаванию. После марш-броска кое у кого остаются пусть крошечные, но шансы на отпуск. У тех, кто доберётся до финиша. После соревнований по военно-прикладному плаванию таких шансов нет ни у кого. Потому что, если я не ошибаюсь, утопленники в отпуск не ходят.
Мы все прекрасно понимаем, что начальник училища так и не решил для себя окончательно, кем нас считать? Героями, занявшими в трудной борьбе второе место на Спартакиаде Округа? Или последними негодяями, по собственной недисциплинированности, низким морально-боевым качествам и разгильдяйству не занявшими, традиционное для нашего училища, первое место? Наш генерал так и не решил для себя, где же поставить запятую во всем известном предложении: «Казнить нельзя помиловать». Не решил или делает вид, что не решил? Второе более правдоподобно.
А ещё мы понимаем, что этот странный устный приказ о дополнительном отпуске легко может быть отменён. Или точнее, заменён приказом о сдаче летней сессии курсантами бывшего спортвзвода. А далее, дополнен приказом о сокращении отпуска курсантам, не сдавшим сессию. Ведь не учась толком более семестра, сдать сессию практически не реально. Курсанты, не сдавшие сессию, едут в летний отпуск только на две недели. А не на месяц, как остальные. Кажется, в умных книжках это называется кнутом и пряником? И кто только придумал такую глупость?!
Мы всё это прекрасно понимаем. И понимаем, что всё теперь зависит только от нашего выступления на соревнованиях Округа по марш-броску с боевой стрельбой. Всё теперь зависит только от нас. Ну, и совсем чуть-чуть от всех остальных…
Глава 27. Му-Му
Двадцать второго июня нас подняли на час раньше, чем обычно. Мы получили оружие, противогазы. Построились перед батальоном. На улице моросит по-осеннему холодный дождик. И уже не верится, что на дворе только первый месяц лета. Но дождь — это хорошая примета. Говорят, что в дождь уходить легче. А ещё говорят, что когда идёт дождь, это небеса плачут о ком-то. Сегодня небеса плачут о нас.
Потому что сегодня у нас очередная «прикидка» по марш-броску. Мы стартуем у тира. Забеги по пять человек. В моём забеге: Коля Киселёв, Стас Песков, Игорь Герасименко, Димка Туманов и я. Запускают нас через тридцать секунд после старта очередного забега. Мы не спешим. Нужно втянуться в ритм бега, хорошенько продышаться. Мы всегда «медленно запрягаем», но это даёт нам сил наверстать на финише. Почти сразу нас догоняют Олежка Зорин, Саня Смирнов и Сергей Залесский. Ну, Саня Смирнов — понятно. У него здоровья не меряно! Но куда за ним увязались Олег и Серёга? С таким стартом надолго их не хватит.
Бег для нас — родная стихия. И автомат давно уже не доставляет хлопот. Автомат стал частью тела и, кажется, уже намертво прирос к спине. Как ни странно, но лишним на этом празднике жизни является лишь противогаз. Он болтается совсем ни к месту и здорово отвлекает от умных мыслей. Хотя и умных мыслей у нас сегодня совсем не много. Мы еще не до конца осознали необходимость показа на этой прикидке хороших результатов. Поэтому никуда особенно не торопимся. Бежим свободно, не напрягаясь. Бежим «по науке». Один ведущий, остальные ведомые. Периодически меняем ведущего. Трасса марш-броска для нас немного непривычная, но Кузьминский парк давно уже стал родным. И мы кожей чувствуем, когда нужно будет заканчивать «халявничать» и начинать работать. Когда нужно будет ускоряться и «накатывать» на финиш.
Где-то километра за три до финиша Саня Смирнов и Коля Киселёв немного ускорились (отпускать их одних не хотелось, ведь втроём бежать всегда веселее, чем вдвоём, вот и пришлось мне составлять им компанию). И оторвались от основной группы. За километр до финиша ребята немного прибавили ещё. Пробежали мы неплохо. Я насчитал около сорока человек с роты, которых мы обогнали (у меня оказался 12-й результат в роте, 49.49, — хотя с учётом моих занятий бегом в спортивной школе, ещё до училища, результат был более чем скромный). Сразу же отстреляли в тире по мишеням. И, кажется, попали, куда было нужно. По крайней мере, уж точно не попали туда, куда не нужно. Иначе бы нам об этом сказали. Сразу же.
После завтрака рота разбрелась по кафедрам и лабораториям. Все сейчас сдают сессию. Все, кроме нас. Приказом начальника училища нашему взводу оценки за этот семестр должны поставить «автоматом». И оставшуюся до соревнований неделю нас привлекают на различные работы по подготовке учебно-материальной базы училища к новому учебному году. Часть взвода занимается ремонтом «подлодки» (помещения под трибуной нашего стадиона), покраской помещений в бассейне и в штабе. Нашу бригаду: Игоря Пузанова, Димку Туманова, Игоря Герасименко и меня (странная бригада, ведь мы даже не с одного отделения!) направили на ремонт секретного объекта с зашифрованным названием — ЦТП. Мы героически пытаемся расшифровать его название (у нас получается что-то типа «Центральная тепло…», последняя буква категорически не хочет расшифровываться, но мы подозреваем, что это всё-таки слово — «подстанция»). В промежутках между попытками расшифровать это название, мы ещё немного и работаем. Носим какие-то трубы, радиаторы, обслуживаем какие-то механизмы. Ещё немного поносим, и руки вытянутся у нас до земли.
Сегодня с аппендицитом в госпиталь увезли Саню Петрова. А нашу бригаду перебросили с ЦТП на кафедру высшей математики. Мы счастливы. Какая работа может быть на кафедре высшей математики? Разве что перенести с одного стола на другой калькуляторы, логарифмические линейки и тетрадки. Это не батареи отопления носить на ЦТП!
Помнится, я сказал вам о том, что начальник училища приказал поставить спортвзводу оценки за этот семестр «автоматом»? Странный это был какой-то приказ. Точнее, его выполнение. Начальники «военных» кафедр взяли под козырёк и успешно оценили наши посредственные знания на «хорошо» и «отлично». А вот преподаватели «гражданских» кафедр устроили настоящий бунт на корабле. Кафедры высшей математики, деталей машин (деталей машин и подъёмного оборудования) и сопротивления материалов, словно насмотревшись фильма «300 спартанцев», ответили словами царя Леонида. Хотя и немного их перефразировали: «Пусть придут и получат. Если сдадут».
Начальник учебного отдела попытался немного «надавить» на заведующих кафедрами, намекнув, что курсантов для ремонта классов и подготовки их к новому учебному году может не оказаться. Но есть у человека такие части тела, напугать которыми даже ежа очень сложно. Вот никто и не испугался. Тем более, наш преподаватель высшей математики, Василий Прокофьевич Балашов. Он всю войну на фронте провёл в войсковой разведке. Такого разве напугаешь?!
Вот нас и прислали к нему на кафедру. «Помочь» с подготовкой учебно-материальной базы к новому учебному году. Ведь всем известно, где не мытьём, так катаньем. Бог не посылает человеку испытаний, с которыми он не мог бы справиться. Нужно только не сдаваться. Искать пути и средства решения задачи. И тогда даже высшую математику можно сдать. Или, по крайней мере, попытаться её сдать…
Мы и пытаемся. До обеда выносим с кафедры старые радиаторные батареи и заносим обратно новые. Вот тебе, бабушка, и калькуляторы с логарифмическими линейками! Похоже, эти проклятые батареи будут преследовать нас всю оставшуюся жизнь? К счастью, это совсем не долго. Ещё денёк, другой переноски этих чугунных монстров и жизнь наша закончится. Мы в этом даже не сомневаемся.
Но чего мы уж точно не могли ожидать, так это того, что Василий Прокофьевич вдруг сжалится над бедными гусарами. И на зачёте (с оценкой) проявит невиданный гуманизм и человеколюбие (это после того, как он почти целый семестр в своё личное время собирал нас по вечерам в классе и гонял до седьмого пота, словно мы находились на тренировке, а не на занятиях по вышмату).
К чему скрывать, в ожидании зачёта я находился в состоянии тихой паники. В голову ничего не лезло. И вспомнить, чем отличаются двойные интегралы от десятичных логарифмов, было свыше моих сил. Но, к моему удивлению, Василий Прокофьевич сам разъяснил мне непонятные моменты в моём билете. И помог разобраться с практическими задачами. В результате в диплом у меня пошла ещё одна отличная оценка. Да, и у ребят со сдачей зачёта тоже всё было в порядке. Это было более чем странно.
Мы были на седьмом небе! Почти целых полчаса. Потому что, через полчаса «наш лейтенант» сказал нам, что мы идём не тренировку в бассейн. Где будем учиться этому самому загадочному военно-прикладному плаванию. И учить всему этому нас будет наш старый друг Володя.
Вы спросите, кто такой этот самый Володя. А я откуда знаю? Откуда я знаю, как называлась его должность в бассейне? Вот старший прапорщик Азамов — это понятно — он был начальником бассейна. А Володя был, скорее всего, его заместителем или помощником? Воинское звание у Володи было не высоким, но зато самым почётным. Был Володя рядовым срочной службы. И отличался от всех нас своим богатырским ростом (за два метра), мощным телосложением и удивительным добродушием. До армии занимался водным поло. И входил в Сборную Союза.
Володя постоянно пропадал в подсобных помещениях бассейна. Или где-то ещё. Но мы знали, что температура воды в бассейне зависит именно от него. А если вы когда-нибудь занимались плаванием, тогда вы знаете, насколько температура воды в восемнадцать градусов отличается от температуры в шестнадцать. Ой, не говорите глупости! Два градуса? Да, вы никогда в бассейне были! Ах, были. Пиво пили? Затем повышали градус. Ну, тогда совсем другое дело.
Но одно я могу сказать вам с полной откровенностью. Человек, который может сделать воду в бассейне теплее на градус-другой для пловцов всегда самый уважаемый человек на свете. Страшно это говорить, но, может быть, даже более уважаемый (нет, я этого никогда не говорил!), чем сам тренер. Поэтому Володю мы все любили и уважали. Хотя и никогда не задумывались над тем, что в своей жизни он может делать ещё что-то другое.
Когда наш взводный сказал нам, что Володя покажет нам, что такое военно-прикладное плавание, мы лишь снисходительно улыбнулись. Ну, что нам может показать наш Володя?
Мы стояли вдоль бортика. Босиком. В ХБ (хлопчатобумажное обмундирование) с закатанными до локтей рукавами, сапоги под ремнём. За спиной у каждого болтался приличный кусок трубы (вместо автомата). И ждали, когда же наконец-то появится наш новый учитель? И ждали, что же он нам скажет?
Володя вышел из душа. Одет он был точно так же, как мы. Но форма на нём явно казалась маловатой. При каждом движении она жалобно трещала по всем швам. И было заметно, что Володя немного стесняется своих богатырских габаритов. Мы не сразу заметили, что за спиной у Володи висел учебный автомат. По сравнению с самим Володей, автомат казался детской игрушкой.
Наш новый учитель был немногословен.
— Военно-прикладное плавание — это… Ну, в общем смотрите. — И всё его огромное, огромное тело не спеша поднялось на тумбочку. Слегка согнулось, легко оттолкнулось от тумбочки и плавно зависло над водой.
Нам сразу всё стало ясно — ЛЕВИТАЦИЯ! Сейчас Володя пролетит над водой до противоположного бортика. Развернётся. Потом ещё пару раз. Затем вылезет из бассейна. И быстренько научит всему этому нас! А мы то думали…
О чём мы там думали, так и осталось загадкой. Потому что в этот момент тело нашего учителя перестало висеть в воздухе. И погрузилось в воду. ВСЁ! ЦЕЛИКОМ! Мы лихорадочно стали вспоминать все известные и неизвестные законы Архимеда. Что он там говорил о теле, погруженном в воду? На погруженное в жидкость тело действует выталкивающая сила, равная весу жидкости в объеме тела? Мама родная, ну, почему мы не учили в школе физику?!
Нет, сам закон Архимеда в этот момент нас интересовал меньше всего. Нас интересовало только одно: сколько выталкивающей силы сейчас выплеснется из бассейна, если ТЕЛО не захочет погружаться? Судя по размеру ТЕЛА, силы должно было выплеснуться из бассейна целое море! Мы все непроизвольно сделали по шагу назад…
Вы когда-нибудь ходили в зоопарк? Видели там тюленей? Морских котиков? А слонов видели? Нет, я это к тому, что китов-то в зоопарке всё равно нет. Ну, может быть, пароход когда-нибудь видели? Ну, как вам можно рассказать о военно-прикладном плавании, если вы ничего этого не видели?! И как я смогу вам объяснить, как плыл Володя? Нет, понятно, что это нечто среднее между брассом и короткими нырками (потому что в целях экономии сил, вдох делается на два-три гребка, а не на каждый гребок, как в брассе). Форма нашей одежды вам уже ясна. Проплыть нужно всего сто метров. На время. Минута тридцать даёт три очка. Минута сорок пять — два. Две минуты — одно. Всё очень просто.
Кстати, если вы когда-нибудь слышали, как поёт Лучиано Поваротти, тогда я смогу рассказать вам, как плыл Володя. Это было не плавание. Это была песня! Вода, словно боялась к нему прикоснуться. И только невысокая волна окружала его со всех сторон. Мягкая и пушистая. Слышался легкий шум хорошо отлаженных паровых машин. И, по сравнению с огромным Володиным телом, бассейн тоже казался удивительно маленьким.
— Ну, в общем, так. — Сказал Володя, вылезая из бассейна. — Всё понятно?
В общем-то, нам всё было понятно. ПАТРОНЫ. У начальника училища закончились патроны. Он принял своё решение по нашему взводу. И объявил свой приговор. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. Но, как назло, в училище закончились патроны.
К счастью все мы учились в школе. И если не читали, то слышали о весёлом, добром дворнике Герасиме, который любил всех вокруг (иногда по несколько раз). И о его противной и шумной собаке с коровьем именем «Му» (для тех, кто в школе не мог запомнить её имя с первого раза, учителя обычно повторяли дважды: «Му-Му»), которая кроме Герасима никого больше не любила.
Все вы помните, чем закончилось нарушение ею Закона «О шуме». И её антисоциальное поведение. А, значит, вы тоже уже догадались, что «светило» нашему взводу. Мы догадались сразу. В отличие от Му-Му, которая провинилась-то, в общем, совсем по мелочи — она всего лишь не любила женщин. Мы же были предателями, изменниками и тунеядцами. И заслуживали самого сурового наказания. Ведь мы же не заняли первого места на Первенстве! И теперь судьба наша была предрешена. Вместо камня на шею, каждому повесили железную трубу за спину. Вместо Герасима на казнь пригласили Володю. И каждому разрешили сделать добровольно шаг к эшафоту. С тумбочки.
Нам всё это было понятно. Не понятно было другое. Зачем нужно было устраивать весь этот спектакль? Если закончились патроны, выдали бы каждому по куску мыла, да по двухметровой верёвке. Всё остальное мы сделали бы сами. Но мы были будущими офицерами. Начальник училища помнил об этом, как никто другой. А у офицеров есть такая привилегия. Из уважения к их погонам, их не вешают, а только расстреливают. В крайнем случае, топят в бассейне…
Все как-то сразу сникли. То, что за оставшиеся до соревнований двадцать шесть дней мы можем переучиться с вольного стиля на брасс, мы не сомневались. За это время можно было даже научиться летать. Грустно было от понимания того, что до финиша доплывут не все. Зря нам показали, как плывёт Володя. Он был волшебником, и утонуть не мог по определению. Волшебники ведь в воде не тонут (это знают даже самые маленькие дети)! Мы же чувствовали себя самыми последними гоблинами. Эх, жалко всё-таки, что у начальника училища закончились патроны…
На вечерней поверке нам объявили, что те, кто на утреннем марш-броске «выбежал» из пятидесяти минут завтра освобождаются от очередной прикидки. Нас таких оказалось не более пятнадцати человек с роты. Но это был второй курс, а не первый. На втором курсе мы уже знали, что спать на час больше нам всё равно не дадут. А, скорее всего, в качестве поощрения отправят носить чугунные батареи или попытаются утопить в бассейне.
На втором курсе наши отцы-командиры свято верили, что отдых курсанта — это всего лишь смена его деятельности. Устал бегать марш-броски, отдохни на военно-прикладном плавании. Затем можно будет немного расслабиться в карауле, в наряде по училищу или на хозяйственных работах. Вы это о чём? Об увольнениях? Вот ведь размечтались! Ну, просто настоящие кремлёвские мечтатели! Увольнения обязательно будут. Но не в этом месяце. А только на третьем курсе. Да и то, только для тех, кто до третьего курса доживёт. А сейчас весело и с улыбкой подняли вот этот почти невесомый железнодорожный рельс и играючи отнесли его в бассейн. Будете там с ним плавать! Русалки вы мои, сухопутные.
Все пятнадцать человек изъявили желание пробежаться снова.
— Нам нужно тренироваться! Нужно закрепить показанные результаты! — Сказали все в один голос. И ещё что-то в этом роде. Каких тут ещё глупостей не наговоришь?! Как ни странно, но всем нам ещё так хотелось жить! Ещё немного. Хотя бы до завтрака.
На этой прикидке у меня снова двенадцатый результат. А, что? Хороший результат. Такой же хороший, как и у любого другого. Как, у сотого или, как сто пятидесятого, к примеру. Правда, в этот раз я выбежал уже из сорока восьми минут. И, как говорят у нас на Чукотке по этому поводу, всё это было тенденцией. Однако. Или я в очередной раз ошибался на этот счёт?
Двадцать девятого июня нас подняли в шесть утра. Идём в тир, пристреливаем автоматы (проверка боя и приведение к нормальному бою). После обеда все мы прошли углубленный медицинский осмотр пред завтрашним марш-броском. Во мне оказалось семьдесят килограммов всякого разного. Вот ведь «закабанел» на втором курсе. Два года назад весил шестьдесят четыре килограмма. Чем это нас здесь таким кормят (невольно вспомнились странные коровы-мутанты с атрофированными передними ногами, которых мы разгружали в курсантской столовой и штампы на их тушах: «Made in Australia.1932 г.» — после пятидесяти лет заменялся ассортимент наших баз хранения, австралийские кенгуру уходили в солдатские и курсантские котлы)?
Но зато порадовала длина. Не знаю, в чём там меня измеряли: в удавах или в попугаях? Но цифры в медицинской книжке «182» меня явно порадовали. Сразу чувствуешь себя значительно длиннее (выше императора только звёзды, поэтому лишь длиннее) окружающих. Даже если ты и знаешь, что твой рост всего метр восемьдесят. Но ведь остальные же этого не знают! А кто из нас в детстве не хотел стать «длиньше», «толще» и «красивше», чем остальные?! Да, приятно всё-таки, когда врачи немного ошибаются. В правильную сторону. А, может быть, и не ошибаются? Обычная защитная реакция организма перед соревнованиями. Чтобы меньше грести руками на плавании и шевелить ногами на марш-броске, тело само начинает вытягиваться в сторону финишной черты? Или это душа, уставшая от издевательств над нею, пытается вырваться из бренной оболочки к финишу. Тогда понятно, откуда взялись эти два сантиметра. Хотя и забавно всё это звучит: два сантиметра души.
Вечером в казарму пришёл Дмитрий Макарович Конопля. На этот раз он был немногословен. Пообещал за первое место трое суток к отпуску. Ну, что ж, он сказал самое главное. А что ещё нужно бедному курсанту? Лишь доброе слово. И трое суток к отпуску…

Глава 28. Марш-бросок
Тридцатого июня около десяти часов утра мы приехали в Алабино. Через сорок минут началась мандатная комиссия. И почти сразу же после неё первые подразделения стали выходить на старт. На старт запускают повзводно через десять минут.
Мы бежим после балашихинцев. На Первенстве округа по военному многоборью взводов их команду сняли с соревнований за «подставы» (вместо курсантов второго курса было выставлено несколько старшекурсников). Но использование старшекурсников было скорее чьей-то глупой инициативой, чем хорошо продуманным решением. А вообще-то команда у «дорожников» (Московское высшее командное училище дорожных и инженерных войск) очень сильная. И сегодня они наши главные соперники. Это не является ни для кого из нас секретом.
За несколько минут до нашего старта начался небольшой дождь. Вообще-то дожди уже основательно всех достали. Ну, что это за лето?! Последний день июня, а тепла ещё толком и не было. Зато дождей более, чем в избытке. Хотя с другой стороны, бежать в дождь гораздо легче. Не так жарко. К сожалению, дождь почти сразу закончился. И выглянуло солнце. И тогда асфальтовое покрытие дороги превратилось в настоящий ад!
Да, и мы совершили одну маленькую ошибку еще на старте. Мы взяли слишком большой темп. Видно, сказался предстартовый мандраж. Или слишком большое желание победить. Да, стартовали мы повзводно, но результаты учитывалось у каждого индивидуально. Поэтому от каждого из нас зависела наша победа. И каждый старался выложиться до конца. Как оказалось позднее, совершенно забыв, о том, что мы не только спортсмены, но мы ещё и команда.
Где-то на середине дистанции выделилась группа лидеров. Коля Кравченко, Валера Сахащик и Коля Киселёв. Метрах в пяти от них обосновались Серёжа Рыбалко, Андрей Хажиев, наш взводный Володя Горлов, Саша Харченко и я. Остальные стали понемногу отставать. К этому времени дождь прекратился. Из-за облаков выглянуло солнце. И почти сразу же шоссе превратилось в дорогу смерти. Испарения и полуденное солнце, словно небесный бухгалтер, стали перебрасывать костяшки своих небесных счётов направо и налево. Отделяя живых от мёртвых. И это не было громкими словами. На последующих пятистах метрах «сломался» Саша Харченко. Он продолжил бег, но выпал из группы лидеров. Это было дурным знаком. Саня был одним из лучших бегунов во взводе. И если ему эта дистанция оказалась не по зубам, то, что тогда было говорить об остальных?
Следом за ним отстал наш командир взвода. Наша группа постепенно растягивается. Каждый бежит сам за себя. И нет привычных ведущих и ведомых. Нет того, что было у нас на каждой тренировке. Нет взаимовыручки и поддержки друг друга. Куда всё это подевалось? Какое-то безумие.
Никогда не бежалось так тяжело. Мы слишком быстро стартовали, не смогли втянуться в ритм бега и забыли друг о друге. У меня начинает кружиться голова. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это мой позвоночник даёт о себе знать. Напоминает: «Эй, человечишка, ты считаешь себя моим хозяином? У меня нет хозяина. Я сам по себе. И всё то, что ты делаешь, мне уже надоело». Я знаю, что будет дальше. Скоро я потеряю сознание. Не люблю, когда это происходит. Но это уже зависит не от меня.
В мозгу начинает пульсировать мысль. Она всего одна, но очень длинная. Какая-то бесконечно длинная мысль: «Нужно сходить с дистанции. Нужно остановиться. Иначе потеряю сознание. Нужно остановиться на одну минутку. Только на одну. А потом я побегу снова. Обязательно побегу». Да, я знаю, что нужно остановиться. Но ещё я знаю, что если остановлюсь, хотя бы на мгновение, тогда сразу же ватными станут, стёртые сапогами, ноги. Заболит, разбитая в кровь автоматом, спина. Но самое страшное, пропадёт та крошечная и загадочная искра в сердце, которая зовет тебя к финишу и позволяет забывать обо всех тяготах и невзгодах.
Я понимаю, что нужно смотреть вдаль. Но глаза смотрят только под ноги. Бегу на полном автопилоте. И у меня даже не хватает сил радоваться тому, что мой автопилот ещё работает. Боже, какая же парилка! Сейчас бы глоток свежего воздуха! За пару километров до финиша на ходу стираю пилоткой пот со лба. Неизвестно откуда, небольшой порыв ветра приносит свежую струю воздуха. Голова сразу же начинает кружиться. И мне моментально становится хуже, чем было до этого. Вот ведь, идиот! Минуту назад я мечтал об этом глотке свежего воздуха. Совершенно не думая о последствиях. Нет, нужно быть осторожнее в своих желаниях. Ведь иногда они имеют свойство сбываться…
Я перехожу на другой ритм дыхания. Два шага вдох. Два шага — глубокий, акцентированный выдох. Но это мало помогает. Кто это говорил, что стоит немного потерпеть и откроется второе дыхание? Сколько же можно терпеть?! Тем более что первое дыхание закончилось ещё пару километров назад, а второе даже и не собирается открываться…
Где-то за километр до финиша на обочине без сознания лежит Андрей Хажиев. С ним занимается подполковник Соколов с кафедры физподготовки. Нет, смотреть на обочину никак нельзя. Только вперёд. Только вперёд! Нужно еще докарабкаться до финиша. Но испарения, поднимающиеся от асфальта, забирают последние силы. Дышать практически нечем!
Финишная прямая — это 800-метровый «тягун» (подъём в горку). Он забирает последние силы. Перед огневым рубежом на траве без сознания лежат Володя Савченко и Игорь Иванов. Интересно, они успели отстрелять или нет? Глупая мысль. Ответ на неё меня сейчас интересует меньше всего. Мне ещё самому нужно «отстреляться», а уж потом хоть трава не расти! Я падаю на огневом рубеже. Присоединяю магазин к автомату. Хорошо, что теперь мне не нужны никакие силы. Не нужно ничего не свете. Нужен лишь автомат, магазин с тремя патронами. И нужно восстановить дыхание. Обязательно восстановить дыхание. Время останавливается. И всё уходит в какое-то другое измерение…
Говорят, что природа компенсирует людям недостатки их достоинствами. Кто-то плохо видит, но взамен природа даёт этим людям хороший слух. Кто-то плохо слышит, но зато у него ума палата. Кто-то плохо ходит, но зато как замечательно летает. Глупости всё это! Природа — большая шутница. Иногда она отнимает у нас всё, что захочет. Совершенно забывая оставить нам что-нибудь взамен. Хотя бы для утешения. Вот мало того, что у меня нет музыкального слуха. Рисовать я не умею. Пишу с ошибками. Так ещё и танцевать не умею! Единственное, на что я не могу пожаловаться, так это на зрение. Чего уж там родители такого накуролесили, я не знаю. Но родился я с непонятным диагнозом. Родители называли это безобразие расширенным диапазоном зрения. Я хорошо видел вблизи. И очень хорошо видел вдали. Один окулист даже сделал в моей медицинской книжке смешную запись: «120% зрения». Это было очень обидно. Я понимаю, «119% зрения». Или «121%». Но почему именно 120? Правда, обидно.
В детстве отец частенько использовал мои способности в своих корыстных целях. Особенно на автобусной остановке. Когда из-за поворота появлялся автобус, отец демонстративно громко обращался ко мне и, этак равнодушно, спрашивал:
— Сынок, а какой это автобус?
Я бросал мимолётный взгляд в сторону автобуса и, в зависимости от увиденного, говорил.
— Семёрка (или другой номер).
Когда автобус, следующий по седьмому маршруту, останавливался на остановке, невольные зрители нашего спектакля почтительно расступались и давали отцу провести в салон автобуса своего дальнозоркого (но, увы, недальновидного) сына. А отец блаженно улыбался, купаясь в лучах славы и всеобщего почитания. Дескать, если у меня такой сын, то можете представить, какой у этого сына отец! Женщины в автобусе делали правильные выводы и с интересом посматривали в его сторону.
Так, дыхание восстановилось. После этого я снял автомат предохранителя. Поставил его в режим ведения одиночного огня. Дослал патрон в патронник и только после этого посмотрел в сторону мишени. Словно по волшебству, мишень приблизилась на расстояние вытянутой руки. Я делал выстрел и видел пробоину на мишени. Всё было, как обычно. Поэтому-то я и не любил стрелять из пистолета на двадцать пять метров и из автомата на сто. Было не интересно. Словно ты пальцем делаешь дырки в мишени. Никакой интриги. После третьего выстрела судья остановил секундомер.
Сегодня я выбежал и отстрелял из сорока шести минут. Сил радоваться этому у меня уже не было. А нужно было ещё скрести по сусекам. Искать там то, чего там быть уже не могло. Словно бы искать чёрную кошку в темной комнате, когда её там нет. Нужно было найти ещё капельку сил, чтобы встать с огневого рубежа. И освободить место для тех, кто будет стрелять следом…
Вечером было подведение итогов. На марш-броске с боевой стрельбой наше училище показало среднее время в пятьдесят три минуты, балашихинцы — пятьдесят семь минут. Средний процент попаданий: 70% у нас и 50% у балашихинцев. Но двух наших ребят отвезли в реанимацию. Они сошли с дистанции и штрафное время, которое нам за них добавили, отбросило наше училище на второе место. На третьем месте — разведрота из таманской дивизии. Да, этот маленький летний дождик подложил нам большую свинью.
Володя Горлов сразу же объявил нам, что сегодня после ужина у нас будет подготовка к зачёту с оценкой по «Деталям машин и подъёмному оборудованию». Сдаём послезавтра. Мы уже ничему не удивляемся. И больше не вспоминаем о приказе начальника училища об «автоматическом» выставлении нам оценок в этой сессии.
Всё понятно и без слов — второе место. Снова второе место! Мы все потрясены этой новостью. Но больше всех переживает наш командир взвода. Наше поражение Володя Горлов почему-то примеряет на себя лично. И, разговаривая тихо сам с собою, постоянно твердит одно и то же.
— Постоянно второй. Почему я всегда лишь второй?
Коля Кравченко, самый старший во взводе (вообще-то, Димка Березовский на полгода его старше, но Димка — обычный курсант, а Коля — целый сержант) пытается его успокоить.
— Товарищ лейтенант, но вы же были чемпионом Вооруженных Сил по плаванию. И по офицерскому многоборью! А, значит, были не только вторым.
Всё это логика, а с логикой у нашего командира взвода сегодня явно не лады. Он согласно кивает в ответ, а потом снова начинает вслух сокрушаться о своих вторых местах Много лет спустя наш Командир Владимир Вячеславович Горлов в возрасте «за пятьдесят» будет участвовать в Чемпионатах Европы по триатлону (это когда после марафона, 180 км. на велосипеде и двух миль вплавь будет выключаться секундомер) и станет неоднократным Ironman — Железным Человеком! Но до этого времени еще далеко. А пока наш командир, действительно, огорчен очень сильно. Что уж говорить о нас?! Мы просто убиты этой новостью.
На подведении итогов выступает полковник Конопля. Дмитрий Макарович рассказывает нам, какие мы молодцы. Оказывается, мы показали высокий моральный дух. А спортивный взвод ещё и продемонстрировал такие высокие спортивные результаты, что ни один другой взвод, из принимавших участие в Первенстве, даже хотя бы чуть-чуть не смог к ним приблизиться. Наш спортивный взвод выступил лучше всех. И даже лучше разведроты из таманской дивизии (в роте было всего тридцать шесть человек, поэтому её оценивали по двум показателям: как роту и как взвод, одновременно). И заслуженно занял первое место среди взводов. Но рота, к сожалению, заняла только второе место. А, значит, обещанных трёх суток мы не заслужили.
Это было действительно так. Дополнительных суток к отпуску мы и впрямь не заслужили. Но зато из этих соревнований мы вынесли один очень важный урок. Урок о том, что какими не были бы правила соревнований, мы должны НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ О ТОМ, ЧТО МЫ ОДНА КОМАНДА. Потому что, что жизнь — это не соревнования. И в реальной жизни команда оценивается не по первому, а по последнему её игроку, пересёкшему финишную черту. И начиная с этих соревнований, командир взвода изменил установку на наши тренировки. Теперь мы больше не доказывали друг другу свою крутизну. Упор в нашей подготовке был сделан на командные игры. И марш-броски взвода с этого дня оценивались только по последнему прибежавшему.
В субботу второго июля мы сдавали зачет по «Деталям машин». Зачет принимала Мария Карповна Месяц, удивительно красивая женщина лет тридцати. Многие из нас были тайно в неё влюблены, хотя она и казалась нам такой взрослой! Ведь ей было почти тридцать лет!
— А, Карпов? Ну, садись рядом со мной. Давай, мы с тобой просто поговорим.
И мы просто поговорили о выражении передаточного числа. О модуле, шаге зацепления, делительном диаметре. И прочих глупостях. О чём еще мы могли говорить? Ну, не о погоде же!
На душе сразу отлегло. Это отвечать на билет я не мог. А поболтать о чём угодно мог до бесконечности. Вскоре зачет по деталям машин превратился в точную копию зачёта по высшей математике. Да, я понимаю, что нас должны были научить сдавать экзамены в любых условиях. В условиях хронического недосыпания и не менее хронической безграмотности. У нас должны были быть «добрые» преподаватели и настоящие «звери» (хороший полицейский — плохой полицейский). Но в любых условиях, и любым преподавателям мы должны были научиться успешно «сдавать» свои посредственные знания на «хорошо» и «отлично». Ведь на то мы и были курсантами!
Вот так я получил ещё один урок жизни. Оказывается, экзамен — это не только проверка знаний, но ещё и последняя возможность преподавателю чему-то научить нас. Чему-то самому главному. Чему он не успел научить нас на занятиях.
Наш экзамен затянулся. На столах появились учебники. Мы стали о чём-то спорить. Решать какие-то задачи. Все, вместе обсуждая сложные вопросы.
— Ну, иди. Ты у меня умница. Оценка «отлично». — Мария Карповна поставила в зачетку пятёрку. Протянула зачётную книжку мне. Она ослепительно улыбнулась на прощание (её улыбка была самой приятной оценкой сегодняшнего зачёта). И подсела к следующему курсанту.
После зачёта нас всех отпустили в увольнение. В первое увольнение после довольно длительного «сухого» закона. Я поехал домой. И в девятнадцать часов был уже на месте. Но чтобы вернуться обратно в училище к вечерней поверке, через полчаса мне пришлось уже бежать на электричку. Такое вот увольнение. Три часа на дорогу до Клина. Полчаса дома. И три часа обратно. Я успел лишь перекинуться с родителями парой слов. Новости были не весёлые. В воскресенье они собирались ехать в Токсино. Оказывается, умер дядя Валя Сычугов, муж отцовой сестры.
Интересная у него была судьба. Дядя Валя прошёл всю войну. От первого дня и до последнего. На фронте командовал танковым батальоном. Дослужился до майора. Вся грудь была в орденах (я видел на фотографии), хотя носить он их почему-то никогда не носил. Даже на праздники. А после войны пошёл работать обычным лесником в Завидовский заповедник. Построил большой дом (после той большой войны фронтовики почему-то не ждали, когда им дадут квартиры, а сами, своими руками, строили себе дома; себе и своим соседям; квартиры по льготной очереди — это было уже потом). У него было три сына и три дочери. И каждую весну дядя Валя высаживал в питомнике сотни маленьких сосен. Он говорил, что если мы будем только вырубать лес, то очень скоро будем жить на совсем другой планете. И эта жизнь нам вряд ли понравится.
Он жил спокойно и размеренно. Летом косил сено (я хорошо помню, как он отбивал косу у сарая), а мои двоюродные братья и сёстры его ворошили (при моём самом активном участии). Проводил санитарные вырубки. Знал в лесу каждое дерево. И, кажется, был счастлив. Потому что никогда и ни от кого ничего не ждал, а сам своими руками творил своё простое, человеческое счастье…
Так прошла эта неделя. Она была тяжелой во всех смыслах. Но кто говорил, что хорошие уроки даются нам бесплатно?! За всё в этой жизни приходится платить. Своими силами, своим здоровьем. Иногда своими близкими. Но только такие уроки запоминаются нами надолго. Может быть, на всю оставшуюся жизнь. А уроки, которые мы получили на этой неделе, того стоили.

Глава 29. Ихтиандры
Дежавю. Когда-то это всё уже с нами было. Когда-то совсем недавно. Мы снова проживаем вчерашний день. А может быть и завтрашний. Потому что завтра будет то же самое, что и сегодня. Мы снова носим батареи на ЦТП (центральная теплоподстанция). Снова обкашиваем траву на Стенде (поле для стендовой стрельбы). И каждый день после обеда готовимся в бассейне к соревнованиям по военно-прикладному плаванию. Мы героически пытаемся доказать нашим отцам-командирам, что нас не так-то просто будет утопить на соревнованиях. Потому что в воде мы не тонем. Сколько бы железа на нас не навесили. Но доказать это получается у нас не очень. Мы тонем, тонем, тонем…
Неожиданно пригодился брезентовый шланг, который кто-то из наших ребят стащил (взаймы) из какого-то пожарного шкафа. Ещё в начале второго курса, мы по-братски поделили его на метровые отрезки, вставили в него небольшие свинцовые пластины. В прорези пропустили брючные ремни. И получили классные «утяжелители». Сколько кроссов, мы пробегали с ними, готовясь к Первенству Округа по военно-прикладному многоборью взводов?! Да, после бега с этими свинцовыми поясами, на соревнованиях ноги летели к финишу сами собой. Как мало им для этого было нужно! Всего лишь освободить от лишнего веса.
Эти свинцовые пояса тоже нашли своё применение. Мы стали использовать их вместо автоматов. Плавать с ними было гораздо удобнее, чем с железными трубками, заменяющими на тренировках автоматы. Ну, и, разумеется, Володя Горлов, наш взводный, не преминул добавить к положенным трём с половиной килограммам еще один «легкий килограммчик» (парочку дополнительных кусков свинца). Вполне логично рассудив, что этот килограмм едва ли кому сможет помешать. Из тех, кто не утонет. Но может помочь на тренировках тем, кто доплывёт до финиша. Мы сильно сомневаемся, что такие среди нас найдутся.
Начиная с восьмого июля нашу роту кроме тренировок по плаванию, привлекают ещё и к подготовке выпуска первого батальона. Два раза в день мы тренируемся в прохождении торжественным маршем. Это наш первый выход на Красную площадь. И, естественно, все мы здорово волнуемся. К тому же нашему взводу нужно будет ещё и обеспечивать само проведение выпуска. А нам никто и не обещал, что будет легко!
После обеда пятнадцатого июня должна была состояться генеральная репетиция выпуска. Но начался настоящий летний ливень. И через несколько минут строевой плац превратился в настоящее лебединое озеро. Правда, лебедей в озеро решили всё-таки не запускать. И репетицию перенесли на восемь вечера. Мы, лебеди, были не против. Мы знали, что ещё наплаваемся. Вдоволь.
На следующее утро нас подняли около шести часов. Сразу после завтрака мы загрузили на два ЗИЛа девять столов и отдельно от основной колонны выехали на Красную площадь.
Там ещё пусто, но милиция уже всё оцепила. Мы выносим столы, устанавливаем их перед Мавзолеем, согласно разметке. Получаем дипломы и «поплавки» (значки выпускников высших военных училищ). На каждый стол по 36 комплектов (и только на стол, установленный напротив Мавзолея — двадцать семь). Кто-то пытается умножить тридцать шесть на девять, чтобы раскрыть военную тайну, сколько же всего человек выпускается с первого батальона? Но эти кто-то явно не из нашего числа. Нам сейчас не до математики. Не напутать бы чего с последовательностью наших действий!
В девять сорок объявлена готовность номер один. Со мной в паре командир первого отделения Коля Кравченко. Старшим подполковник Палаш. К нашему столу подходит генерал-лейтенант Неелов Николай Алексеевич. Здоровается с каждым за руку. Да, есть всё-таки что-то необычное во фронтовиках. Особенно, в родившихся в 1923 году. Они восемнадцатилетними ушли на фронт. И, говорят, что по статистике из них домой с войны вернулся только один из ста. Николай Алексеевич один из них. Он будет вручать дипломы за нашим столом. И мы тайком (почти с обожанием) посматриваем в его сторону.
В голове у меня уже рождаются какие-то строчки. Они всегда рождаются не вовремя.
Год рождения двадцать третий
Как печальна статистика та:
С поля боя вернулись не многие.
Лишь один вернулся из ста…
Нет, сейчас не рифмоблудства. Есть дела и поважнее. Со стороны Исторического музея раздается неясный шум. Похоже, построение завершено. И вскоре всё начнётся.
Без десяти десять раздаётся музыка училищного оркестра. На площадь выходят наши колонны. Затем эстафету принимает образцово-показательный оркестр Московской военной комендатуры. Колонны перестраиваются. Выпускники строятся в две шеренги. С училищем здоровается Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР Яснов Михаил Алексеевич. Вместе с начальником училища он проходит вдоль строя. И останавливается напротив Мавзолея. По команде мы выносим столы на линию.
Начинается вручение дипломов и «поплавков». К столу подходит очередной выпускник. Докладывает Неелову:
— Товарищ генерал-лейтенант, лейтенант (такой-то) для получения диплома прибыл.
Николай Алексеевич вручает диплом и знак. Говорит несколько напутственных слов, поздравляет с присвоением лейтенантского звания. Где-то через полчаса вручение дипломов закончилось. Пионеры вручают цветы выпускникам. И мы уносим столы. С приветственным словом выступают М.А. Яснов, наш выпускник лейтенант Петров, начальник училища генерал-лейтенант Магонов Иван Афанасьевич. Зачитывается приветственное письмо ЦК КПСС.
После этого прохождение торжественным маршем и всё. Раздается долгожданная команда (все четыре года каждый из нас мечтал её услышать, точнее её первую часть!).
— Выпускники свободны. Остальные направо. К машинам.
И молодые лейтенанты попадают на растерзание своих родных и близких. Примерно через час, выпускники начинают съёзжаться к училищу. Им ещё предстоит получить направления к новому месту службы. Как полагается, многие приезжают на двух такси. В первой машине сам выпускник. Во второй — его замечательная фуражка, пошитая руками известнейших, среди кремлёвцев всех времён и народов, мастерами Орефьевым Анатолием Георгиевичем или Овчинниковым Павлом Ивановичем. Ну, или, в крайнем случае, руками неизвестных мастеров из ЦЭПэКа (центрального экспериментального пошивочного комбината). Шитые фуражка и сапоги-«стояки» — визитная карточка кремлёвцев. К ним у нас особое уважение.
Распределение заканчивается только под вечер. Из штаба уходят последние выпускники. Распределение у ребят не плохое. Из трехсот пятнадцати выпускников (кто-то всё-таки смог умножить 36 на 9, или просто знал правильный ответ, что до выпуска в первом батальоне дошло именно столько курсантов) около ста двадцати человек распределилось в Московский военный округ и саму Москву. Около ста человек — в Группы войск. Несколько человек — в Киевский, Белорусский, Прикарпатский и Ленинградский военные округа. Около пятнадцати человек направлены в Афганистан.
Совершенно случайно мы все (у штаба собрались курсанты почти всех курсов) стали свидетелями двух забавных семейных сцен. Из штаба вышел свежеиспечённый лейтенант. Чуть слышно произнёс магические слова (для нас всё это казалось каким-то волшебством): Забайкальский военный округ (наверное, это был единственный выпускник первого батальона, попавший в ЗабВО?). Он явно расстроен. К нему подходит его девушка. Целует его. Утешает. И говорит, что согласна ехать с ним хоть на край света. Лейтенант явно польщён. И заметно, что его настроение поднимается прямо на глазах.
Через несколько минут выходит второй выпускник. Афганистан. Его девушка внимательно рассматривает его документы (кроме отметки о прибытии в ТуркВО, там, в общем-то, ничего и нет). Бросает их ему под ноги. Следом летит обручальное кольцо. Она молча разворачивается. И так же молча уходит. Нет, это не было съёмками какого-то художественного фильма. Обычная житейская сцена. Но всё это происходило на наших глазах. Мы не делали никаких выводов из увиденного. Просто отложилось где-то на самом дне нашей памяти, что не все окружающие могут относиться к ребятам, направляемым в Афган, как к героям. Кто-то может относиться к ним и иначе. И этими кем-то, могут быть даже самые близкие и дорогие люди.
Вечером нас «огорашивают» очередной новостью. В соревнованиях по военно-прикладному плаванию должны принимать участие девяносто процентов от списочного состава роты, а не пятьдесят, как говорили раньше. Это действительно новость. В роте сто пятьдесят человек. Из них к соревнованиям готовились (более или менее успешно) человек восемьдесят. Не больше. Остальные умели плавать только в плавках. Но не в обмундировании. И, тем более, без оружия. А некоторые не умели плавать вообще. В новый список команды попали и те, и другие. Приказ есть приказ. На соревнованиях поплывут все. Даже те, кто плавать не умеет.
Девятнадцатого июля мы выехали на соревнования. Приехали в Кубинку (Таманская дивизия). Выяснилось, что нас там не ждут. Соревнования проходят на базе Кантемировской дивизии под Наро-Фоминском. Приходится ехать туда. На месте выясняется, что плыть действительно должны 90% личного состава роты. Но зачёт идёт только по пятидесяти одному человеку. Ротный принимает волевое решение. Поплывёт ровно пятьдесят один человек. Да, это было волевое решение. Или же Григорий Николаевич просто вполне логично рассудил, что лучше не занять первое место, чем утопить половину роты. В принципе, это правильно. Разумеется, мы тоже не против того, чтобы хоть кто-то из нас выжил в ходе этих соревнований.
В число потенциальных утопленников был назначен наш взвод (в полном составе) и ещё человек двадцать набрали из оставшихся четырёх взводов. Плыть предстоит в реке Наре. Поперёк течения. От одного понтона, закреплённого на берегу до другого. Пятьдесят метров туда. И пятьдесят метров обратно. Кто-то может выбрать и другой маршрут. Более короткий. Вниз здесь метра три-четыре, не больше.
Дорожки обозначены натянутой от берега до понтона проволокой с поплавками. Единственный недостаток — нет привычной разметки (как на дне бассейна). И мы легко можем потерять направление движения и заблудиться. Хотя всё это сущие пустяки! Мы пытаемся убедить себя в том, что это единственный недостаток. Потому что думать о предстоящем заплыве и о том, что всех нас ожидает, почему-то совсем не хочется. На самом-то деле главный недостаток здесь совсем другой — эти самые соревнования! Всё остальное, лишь следствия одной, нашей общей беды.
Дальше было всё, как всегда. Бывают ситуации, когда не победить просто не возможно. Когда твои друзья забывают обо всём на свете. О том, что нужно дышать (хотя бы изредка), забывают о себе и даже забывают о самой жизни. Но помнят только об одном. О том, что они должны победить. Обязательно победить. Чего бы это ни стоило!
Мы плыли, как могли. Мы плыли стометровку на время (1 мин. 30 сек. — 3 очка, 1.45 — два, 2.00 — одно). В военной форме одежды. Сапоги и автомат под ремнём (сапоги на животе, автомат за спиной). Мы соревновались только со временем. Потому что других соперников у нас сегодня не было. Среди других команд, не было. Ведь в других командах были вполне нормальные люди. Для которых это были всего лишь соревнования. Для нас это было чем-то иным. Хотя мы и не очень хорошо понимали, чем? Но догадывались, что самым главным в жизни. Ведь нельзя всю жизнь быть вторым. Каждый мужчина, хоть раз в жизни, должен почувствовать себя победителем. Может быть, не так важно в чём? Но победителем! Мужчиной. И мы старались.
Стас Песков, член сборной Советского Союза по подводному скоростному плаванию, просто пронырнул до понтона. Развернулся, и ещё за два-три нырка достиг финиша. Наш командир взвода Володя Горлов, как и многие с нашего взвода, плыл вольным стилем. На вдохе вместо воздуха он хватал ртом только воду, но плыл дальше. Это было необъяснимо. Неправильно. Невозможно. Вопреки всем законам биологии, анатомии и всем остальным законам, но это было. Ребята, оставшиеся на берегу, рассказывали, что видели, как некоторые из судей плакали при виде всего этого. Здоровые, взрослые мужики плакали при виде того, как мы плыли.
Я плыл брассом. Точнее, как учил наш «сенсей» (учитель) рядовой Володя, короткими нырками. Вот только вдох делал не на два гребка, а где-то на три-четыре. Я едва ли что-нибудь видел. В результате, плыл практически на ощупь. С трудом, выдерживая направление движения. Катастрофически не хватало воздуха. Даже не легким. Его не хватало мозгу. Мозг постепенно начинал «засыпать», отключаться. И я всё реже и реже появлялся на поверхности воды.
Потом мне рассказали, как это выглядело со стороны. По моей «дорожке» плыло «нечто» полузатопленное. Очень похожее на подводную лодку «под перископом». Хорошо виден был только ствол автомата. Несколько раз на поверхности появлялся корпус «подлодки» (я пытался «зацепить» хотя бы глоток воздуха). Но этих подъёмов становилось всё меньше и меньше. На обратной дороге (последние пятьдесят метров) «лодка» уже не всплывала. Виден был только «перископ» (ствол автомата), который неотвратимо приближался к финишу. В какой-то момент автомат зацепился за разграничительную проволоку. И начал собирать поплавки. Когда поплавки зацепились за какой-то узел, ствол на мгновение остановился (было несколько слабых рывков, словно он пытался сорвать их с «мёртвой» точки). Затем ствол начал постепенно уходить на глубину. Все подумали, что в результате торпедной атаки, «подводная лодка» (то есть, я) потерпела разрушения, несовместимые с жизнью. И окончательно пошла на дно. Но, к всеобщему удивлению, через секунду ствол снова появился на поверхности воды. И снова устремился вперёд. К родному причалу. Все облегчённо вздохнули. Через несколько секунд мои руки коснулись понтона, с которого мы стартовали (и на котором должны были финишировать). И у меня еще хватило сил самому выбраться из воды…
Мы возвращаемся в Москву. Вечером заступаем в наряд по училищу. Перед заступлением в наряд нам доводят приказ начальника училища: «Спортивному взводу (5-й взвод 7-й роты) за высокие спортивные результаты, показанные на Первенстве ордена Ленина Московского военного округа объявить:
Пять суток за второе место на Первенстве Округа по многоборью взводов (дополнительно к основному отпуску). Пять суток за второе место на Первенстве Округа по марш-броску с боевой стрельбой. И восемь суток за первое место на соревнованиях по военно-прикладному плаванию».
На следующий день никто из нас не обратит внимания, что в отпускных билетах у нас будет записано: «Прибыть 31 августа». Это значит, что вместо сорока восьми суток отпуска (тридцать плюс восемнадцать) у нас будет всего сорок трое суток. Естественно, к первому сентября все мы в любом случае должны были быть на месте. Первого сентября — начало учебных занятий. Поэтому объявленные сутки остаются только на бумаге. Но на эти мелочи никто не обращает внимания. Все мы на седьмом небе от счастья. Мы наконец-то стали Чемпионами! Свершилось то, о чём мы мечтали целый год. И мы наконец-то едем в отпуск. Это то, о чём курсанты мечтают всегда.
Двадцатого июля, после смены с наряда, в девять часов вечера мы уезжали в летний отпуск. Вы даже не представляете, как это здорово уезжать в отпуск! Какое это счастье! И мы были уверены, что в отпуске нас ждут самые необыкновенные приключения.

Глава 30. Разъезд Оршина
Ничего еще не зная о тёплой водке и знойных женщинах, я уже догадывался, что на всём белом свете нет ничего лучше летнего отпуска. Особенно после второго курса, когда ты уже мысленно считаешь себя старшекурсником. То есть, практически совсем уже взрослым. Кто из нас не мечтал в детстве поскорее вырасти? Все мечтали! Ну, может быть, кроме какого-нибудь одного, единственного и самого последнего оболтуса. Единственным оболтусом, который в этот момент не мечтал об этом, был я.
Да, в этот момент мне совсем не хотелось становиться взрослым. Я с удовольствием бы снова вернулся в школу. В начальные классы. А ещё лучше — в детский садик! Почему наши желания сбываются не сразу, а лишь спустя многие годы? Когда у нас уже совсем другие мечты. И совсем другие желания?! Увы, вместо горшка в детском садике, в этот момент я сидел на диване в своей комнате. Напротив меня расположились родители. Они вели допрос с пристрастием. По крайней мере, им так казалось.
И чего они на меня набросились? Я приехал в отпуск. Все должны были радоваться — не нарадоваться моему приезду. Кормить меня плюшками, разными вареньями и печеньями! А они задают эти глупые вопросы. Нет, если быть более точным, то вопросы задавал только отец. Мама сидела молча. Руки, как обычно, были сложены на коленях. Она нервно теребила ими носовой платок. И, кажется, глаза у неё были на мокром месте?
 — Да, кстати. А когда ты познакомишь нас со своей девушкой?
Странный какой-то вопрос? На первом курсе я усиленно грыз гранит науки, и зубов на другие занятия у меня просто не хватало. На втором курсе, в спортивном взводе, после тренировок, зубы у меня ещё какие-то оставались, но не оставалось ни малейших сил ими хоть что-нибудь жевать. И даже шевелить! Какие тут девушки?! В спортвзводе я мог, конечно же, посматривать в их сторону (но не долго, минуту, другую — через пару минут от перенапряжения у меня начинало сводить мышцы шеи). Некоторые из моих товарищей могли смотреть в их сторону более продолжительное время (и откуда только силы брались у ребят?). Я мог любоваться тоненькими, точёными девичьими фигурками. Мог даже мечтать о чём-то удивительном и таинственном. Вот только доползти до них и сказать им хотя бы пару слов, сил у меня не было. Все силы уходили на тренировки… Что я мог ответить отцу? Сказать, что пока ещё сам не познакомился со своей девушкой?
Увы, отец явно был не в настроении выслушивать мои глупые шуточки. Поэтому, я решил не испытывать судьбу и только пожал в ответ плечами.
Отец, словно продолжая какой-то затянувшийся спор, с чувством победителя посмотрел на маму. Дескать, а что я говорил?! Затем посмотрел на меня. Лицо победителя не предвещало ничего хорошего побеждённым.
 — Ладно. Завтра к нам в гости придёт одна девушка. С родителями. Мы поболтаем с родителями, а ты познакомишься с Мариной. В следующую субботу у вас свадьба.
В спектакле «Ревизор» после этих слов обычно наступала «немая» сцена. Мы не стали ничего менять в сценарии. Да, я бы, наверное, и не смог. Я продолжал сидеть на диване. Молчаливый, как каменное изваяние. Точнее, мне казалось, даже более молчаливый, чем каменное изваяние. Я был в шоке.
Родители вышли из комнаты. Всё, что было нужно, они уже сказали. Где-то далеко на юге вот уже четвёртый год шла война. Они, почему-то, были уверенны, что рано или поздно, но я непременно туда «загремлю». Вполне возможно, что меня там подстрелят. И, явно хотели оставить после меня хоть что-нибудь себе на память. Отец мечтал о наследнике. У него не было братьев. И на мне заканчивался наш род. Или, как он говорил, заканчивалась фамилия. Поэтому отец мечтал о внуке! Сын у него явно получился не очень (я и сам это понимал). Тем более что через год, другой он мог потерять и этого непутёвого сына.
Понятное дело, меня во все эти тонкости не посвящали. Да я бы их тогда и не понял. Тем более что в памяти у меня ещё были очень свежи слова моей мамы, сказанные ею перед самым моим поступлением в училище.
 — Сынок, ты только не женись на первом курсе. Москвички, они такие шустрые. Не женись!
Вот я и не женился. Как мама просила. Ни на первом курсе, ни на втором. Нет, понять этих родителей было просто невозможно! То об одном просят, то о совершенно противоположном. Пусть уж определятся, что они хотят?! Пусть определятся… И чего они на меня так набросились?!
Состояние шока медленно проходило. Мозги ещё не работали, но руки уже начинали что-то делать. Слава богу, рефлексы ещё продолжали стоять на страже моей никчёмной жизни. Рефлекторные движения туловища подняли меня с дивана. И направили в сторону прихожей. Ноги привели меня в ванную комнату. Руки рефлекторно прихватили зубную щётку и спрятали её в кармане брюк. Привлекать внимание родителей пока явно не стоило! Я не знаю, зачем я взял эту зубную щётку? Если бы у меня в этот момент были мозги, они бы обязательно что-нибудь придумали! Обосновали бы необходимость этих действий. Или дали бы им отмену. Но с мозгами в этот момент у меня было не слишком богато. Мозги отдыхали. Работала только мышечная память. И если бы я мог, то непременно бы удивился тому, как она работает.
На обратной дорогое я прихватил в прихожей свой зонт. Ноги привели меня к моему дипломату. Руки так же рефлекторно стали что-то в него забрасывать. Глаза на полном автопилоте успевали фиксировать какие-то вещи, заполнявшие вакуум моего дипломата. Электробритву. Зонт. Зубную щетку. Нажитые непосильным курсантским трудом семьдесят два рубля (денежное довольствие, накопленное почти за полгода, и отпускные). И ещё какую-то мелочь…
В прихожей хлопнула входная дверь. Видимо, родители ушли в магазин за продуктами (похоже, надумали встретить своих будущих родственников праздничным столом, либо у отца просто появился повод для очередного застолья — ну, вы понимаете, о чём я?!). Я же тем временем, прихватив дипломат, серой мышкой, прошмыгнул на улицу. Мозги всё ещё продолжали находиться в нирване. Но ноги с каждым шагом всё увереннее и увереннее несли меня в сторону железнодорожной станции. В трудную минуту ноги меня никогда ещё не подводили! Почти никогда.
Я сел на электричку. И поехал… Ну, разумеется, в Ленинград. Куда ещё я мог поехать?! Все нормальные герои в такой ситуации всегда едут (или летят) в Ленинград. Все нормальные и ненормальные, тоже… К тому же, ещё в десятом классе у меня появилась привычка на выходные уезжать в этот город. Не на каждые выходные, естественно, лишь раз в месяц. Иногда, раз в два месяца. Эта периодичность целиком и полностью зависела от плодотворности моего сотрудничества с редакцией районной газеты «Серп и молот». От того, как часто в этой газете появлялись статьи юнкора Карпова (в нашей школе был организован кружок юных корреспондентов) или его стихи.
Иногда выручала «заначка», оставшаяся от двух летних месяцев, которые я проработал транспортировщиком на комбинате «Химволокно». После окончания девятого класса. Иногда рубль двадцать, которые я «забывал» сдать на школьные обеды. В общем-то карманные деньги у меня водились. Хотя и не часто. Но практически все их я тратил на поездки в Ленинград. Мне нравился этот город. Но ещё больше мне нравились его жители. Спокойные, удивительно аристократичные и красивые. Настоящие петербуржцы.
Да, я сел в электричку. И поехал в Ленинград. Обычно для такой поездки нормальные люди используют поезд, а не электричку. Но уже тогда я был не совсем нормальным. Видно начитался книг Казакевича о войсковом разведчике Лубенцове. И с тех пор никогда не ходил кратчайшим путем.
Сергей Лубенцов, выходя из окружения, уничтожал попутно немцев. Вместо того, чтобы просачиваться через их тыловые части серой мышкой. Мы многому учимся из книг. Хотя и не всегда находим в них ответы на все вопросы. Но зато очень часто находим в них вопросы, над которыми стоит задуматься. После прочтения «Весны на Одере» я понял, что Лубенцов поступал не логично. Но именно в нестандартности решений зачастую скрыт успех. Тогда я и решил, что если когда-нибудь в жизни мне посчастливится стать войсковым разведчиком, то на задачу я буду выходить серой мышкой. Но возвращаться с неё с музыкой. И всегда совмещать полезное с приятным. Ну, или хотя бы иногда.
Вот и в этот раз, как только мышечная деятельность разбудила мозговую, я поступил не совсем логично. Моё паническое бегство от будущей женитьбы могло показаться любому постороннему человеку хорошо спланированной поездкой. Но это было не так. Это было настоящее паническое бегство. Но, как меня научил Сергей Лубенцов, это бегство проходило по контрольным точкам, от задачи к задаче, от объекта к объекту. Так, как было написано в умных книгах.
Я ехал в Ленинград. Ехал на электричке, а не на поезде. Потому что по пути в Ленинград, где-то под Калинином (ныне Тверь) в студенческом стройотряде находился мой бывший одноклассник Игорь Широков. Когда бы я мог навестить его ещё, как не в этот раз?! Где-то (М. Гаммер «Шамиль») я читал о том, как имам Шамиль очень грамотно превращал свои военные поражения в информационные победы. Для многих последние казались более крупными. Вот и я решил выдать свое паническое бегство за очередную, плановую поездку в Ленинград. С заездом в гости к своему однокласснику. Ну, не то, чтобы решил выдать кому-то. Просто я решил убедить в этом самого себя. В первую очередь себя.
Ближе к полудню одиннадцатого августа я добрался до Калинина. Затем на другой электричке до Васильевского мха. Меня здорово удивили местные железнодорожные платформы. Точнее их отсутствие. Из электричек пассажиры спускались на какие-то деревянные помосты, лежащие прямо на земле. Но самое удивительное было впереди.
От конечной станции мне пришлось пройти мимо огромный штабелей бревен. И только затем я увидел это чудо. Да, такое транспортное средство я видел впервые. Маленький состав, состоящий из двух почти детских вагончиков и такой же детский локомотив. Судя по внешним признакам и отсутствию привычных проводов, питался этот локомотив всё-таки электроэнергией. Но насколько мощными должны были быть его аккумуляторы, я представить не мог.
От Васильевского мха мне предстояло проехать ещё несколько километров. Вместо привычных дорог здесь была лишь узкоколейка. А единственным средством передвижения — этот состав. Вагончики очень быстро наполнились какими-то шумными и весёлыми людьми. Одеты они были в брезентовые плащи, обуты в большие болотные сапоги. В руках почти у каждого вещмешки. У многих рядом с вещмешками лежали непонятные чехлы. И патронташи. Что находилось в этих брезентовых чехлах, я догадался почти сразу — там явно было оружие. Скорее всего, охотничье. Почему-то на ум не к месту пришли слова из какой-то песни: «Сто первый. Сто первый. Сто первый километр…» Это было не совсем логично. Но в дальнейшей цепочке моих рассуждений эта песня явно увела меня в сторону от правильной оценки окружавших меня событий и людей. Вместо того чтобы вполне логично предположить, что это охотники, я почему-то посчитал, что все эти люди были разбойниками. Почему разбойниками?
Хотя одно меня успокаивало: в оценке меня они тоже явно ошиблись. В своем костюмчике, с белой рубашкой и дипломатом я явно выглядел каким-нибудь городским пижоном. Но вы-то знаете, что это не так. Ведь я был всего-навсего обычным инопланетянином. Со звезды Ростабан. На этой планете, среди болот и этих веселых разбойников, я был чужим. Совершенно чужим.
Не могу сказать, что среди этих больших и весёлых людей я чувствовал себя не в своей тарелке. Нет, тарелка была явно своя. Но я чувствовал себя в ней обычным гарниром. Я не знал лишь одного: когда эти великаны примутся за еду?
Состав пару раз притормаживал. Из вагончиков выходили люди, но обратно никто не заходил. Это было немного странно. Вскоре состав остановился в очередной раз, и мои попутчики стали проталкиваться к выходу. Один из них, загадочно улыбнувшись, кивнул мне в сторону выхода.
 — Разъезд Оршина. Конечная. Приехали.
И пошёл догонять своих товарищей. Я вышел из вагона, и благоразумно направился в противоположную от этой разбойничьей ватаги сторону. В сторону домов, которые стояли неподалёку. Прошел мимо недостроенного двухэтажного здания какой-то конторы. Где-то сразу за зданием мелькнула полоска воды. Большая полоска большого лесного озера. С каждым шагом на душе у меня становилось всё спокойнее и спокойнее. Тем более что у следующего дома (к каждому дому шла узкоколейка) я увидел людей. Обычных людей. Без оружия. И эти люди были женского пола.
Две довольно пожилые женщины, я думаю, примерно лет тридцати (все женщины, которым перевалило за двадцать, казались мне тогда пожилыми), обсуждали какие-то вселенские проблемы. Покос и своих мужей. Ну, и чужих мужей, разумеется, тоже.
Видимо я был похож на какую-то экзотическую зверушку, которую они видели когда-то давным-давно по телевизору или в зоопарке? Но впервые увидели в своем поселке. В живую. Без клетки. А, может быть, мне это лишь показалось? И они смотрели на меня вполне обычными взглядами. Какими испокон веков смотрели в этом поселке на всех незнакомцев, гуляющих в округе. Гуляющих без охраны.
Я спросил, где мне найти студенческое общежитие?
 — А, это там. — Они почти одновременно махнули рукой в сторону приземистого одноэтажного барака, стоявшего на отшибе. И долго, долго смотрели мне вслед. И я спиной чувствовал их взгляды.
Уже через пару минут я стоял на крыльце барака. Как в старой, всем известной, сказке передо мною был выбор: пойти налево или направо. От пути прямо я предусмотрительно отказался — там не было двери, а только стена. Проходить сквозь стены я тогда еще не умел. На табличке, над дверью справа, было написано что-то типа ВССО (Всесоюзный студенческий строительный отряд) или ВЦСПС (Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов) — уже не помню точно. Над дверью слева — что-то маловразумительное. Разумеется, я свернул налево. Что означает абракадабра «ВССО» я знал. В этом ВССО сейчас должен был находиться мой одноклассник Игорь. Но я все равно свернул налево. Кто из нас не сворачивал в своей праведной жизни налево?! Думаю, что в этом я был не одинок. К тому же, мне было интересно узнать, что там находится?
Слева находился медицинский пункт. А ещё там находилась очень красивая девушка (лет двадцати, то есть уже довольно пожилая девушка). В белоснежном, полупрозрачном халате, с прекрасной фигурой фотомодели. И просто потрясающими глазами. И я утонул в этих глазах в то же мгновение.
Вскоре мы пили чай с сушками. И разговаривали, как старые знакомые, которые после долгой разлуки наконец-то встретились, и наперебой спешили рассказать друг другу последние новости. Спешили наговориться друг с другом, надышаться.
Её звали Таней Грачевой. Она была студенткой Калининского мединститута. Проходила здесь практику. Я рассказывал ей о своем училище (в нем учился кто-то из её знакомых), о соревнованиях, обо всем на свете. И тонул, тонул в её бездонных глазах.
А еще я понимал, что этой ночью мы будем с нею вместе. И она тоже это понимала. И я знал, что она это понимает. Откуда я мог это знать?! Ведь до неё у меня еще ни разу не было ничего подобного. Но видно это знание скрыто в каждом из нас. И однажды, словно свежим ветром сдувает с нас всю это пыль, называемую цивилизацией. Весь этот мусор. Все наносное. И остается только самое главное: дичь, которую ты несешь на своем плече к своей пещере. Пещера, в которой тебя ждет твой очаг. И женщина у очага, которая ждет только тебя. И дороже которой в твоей жизни никогда и никого не будет…
Да, я видел в её глазах это понимание. И мне было необыкновенно легко и приятно от этого. До тех самых пор, пока дверь в медпункт не распахнулась и на пороге не возник Игорь.
 — Серега, какими судьбами? Ну-ка, пошли к нам!
Откуда он узнал о моем приезде, для меня так и осталось тайной за семью печатями. Но он так настойчиво и неумолимо потащил меня из медпункта в неизвестном и совершенно ненужном для меня направлении, что сразу же лишил меня даже малейшей попытки сопротивляться. Я успел только бросить прощальный взгляд на свою новую знакомую. И в её глазах я прочитал, что сегодня вечером она будет меня ждать. Обязательно будет.
Через пару минут мы сидели в какой-то комнате. Вокруг нас ходили какие-то люди, хлопали меня по плечу. Куда-то собирались. На двух табуретках была разложена нехитрая снедь и открыта бутылка водки. Народу становилось все меньше и меньше. И вскоре за импровизированным столом нас осталось только трое. Я, Игорь и его однокурсник Олег. Остальные куда-то исчезли.
Игорь налил по первой. За встречу. Он очень изменился за эти два года. Повзрослел. Прошли времена, когда я заступался за него перед ребятами из 9 «А» класса. Да, сейчас он казался в чем-то даже старше меня. Или старался казаться?
Игорь с Олегом выпили свои рюмки. Я только пригубил. Но после спортвзвода, и спортивного режима из него вытекающего, этих нескольких грамм водки мне вполне хватило. Ребята налили по второй, озвучили какой-то тост, быстренько выпили. И стали что-то оживленно рассказывать. Я сидел и пытался разобраться, о чем они говорят. У меня мало что получалось. Зато я с удивлением заметил, что водка начинает оказывать на меня какое-то удивительное воздействие.
Если не ошибаюсь, психиатры называют это состояние раздвоением личности. И даже ставят по этому поводу какой-то веселый диагноз. То, что диагноз непременно должен быть веселым — в этот момент я почему-то ничуточки не сомневался. Потому что на душе у меня было необыкновенно легко и весело. Я сидел и глупо улыбался. И, кажется, в этот момент я любил всех людей на планете Земля. Людей, кошек и даже гиппопотамов. Тем не менее, я четко зафиксировал, что мой мозг разделился на две, почти равные, части. Трезвую и не очень. Но вторая часть была явно больше…
Постепенно я начал вникать в рассказ Игоря.
 — …поэтому ходить по поселку в одиночку не стоит. Вечером в клубе будет дискотека. Серега, потанцуем с деревенскими девчатами…
Тьфу, ты, нелегкая! А ведь мозг и впрямь разделился. Его трезвая половина напомнила мне о Танечке Грачевой. И о том, что мне пора идти к ней. Нехорошо заставлять ее ждать так долго. Не правильно. Вторая, не совсем трезвая половина, глупо ухмыляясь, подумала о том, что деревенские девчата — это круто! И еще что-то нечленораздельное о стогах сена и запахе скошенной травы…
 — Да, деревенские (какая-то половина мозга подсказала мне, что теперь речь шла о парнях) собираются сегодня нас проучить. После дискотеки… — Игорь многозначительно промолчал. И после короткой паузы добавил. — Но их здесь человек пятнадцать, не больше. А нас — семьдесят.
А затем голосом змея-искусителя поинтересовался: «Давно не дрался?». Словно пытался уточнить, есть ли у меня желание «помахаться». К своему удивлению и совершенно неожиданно я обнаружил у себя это желание. Бог ты мой! У меня было это желание!
Пьяная половинка мозга услужливо подчеркнула некоторые статистические выкладки: «семьдесят против пятнадцати». Выступить на стороне победителей было более чем соблазнительно. И только трезвая половинка мозга подло и совершенно некстати сообщила информацию, которая прошла как-то совершенно стороной. Люди, которые еще совсем недавно ходили по комнате, куда-то собирались и прощались с нами были теми самыми семьюдесятью гладиаторами, в числе которых я хотел прославиться сегодня вечером. И совсем лишними всплыли в памяти слова Игоря, сказанные им где-то полчаса назад, о том что сегодня суббота. И весь народ разъезжается по домам. Не трудно было сообразить, что из семидесяти на все общежитие нас осталось только трое. Трое против пятнадцати — это я вам скажу совсем другая песня! К счастью (или к несчастью, кто знает!) голос, поданный трезвой половинкой мозга, был таким слабым, что остался незамеченным…
Вскоре мы поднялись. Нас ждали подвиги и деревенские девчата! Неуверенными шагами мы направились к выходу. На крыльце Игорь долго возился с замком. Он закрыл за нами общежитие, многозначительно поднял ключ над головой и произнес непонятное: «О!». Затем показал на окно в торце барака:
 — Возвращаться будем через него…
Почему возвращаться нужно через окно, а не через дверь — было не совсем понятно. Но я не хотел показаться глупым. Значит, так надо. Я с грустью посмотрел на дверь медпункта. За этой дверью меня ждала самая красивая девушка на свете. Сдались мне эти деревенские девчата!
И куда меня несла нелегкая?! Ладно, подумал я, полчасика потанцуем и бегом к Танечке. Нет, полчаса — это много. Десять минут… Игорь с Олегом уверенно держали курс в сторону соседнего барака. Я бросился их догонять.
Последний инструктаж перед дискотекой был кратким. За оставшиеся до клуба несколько шагов Игорь вскользь напомнил о предстоящей драке. А еще успел обмолвиться о какой-то легендарной личности по имени Семён. Сказал, чтобы я (по возможности) постарался не встречаться с ним в рукопашном бою. И причина тому была вполне веская. В трудную минуту деревенской драки Семен соединял свои руки в единый замок. И этим импровизированным молотом крушил всё направо и налево. И тогда не только в доме Яблонских мешались в одну кучу кони, люди и снова кони. Но и всё остальное.
Остановить этого Семёна, по словам Игоря, мог только тяжёлый танк времён Первой мировой войны. Но по слухам, такого танка в деревне не было. А, может быть, и был, но его до поры до времени от приезжих скрывали…
Увы, всю эту информацию я пропустил мимо ушей. Я все еще находился в состоянии эйфории. Влюбленность во весь мир, людей и прочих насекомых у меня еще не улетучились. И ни о какой драке я, разумеется, даже и не думал. Меня все эти деревенские и студенческие проблемы совершенно не касались. Точно не касались. Я даже не сомневался в этом.
У самого клуба Игорь увидел кого-то из своих знакомых. Это был какой-то местный мужик лет тридцати. Здоровенный такой мужик и очень миролюбивый, как мне показалось. Мы подошли к нему. К моему удивлению, Игорь не стал нас знакомить. Просто поздоровался. Так и сказал: «Добрый вечер, Семен». Семен кивнул ему в ответ. В этот момент у меня в голове мелькнула совершенно трезвая мысль: «Видимо, кто-то из наших. Если будут бить, он обязательно заступится». Но додумать эту мысль я не успел. Потому что в этот момент в голову пришла еще какая-то информация. Что это Игорь там рассказывал о каком-то Семене? Рассказывал буквально минуту назад. А, ладно. Кто старое помянет. Да и думать о каких-то там Семенах совершенно не хотелось…
Мы поднялись на очередное крыльцо, зашли в клуб. Клубом оказалось нечто среднее между небольшим бараком и большой избой. С одной-единственной дверью, но без окон (возможно, они и были, но в темноте их было не видно). Слева в углу на столе лежал кассетный магнитофон. Из него с шипением пыталась прорваться какая-то мелодия в стиле Диско. Рядом на стуле сидел парнишка лет пятнадцати с парочкой кассет — видимо личным сокровищем. Слева и справа от стола стояло несколько скамеек.
Сказать, что в клубе был легкий полумрак — не сказать ничего. Крошечная лампа на 40 ватт тускло мерцала над столом. Она явно доживала последние минуты своей бесконечно длинной и нелегкой жизни. Все остальное помещение откровенно пряталось во мраке. В этом мраке угадывались несколько девичьих силуэтов, двигающихся под музыку.
Мне было хорошо. Танцевать не хотелось. Хотелось просто сидеть на лавочке и наблюдать за танцующими. Видимо такие же чувства испытывали в этот момент и мои друзья. Втроем мы мягко приземлились на одну из лавочек. Нам было хорошо…
В этот момент к нам подошел какой-то парнишка. И сел между нами. Для меня до сих пор остается загадкой, как мог один человек сесть между тремя на одной лавке. Но уверенность в том, что так оно и было, не покидает меня и ныне. Парнишка что-то шепнул каждому из нас на ухо. И моментально исчез.
Игорь в тот же момент поднялся и пошел к выходу. Краем уха я слышал, что ему было сказано о каких-то девчонках, ожидающих его на крыльце. Но весь вид моего друга говорил совершенно об ином. Больно уж он выглядел серьезным для такой новости. Слишком серьезным! И совершенно протрезвевшим. Последнее было самым удивительным. Как можно было протрезветь так быстро после почти целого стакана водки, не укладывалось в моей голове (как впрочем, и многое другое)? Но, видимо, Игорь просто уже обо всем догадался. Догадался, что шоу начинается. И что скоро всем нам достанется на орехи…
Мне было сказано о каких-то ребятах, дожидающихся меня на улице. Какие ребята?! А, я все понял! Это девчонки! Они меня просто разыгрывают. Я успел им понравиться, и меня уже приглашают на свидание. Я, пошатываясь, направился на крыльцо вслед за Игорем.
Самое удивительное заключалось в том, что Олегу тоже было что-то сказано. Правда, я не знаю, что? Но после этих слов Олег стал медленно растворяться в воздухе. И вдруг исчез. Больше я его в этот вечер не видел. Все это показалось мне очень необычным. Мысль о том, что я не умею так же исчезать — достойной дальнейшего рассмотрения. Но я не стал обдумывать произошедшее. Не до того было. Где-то там, на крыльце, меня ждали местные красавицы. И я спешил к ним навстречу…
Я еле поспевал за Игорем. Хотя нас явно ждали совершенно разные девчонки, по непонятной причине, я старался от него не отставать. Уж больно целенаправленно он куда-то шел. Мы вышли на крыльцо. Краем глаза я заметил несколько мужских силуэтов неподалеку. И когда это на улице успело так стемнеть?! Снова материализовался парнишка-вестовой. Жестом показал на угол клуба. Игорь направился туда. Я следом. За углом стоял все тот же Семен. Похоже, он всегда там стоял. Странно, а где же девушки, которые приглашали меня на свидание? Непонятно.
Я так и не успел задать вопрос, который уже крутился у меня на языке. Семен начал первым:
 — Доходят до меня слухи, что вы задираете наших деревенских парней…
Обвинение показалось мне просто чудовищным! Тем более, от человека с которым мы (точнее Игорь) еще совсем недавно здоровались. И которого я уже считал за своего! Каких таких парней? Да, не нужны нам никакие парни! Я попытался отодвинуть Игоря в сторону и подойти к Семену поближе. Чтобы объяснить ему всю несуразность выдвинутых против нас обвинений.
Всеми фибрами своей оскорбленной души я стремился подойти к этому большому, доброму, но заблуждающемуся человеку. Но моя правая нога попала в крошечную ямку и слегка согнулась. Чтобы сохранить равновесие, я немного просел и сгруппировался. В этот момент над моей головой просвистел чей-то кулак. И откуда он только взялся? Мистика какая-то! Я оглянулся. Вокруг нас стояло четверо или пятеро парней. Эти-то откуда появились? Но зато все встало на свои места. Никакой мистики: кулак явно принадлежал кому-то из них.
Я снова посмотрел на Семена. Принюхался. Нет, я не ошибся. От Семена явно несло перегаром. Видимо, пока мы сидели на лавочке, он успел слегка подзарядиться. Слегка, по его меркам. Да, кажется, Семен уже переставал мне нравиться. Я посмотрел на Игоря. И задал только один вопрос:
 — Чего делать?
Игорь был немногословен. Ответ прозвучал, как команда.
 — Бежим!
Есть команды, которые я выполняю беспрекословно, точно и в срок. И это была явно из их числа. Игорь рванул в сторону общежития. Я, вполне трезво посчитав, что должен оттянуть на себя часть неприятельских сил, устремился в противоположную сторону.
Сзади раздался откровенный и отборный мат. Никто из наших соперников не ожидал такого исхода. Нас даже не пытались остановить. Слишком это было для всех неожиданным. Поселок располагался на небольшом острове посреди болот. Ходить здесь ходили. Но бегать, как-то было не принято. То, что студенты умеют бегать (меня почему-то отнесли к их числу) стало настоящим открытием для многих собравшихся. Надо сказать, неприятным открытием. Ведь если студенты, в отличие от нормальных людей, умеют бегать, то вполне можно предположить, что они умеют и еще что-то. Летать, к примеру.
К тому же перспектива гоняться за нами всю ночь показалась многим просто кощунственной. Хмеля на такой длительный забег могло не хватить. А драки и зрелищ многим хотелось немедленно.
Но делать было нечего: две тени устремились за мной вдогонку. Кто-то заковылял за Игорем. Я пробежал метров десять и вдруг остановился. Это было словно озарение! Я ВСПОМНИЛ! Ведь я же был призером Московского военного округа по марш-броску на 10 километров с боевой стрельбой, перворазрядником по бегу. Меня никто не мог здесь перегнать. И даже догнать! Это открытие поразило меня словно гром среди ясного неба. Почему я не вспомнил об этом сразу?
Я повернулся к своим преследователям. Хотел о чем-то спросить. Или что-то сказать. Но их вид (точнее их неуёмное желание меня догнать), на некоторое время заставил меня позабыть о прежних спортивных достижениях. Я развернулся и не спеша потрусил по центральной улице. Теперь я никуда не спешил. Теперь я точно знал, что им меня не догнать. И это знание делало меня сильным. Я бежал легко, как на разминке. Сзади раздавался хрип двух загнанных лошадей. Мне было их откровенно жаль. Ну, нельзя же начинать пить, курить и ругаться матом одновременно с появлением на свет! Спортом нужно заниматься, пить фруктовые и овощные соки…
Навстречу нам шел молодой человек приличного вида с девушкой под руку. Он вежливо поинтересовался, не нужна ли помощь?
Я вежливо ответил, что благодарю и помощь мне не нужна. Он удивленно посмотрел на меня. Что-то в его взгляде мне не понравилось. А из-за моей спины уже раздавались разъяренные голоса двух умирающих лебедей:
 — Не надо. Мы сами, Никифор, его уроем.
Оказывается, он обращался не ко мне. Это было довольно странным. Какие странные люди проживают в этом поселке, подумал я. Необычные люди! Следующее открытие огорчило меня еще больше. Улица ЗАКОНЧИЛАСЬ! И бежать дальше было просто некуда. Передо мною стояло недостроенное двухэтажное здание, которое я видел еще днем во время своего приезда. Тупик узкоколейки. Озеро. И все! Как же я забыл, что это ОСТРОВ?! Бег здесь не был спасением, а лишь отсрочкой исполнения приговора. И все былые легкоатлетические достижения и чемпионские титулы — пустым звуком. Эх, почему люди не летают?! Вот был бы я чемпионом мира по левитации…
По какой-то приставной лестнице я залез на второй этаж этого здания. Зачем я это делал, мне было не совсем понятно. Но я должен был что-то делать! Мои преследователи оказались умнее — вместо приставной лестницы, на которую я хотел их заманить, они поднялись на второй этаж по обычной, бетонной. В одной из комнат мы и столкнулись с ними лицом к лицу.
Странно, я был уверен, что на улице не было ветра. Почему же тогда фонарь на ближайшем столбе раскачивался, как в дешевом фильме ужасов? При свете этого фонаря я разглядел лица своих врагов. Им было лет по тринадцать. И их было всего двое! Не бойцы. Так, легкая кавалерия. Загонщики.
Я постарался придать своему голосу необходимую интонацию.
 — Так это вы за мной бежали, а? — И посмотрел на них сверху вниз. Мой голос мне понравился. К моему удивлению, он не дрожал.
Лица парнишек моментально изменились. В них появилось легкое недоумение. Словно, они просто здесь гуляли. Совершенно случайно. И готовы немедленно начать гулять где-то в другом месте.
Я произнес еще несколько волшебных слов.
 — А, ну-ка, брысь!
Пацанов словно ветром сдуло. Я с облегчением вздохнул. Фу, ты! У страха глаза велики. Нашел кого бояться! Я почувствовал себя настоящим героем. Победителем. К тому же, как учили древнекитайские мудрецы, победившим противника, не вступая с ним в сражение. Это было по настоящему круто! Довольная улыбка начинала расползаться по моему лицу.
И зачем в этот момент я выглянул в окно? Это было моей ошибкой. То, что я там увидел, до сих пор снится мне в кошмарных снах. По улице шли главные силы. Четверо или пятеро здоровенных бугаев лет двадцати-пяти. С кольями (такими здоровенными дубинами) в руках (а говорят, размер не имеет значения — посмотрел бы я на умника, это сказавшего, окажись он рядом со мной в этот момент). Во главе все с тем же Семеном. Где-то сбоку стояли мои бывшие загонщики и показывали пальцами в мою сторону. Но страшным было не это. Страшными были глаза этих мужиков. Пустые. Совершенно пустые глаза. В них не было ненависти (какая ненависть: драка — это лишь небольшое развлечение в их беспросветной жизни!). Не было страха. Не было никаких эмоций. Только ПУСТОТА! И это было по настоящему страшным.
Следом за страхом пришла усталость. О, боже, как же я устал от всего этого! Устал бегать, устал бояться. Нет, я не боялся умереть. Просто я не хотел умереть вот так! Под кольями этих зомби (как странно: пройдет совсем немного лет и я с ностальгией буду вспоминать те времена, когда на крики «Наших бьют!» из каждого дома выбегали мужики с кольями в руках, чтобы заступиться за своих). Я спустился по лестнице во двор. В нескольких шагах от меня должно было находиться лесное озеро. Во дворе было темно, хоть глаз выколи. Но от воды веяло прохладой и надеждой. Неожиданно я вспомнил еще одну вещь. На прошедших неделю назад соревнованиях я стал чемпионом Московского военного округа по военно-прикладному плаванию! Колья говорите? Давайте посмотрим, как вы на воде работать умеете?! И под водой?!
Не раздеваясь, я зашел в воду. Прошел на ощупь сквозь заросли камыша. И почти бесшумно ушел под воду. В этот момент меня не интересовало, есть ли у моих преследователей моторные или подводные лодки, глубинные бомбы или гарпуны. После спортвзвода в воде мне был не страшен ни морской черт, ни сам водяной (хотя от парочки русалок я бы, наверное, все же не отказался). Что могли сделать мне какие-то люди?!
Где-то вдалеке в кромешной темноте мерцала одинокая звезда. Я плыл ей навстречу. Сзади раздавались растерянные голоса охотников, потерявших след своей добычи…

Глава 2. Вооружен, но…
Плыть в сторону звезды было очень романтично. Очень. И так же глупо. Стоило появиться луне, и на водной глади моя голова оказалась бы видна, как на ладони. И могла подвигнуть моих преследователей на любые глупости. Вплоть до поисков лодки.
Да, я был чемпионом Округа по военно-прикладному плаванию, но не был идиотом. Как говорил мой друг Д’Артаньян, когда над твоей головой занесена дубина, забываешь о том, что держишь в руках шпагу. Когда над твоей головой в любой момент могло быть занесено весло, не трудно было забыть не только о своих чемпионских титулах, но и о том, как тебя зовут.
Хотя, к чему скрывать, в воде я чувствовал себя гораздо увереннее, чем на суше. Я твердо знал, что никто из жителей этой деревни не сможет победить меня в честном спортивном единоборстве. И поэтому можно было немного расслабиться. Но две совершенно незначительные мысли слегка отвлекали от того, чтобы просто наслаждаться водой, звездами и природой. Даже не мысли, а так мыслишки. Ну, во-первых, будет ли грядущее единоборство честным? А во-вторых… Нет, вовсе не во-вторых! Это было самым главным! Меня все больше и больше пугала мысль о том, что я совершенно ничего не знаю о жителях этой деревни! Как они живут? Чем занимаются в свободное от работы время? Ловят рыбу на удочку или глушат толовыми шашками? А больше всего, нет ли у них какой-нибудь завалящейся подводной лодки. Или торпедного катера, на худой конец. Парочки глубинных бомб. Или ящика тротила. Кто знал этих деревенских?! И что они хранят в своих сараях накануне третьей мировой войны…
От этих мыслей мне стало не по себе. И даже вода показалась более холодной, чем была на самом деле. Хотя вполне возможно, что немного вдали от берега она и на самом деле была холоднее. Но последний хмель к тому времени уже окончательно выветрился из головы.
И, как следствие, вся романтика стала куда-то улетучиваться. Из обычного городского мечтателя, плавающего от нечего делать под звездами, я постепенно начинал превращаться в боевую машину, созданную для боя и убийств. В почти, что третьекурсника военного училища (и не просто военного училища, а Московского высшего общевойскового командного училища имени Верховного Совета РСФСР!!!), в настоящего монстра, который обычно ест таких деревенских парней на завтрак десятками.
Я повернул к берегу. Почти бесшумно проплыл несколько десятков метров вдоль него. Голоса моих преследователей остались где-то слева. Я выполз на берег. До опушки леса было лишь несколько метров. Почему-то я был уверен, что смогу найти в лесу какое-нибудь оружие. Топор, бензопилу или лук со стрелами.
Совершенно неожиданно в поселке пропал свет. Это могло означать только одно — начиналось время вампиров и оборотней! Потому что еще в начале вечера Игорь как-то обмолвился, что дискотека, на которую мы собирались, будет до полуночи. В полночь, в целях экономии электроэнергии, в поселке выключают свет. Наивный Игорь, теперь-то я знал, что свет эти кровопийцы выключают совсем в других целях!
Такое иногда случается в нашей жизни. Ты можешь пройти сотни километров лесом и не найти ни одной бензопилы или потерянного кем-то топора. А можешь сделать один только шаг и наткнуться на целый арсенал оружия. Я не успел сделать ни одного шага… Выползая на берег, рукой я наткнулся на самую настоящую мечту Д’Артаньяна. На самое совершенное в мире оружие. На полутораметровую дубину. Это было настоящим чудом! Или Проведением Всевышнего. Или какой-то деталью бредня, оставленного кем-то из местных рыбаков. Или орудием преступления, ведь вполне возможно, что не все, кого деревенские загоняли в это озеро, возвращались из него живыми?!
Не все? Ну, уж фигушки! Меня вы голыми руками не возьмете. Тем более, сейчас. Кол вам в сердце, да чеснок в ухо! Я привстал на ноги. Почувствовал в руках внушительный вес своего нового друга. И теперь уже никого и ничего на свете не боясь, я направился в сторону леса. Все-таки мне хватило ума не направиться в сторону моих преследователей.
Я шел лесом, буквально в десяти шагах от опушки. На ум приходили какие-то отрывки из лекции по тактике мелких подразделений. Затем что-то по особенностям ведения боевых действий в лесу. А потом почему-то по особенностям ведения боевых действий в горно-пустынной местности. Какие-то лоскутки умных фраз и совершенно замечательных советов. Но я никак не мог сосредоточиться и вспомнить хотя бы один из них!
Хотя это и было не важно. Совершенно не важно. Ведь в руках у меня была дубина. Дубина была оружием. Настоящим оружием. А значит, я был вооружен. И мог дать вооруженный отпор любому агрессору, любому врагу, любому… Даже Семену!
Нет, о Семене я подумал совершенно напрасно. Пока враг был абстрактным я мог в своих мечтах стать настоящим самураем, монахом Шаолиня, кем угодно. Кем угодно, лихо владеющим дубиной. Уничтожающим ею любых врагов и в любом количестве. И вдруг Семен. Будь он не ладен! Неожиданно для себя, но совершенно отчетливо, я вдруг понял, что не смогу ударить живого человека дубиной. Никогда не смогу!
Мысль эта была настолько реалистичной, что я даже остановился. Дубина больше не была моим верным другом, моим оружием. Она превратилась в подколодную змею, в нечто скользкое и противное. Пальцы разжались сами собой. Я брезгливо отбросил ее в сторону.
И зашагал дальше. Идти стало легче. По крайней мере, первые два шага. Я избавился от дубины. Теперь я отчетливо понимал, что дубина не была подарком Высших сил, а была лишь обычным искушением. Кто-то из демонов пытался проверить, насколько я крепок духом. И как легко я смогу поднять руку (и дубину) на другого человека?
Я с честью прошел это испытание. Я не поднял руку на ближнего. Не огрел его дубиной. Я был славным парнем. Я мог гордиться собой. Но гордиться не получалось. Через пару шагов я уже чувствовал себя последним папуасом. Нет, гораздо хуже, чем последним папуасом. Ведь папуас наверняка смог бы защитить себя, дать отпор нападающему и вполне уверенно использовал бы для этого любой подручный материал, в том числе и эту проклятую дубину. А я не смог.
От этих мыслей я чуть не расплакался. В училище меня два года учили тактике, огневой подготовке, иностранному языку, нескольким десяткам других дисциплин (включая сопромат и термех). Все два года я учился только на отлично. Но это было лишь теорией. Когда дело дошло до практики, я облажался. Я не смог использовать против врагов даже дубину.
Как ни странно, но в то время, пока я предавался горестным размышлениям о своей полной несостоятельности, какая-то часть мозга продолжала отслеживать обстановку вокруг. Продолжала жить своей жизнью, оценивала изменения обстановки, принимала решения, отдавала какие-то команды моим никудышным мышцам. Эта часть мозга почему-то решила, что самое безопасное место в поселке, где меня, ну, ни за что не станут искать, было крыльцом клуба. Тем более, в такой темноте. Разумеется, я направился именно туда.
К моему удивлению, на крыльце действительно никого не было. Но стоило мне только присесть на одну из ступенек, как я сделал очередное открытие. Поговорка о том, что самые темные дела творятся под фонарями — верна лишь отчасти. Да, вполне возможно, что искать меня здесь не будут, но ведь где-то же надо этим деревенским тусоваться. Лучшего места для тусовки, чем перед клубом я не приметил. А, значит, рано или поздно, но они непременно здесь появятся.
Это была первая разумная мысль за вечер. Уже через минуту мимо крыльца прошли две тени. Кажется, одна из них была мужской. По крайней мере, голос ей принадлежащий был точно мужским. Он с легкой хрипотцой поприветствовал меня.
 — Федь, ты чего один-то? А где Тамарка?
А я откуда знаю, где она?! И кто такая эта Тамарка? Для меня вообще стало открытием, что меня, оказывается, зовут Федором, а не как-то иначе. Хотя это едва ли! Помнится, еще днем меня звали по-другому. А что касается моего одиночества, так одному мне гораздо лучше, чем в окружении своры его друзей! Или, может быть, я все-таки ошибался на этот счет? Может быть, с ними мне было бы куда веселее?
Но я не стал делиться своими сомнениями со своим новым приятелем. На всякий случай, я ответил что-то нечленораздельное, пытаясь хотя бы голосом продемонстрировать шаолиньский стиль «Пьяный монах». Или, скорее, стиль «Брачующаяся обезьяна». Вечно я путаю эти стили!
Ответом мне послужил смех другой тени. Приятный такой смех. Женский. Обе тени продолжили свой путь в сторону опушки леса. Того самого леса, из которого я вышел несколько минут назад.
Нет, испытывать судьбу больше не стоило. Рано или поздно, но мое убежище было бы обнаружено. Тем более что по улицам не прекращалось какое-то непонятное шевеление. Хотя почему непонятное? Вполне понятное. Деревенские парни прилично приняли «на грудь». И теперь им хотелось хлеба и зрелищ. Нет, хлеба не хотелось. Хотелось только зрелищ. И все они, как один, искали ту маленькую и подлую сволочь, которая ускользнула у них из-под самого носа. Лишив их честно заработанного развлечения.
Как же я устал от всего этого! Больше мне было не до маскировки. Мне надоело бояться и прятаться. Мне хотелось поскорее забраться в кровать и уснуть. И как можно скорее позабыть об этом вечере. В этом моем стремлении к миру и покою даже Семену не стоило попадаться мне на пути. Побить бы его я смог едва, но поцарапать и покусать — вполне.
Я направился прямиком к студенческому общежитию. Точнее к торцу общежития. Туда, где меня ждало потайное окно. На крыльце маячил три тени. У меня хватило сообразительности понять, что это засада. Но я их уже не боялся.
 — Ну, что так и будем всю ночь сидеть? — Задал теням я свой коронный вопрос. — Надо дать жару этим студентам!
Станиславский мог бы мною гордиться! Сказано это было таким тоном, что ни у кого из деревенских не возникло и мысли поинтересоваться, что это за герой такой выискался и как его зовут? В ответ раздались лишь несколько восхищенных возгласов. К счастью, на большее ни сил, ни желания у них не хватило.
Я решительно подошел к окну. Открыл его, нащупал ногой выступ фундамента и довольно успешно забрался на подоконник. Спиной я чувствовал восхищенные мысли своих восторженных зрителей. Я спрыгнул с окна. Закрыл его на защелку и…
В этот момент ко мне вплотную приблизились два силуэта. Матка боска, сказал бы я в этот момент, если бы умел говорить по-польски! Деревенские уже в общежитии!!! Голос одного из силуэтов не обещал ничего хорошего. И даже не обещал быстрой и не мучительной смерти. Хотя вопрос и был довольно нейтральным.
 — Ты кто?
Что я мог ответить? Как известно, не задавайте глупых вопросов, не получите умных ответов. Или глупых?
 — Свой.
К моему удивлению, этот ответ всех устроил. Силуэты развернулись и направились вглубь коридора.
Это было мне на руку. Помнится, в коридоре лежала поленица дров. Слева. Вот здесь. Рука нащупала здоровенное полено. Мысли работали четко и вполне грамотно. Сначала бьем по голове ближнего. Затем второго. А потом искать выключатель и разбираться, кто это был? Свои или чужие?
Хотя, какой выключатель?! Ведь света же нет. Во всем поселке. Придется опознавать их на ощупь. Но додумать эту мысль я не успел. В это мгновенье полено выпало из руки. Издав ужасный грохот и лишив меня последней надежды дожить до утра.
Силуэты все поняли. Они вообще были очень сообразительными. Или мне это только показалось? Но это предательское полено явно подвело меня под монастырь! Оба силуэта угрожающе приблизились и склонились надо мной.
 — А свой это кто?..
Вот и приплыли! Назваться Федором? Так эти гады снова начнут спрашивать о какой-то Тамарке! Мы это уже проходили. На крыльце клуба. Повторяться не хотелось. Ну, не смог огреть их первым. Значит, не судьба. Значит, сегодня на их улице праздник. Я решил для себя, что не буду унижаться и изворачиваться. Не смог, так не смог. Ну, так хотя бы умру с честью. Как подобает настоящему комсомольцу. Мне совсем не страшно. Почти не страшно. Начинайте, проклятые фашисты!
В этот момент каким-то внутренним зрением на одном из силуэтов я рассмотрел светло-полосатую майку Игоря.
 — Игорь?! Игорек, это я! Серега.
 — Серега?! Живой?
Блин, как они достали меня этими вопросами. Нет, уже умер. Конечно, живой!
Меня похлопали по плечу. Видимо все еще не верили, что перед ними находится не призрак замка Морисвиль, а живой человек. И что этот живой человек действительно я. Затем спотыкаясь и постоянно на что-то натыкаясь, мы гуськом направились в неизвестном для меня направлении. Но видимо это направление было хорошо знакомо моим товарищам. И через пару минут мы уже были в их комнате.
В любое другое время я бы с удовольствием поужинал. Но сейчас мне было не до еды. Что-то умотался я от сегодняшних приключений. И мне очень хотелось спать. Мне очень хотелось поскорее уснуть. А затем проснуться и узнать, что все произошедшее за этот вечер было всего лишь сном. Страшным, нелепым, но только сном. Я попросил Игоря показать свободную кровать. Игорь ответил, что я могу выбирать любую. Не мудрствуя лукаво, я выбрал ближайшую. И как только голова моя коснулась подушки, моментально «отрубился». Думаю, что ребята тоже последовали моему примеру…
Уже через мгновение кто-то усердно тряс мое плечо. Это было не честно! Я даже не успел посмотреть ни одного романтического сна, а меня уже куда-то поднимали. Нет, делайте что хотите, но я не проснусь!
Видимо тот, кто пытался меня разбудить, понял всю тщетность своих попыток. Он что-то сказал. Похоже, кого-то позвал. Этот второй «кто-то» тряс меня еще более старательно, словно пытался вытрясти вчерашний ужин или мою душу. Наивный! Ужина у меня вчера не было, а душу, вполне возможно, во время вчерашних бегов я где-то потерял. Так что трясти меня было совершенно ни к чему! Просыпаться я не собирался. Тем не менее, сквозь сон я услышал голос Игоря. Он пытался донести до меня какую-то информацию. Но эта информация никак не могла донестись. Ну, никак!
Тем не менее, Игорь усердно бубнил что-то о том, что вчера деревенские были добрыми и пушистыми. Потому что вчера они только «приняли на грудь». А сегодня они будут раздражительными и недобрыми. Потому что с утра у них с похмелья будет болеть голова. И пока они не найдут чем опохмелиться, в их опухшие от перепоя головы могут забраться самые бредовые, революционные идеи. В том числе, и связанные с крейсером Авророй, со штурмом Зимнего, ну, или на крайний случай — студенческого общежития. Поэтому на первой же дрезине ребята предлагают от греха подальше отступить на заранее подготовленные позиции. Короче говоря, куда-то смотаться и вернуться только вечером вместе со всеми. И о том, что Таня едет вместе с ними.
Мозги не хотели слушаться. Какое отступление? Какая Таня? Язык не хотел шевелиться. Иначе бы я непременно рассказал им о приказе Верховного главнокомандующего товарища Сталина «Ни шагу назад». Повторил бы им слова политрука Клочкова о том, что отступать некуда и что позади Москва. И чтобы они прекратили наконец-то меня трясти!!!
Возможно, поняв бессмысленность своих усилий, Игорь угомонился. Меня перестали трясти. Я перестал что-то бурчать в ответ. Боже, как же это было здорово! В этой упоительной тишине голос Игоря прозвучал, как приговор.
 — Ты едешь с нами?
Если бы вы только знали, как много я мог сказать ему в этот миг. О том, что о нем думаю. О том, что нельзя быть такими жестокими. Что будить людей по утрам — это не по-пионерски. И много всякого другого, разного. Но сил на такую длинную тираду у меня не было. Я смог лишь отмахнуться и произнести лишь две буквы: «Н» и «Е».
 — Не…
Больше меня никто не тряс. Это было так замечательно. И я снова провалился в сладкий, сладкий сон…
Часов в комнате не было. И я не знаю, сколько было времени, когда я проснулся. Но за окном уже во всю сияло солнце. Гомонили какие-то противные птицы. И в общежитии было подозрительно тихо. Я быстро оделся. Нашел свой дипломат. И вышел на улицу. Все двери в общежитии были распахнуты настежь. Это было просто восхитительно. Хотя с точки зрения обороняющихся, и было явным промахом. Нельзя перед угрозой штурма держать двери крепости открытыми. Но, похоже, что кроме меня, других защитников в крепости больше не осталось. И это было бы довольно весело, если бы не было так грустно. Да, кстати, что там ребята говорили о дрезине? И о том, что надо сматываться?
Да, надо было сматываться. На всякий случай, я решил выбрать маршрут своего движения вдали от привычных для местных жителей троп и колонных путей. Памятуя о том, что нормальные герои всегда идут в обход, к остановке дрезины я решил отходить огородами. Это было правильным решением. Почти что правильным. Или могло быть правильным. Если бы на ближайшем же к общежитию огороде я не увидел вчерашнего Семена. И самое печальное заключалось в том, что он тоже увидел меня. Семен хмуро посмотрел на случайного прохожего. И продолжил снова ковыряться лопатой в каких-то грядках. Рядом с ним копошилось два пацаненка. Упитанные крепыши, точная, но немного уменьшенная, копия отца. Семена. Выглядело все это довольно мило. Семен как-то тяжело и неохотно снова поднял на меня свои глаза. В них не было ни гнева, ни обиды за вчерашнее, лишь какой-то невысказанный вопрос светился в уголках его зрачков. Обычный взгляд обычного деревенского мужика, занятого делами по хозяйству. На всякий случай я кивнул ему в ответ. Дескать, здравствуйте глубокоуважаемый Семен-батькович. Наше вам почтение. С кисточкой.
Он ничего не ответил. А я и не сильно ждал его ответа. Бочком, бочком я направился дальше. Кажется, пронесло?! Лишь одна мысль вызывала небольшое беспокойство. Даже не мысль, а маленькое наблюдение. Уже отойдя на приличное расстояние от Семена, я совершенно случайно заметил, что рядом с ним ковырялся только один парнишка. Второго не было. Куда его послал отец? И зачем? Все это было довольно странно. И вызывало необъяснимую тревогу.
Но вскоре все мои страхи развеялись, как утренний туман. Уже через пять минут я сидел в вагоне. И вагон с каждой минутой уносил меня все дальше и дальше от этих странных мест. От этого странного Семена. Больше мне ничего не угрожало. Ведь кроме этой узкоколейки другой дороги на Большую землю не было. А в вагоне кроме нескольких женщин, не было ни одного деревенского мужика, ни одного парня и даже ни одного грудничка мужского пола. Даже охотников не было. И это было так здорово!
Я смотрел в окно на проплывающие мимо пейзажи. В голове моей крутились совершенно непонятные мысли. О том, что знания, полученные мною в училище, в реальной жизни оказались совершенно бесполезными. Либо, как обычным зернам, им нужно было время, чтобы прорасти. Я думал о том, что в какой-то момент у меня были необходимые знания, но не было оружия. Потом появилось оружие, но не хватило решимости его использовать. Потом появилась решимость, но не хватило практических навыков…
Но прогрессировал я прямо на глазах. Уже через пару часов после дискотеки я готов был ударить поленом не только своих врагов, но даже друзей.
Да, я понимал, что сегодня успешно сдал какой-то очень важный и серьезный экзамен. Перешагнул через какой-то рубеж. После которого я легко смог бы использовать в бою любую дубину, любое оружие. Не задумываясь ни на мгновенье. Я получил новые знания и новые навыки. Лишь где-то в глубине души шевелился маленький и противный червь сомнений. Своим гнусным и язвительным голосом он шептал мне о том, что если бы меня не понесло вчера вечером навстречу приключениям, и я бы остался на ночь с Таней, то тоже смог бы получить какие-нибудь новые знания и навыки. И возможно, они бы пригодились мне гораздо больше в моей длинной и непутевой жизни.

Глава 3. Васильевским мхом по всей…
Какая все-таки необычная наша память! Я отъехал от разъезда Оршина всего на пару километров, а все переживания и страхи прошедшей ночи уже казались мне такими мелкими и в чем-то даже несерьезными. Так, небольшое приключение. Совершенно не заслуживающее того, чтобы о нем помнили. К тому же, я весь был в предвкушении предстоящей встречи со своим любимым городом. С Ленинградом. И в моем дипломате лежал билет на ночной поезд. До встречи оставалось менее суток…
Проплывающие за окном вагона пейзажи уже воспринимались, как что-то совершенно отстраненное, не имеющее ко мне ни малейшего отношения. Как обычная картинка, нарисованная не тобой. Только торфоразработки привлекли мое внимание. Целые горы торфа, сложенные аккуратными штабелями. Из курса школьной программы я помнил о том, что использование торфа на теплоэлектростанциях крайне нерентабельно. Низкий коэффициент полезного действия — наверное, это было синонимом небольшой теплоотдачи торфа при сгорании? Но год назад наших курсантов (со старших курсов) привлекали на тушение пожара. Под Ногинском, недалеко от нашего учебного центра, горели торфяники.
Вернувшись, ребята рассказывали, что огня было не видно. Лишь под ногами дымилась земля. Дышать было нечем. А потом одна пожарная машина просто провалилась под землю (к счастью, водитель и пожарный расчет оказались опытными ребятами и успели выпрыгнуть из машины). А на том месте, где только что стояла машина открылась настоящая преисподняя. Целый шквал огня, потушить который казалось просто невозможным. И сразу стало очень страшно.
Нескольких наших курсантов (в том числе и моего друга Андрея Асеева) после этого наградили медалью «За отвагу на пожаре». Наградили более чем заслуженно. Если бы тогда им кто-нибудь рассказал о низкой теплоотдаче горящего торфа?.. Это в наших котельных и на теплоэлектростанциях, когда торф сжигают в небольшом количестве, можно говорить о низком КПД (коэффициенте полезного действия). Когда торф горит под землей десятками, а то и сотнями тонн — это настоящая стихия. Просто мы научились использовать лишь крошечную часть этой энергии. Да, что там говорить о торфе, когда и свои возможности мы используем лишь по минимуму. Физические, умственные, творческие возможности. Мы научились делить залежи торфа на брикеты. Мы научились осознавать свою индивидуальность и разучились дружить с соседями. Мы разучились дружить. Мы забыли очень простую вещь, что каждый из нас — это только брикет торфа. У кого-то из нас КПД чуть больше, чем у другого. У кого-то меньше. Но в любом случае он ничтожно мал. А вот все вместе — мы настоящая сила, которая может свернуть любые горы и решить любые, самые сложные задачи…
Под эти невеселые мысли все, что произошло со мной на разъезде Оршина отошло на второй план. Который уже норовил стать третьим или четвертым. В пятой сотне. Мы так легко все забываем! Все самое главное.
Увы, я слишком спешил распрощаться со своим прошлым. Мое прошлое встречало меня на конечной остановке электродрезины. Выглядело оно более чем живописно. В виде двух крепких, и довольно симпатичных парней, лет двадцати-двадцати двух, сидящих вразвалочку на мотоциклах. Один на основательном, солидном, отечественном «Урале». Второй на новенькой, сверкающей «Яве», чехословацкого производства. Они лениво курили «Беломорканал» и так же лениво посматривали на пассажиров электродрезины, спускавшихся по лестнице из вагона на платформу. Разумеется, я был последним из этих пассажиров.
Если бы вместо парней на мотоциклах сидели прекрасные амазонки в коротких кожаных юбках и полупрозрачных блузках, я бы сразу же догадался, что они ждут именно меня. А кого еще они могли ждать, если в вагоне никого больше не было? Да, с амазонками все было бы понятно. Но с парнями?! С парнями меня ничто не могло связывать. Я всегда любил только девушек. Мне никогда не нравились парни. И ждать меня они не могли по определению. Но они ждали именно меня. И даже не взирая на их полное, но несколько наигранное, равнодушие к моей персоне, я догадался об этом почти сразу.
Увы, рядом копошилось несколько бабушек, приехавших со мной на дрезине. И начинать очередной акт нашей пьесы при них мотоциклисты почему-то не спешили. А может быть, они хотели сделать это КРАСИВО? Докурить свои папиросы, изящно бросить окурки под ноги, затушить их своими сапогами и только после этого удивленно «заметить» мою скромную персону? Как в любом мало-мальски известном вестерне?!
К счастью, только в кино и только городские пижоны могут бросить недокуренную папиросу. Или недоеденный бутерброд. Мотоциклисты, похоже, с детства были приучены к бережливости. Либо им просто незачем было спешить? Они откровенно растягивали удовольствие. И с таким наслаждением затягивались папиросным дымом, что я невольно подумал о предупреждениях Минздрава. К сожалению, похоже, что в данном случае это курение было более вредным для здоровья окружающих (то есть, для моего здоровья), чем для здоровья самих курильщиков.
Тем не менее, за короткие мгновения, отпущенные мне горящими папиросами, я успел подойти к стене какого-то здания. На стене висело расписание движения электропоездов от Васильевского Мха до Калинина. До отправления ближайшего поезда оставалось совсем немного. Какие-то жалкие четыре часа. Прожить так долго мне, похоже, не светило…
Хотя… Может быть, я совершенно напрасно паникую? И мотоциклисты оказались здесь совершенно случайно? Просто заблудились? Увы, мои последние надежды были безжалостно уничтожены одним единственным вопросом.
— Ну, что студент, набегался? — Причем сказано это было настолько добродушно, почти по-приятельски, что мне стало совсем уж не весело. Не трудно было догадаться, что последует за этим вопросом.
В ответ я только пожал плечами. Что я мог им ответить? Что если бы звезды легли иначе, и на моем пути не встретились эти мотоциклисты, я вполне бы мог и еще побегать. И еще. И еще. С превеликим удовольствием. Но, видно не судьба.
Зато в единое мгновение перед моими глазами воедино сложилась мозаика разрозненных картинок и событий сегодняшнего утра. Которые до этого казались совершенно не важными, не существенными.
Вспомнился Семен. Его, куда-то исчезнувший сынишка. И серьезный, изучающий взгляд Семена, который я долго, долго чувствовал своей спиной. Все встало на свои места. Я слишком переоценил защитные свойства расстояний. И совершенно недооценил умственные и организаторские способности своего противника. И волшебную силу современных средств связи! Никто не собирался меня преследовать. Никто не собирался меня наказывать за вчерашнее сорванное шоу с мордобоем и прочими развлечениями деревенской молодежи. Семен просто послал младшенького сынишку с наказом позвонить его друзьям, проживающим в Васильевском Мхе. Чтобы те меня встретили. И малость проучили. Так, для профилактики. Похоже, малец ничего не напутал…
То, что произошло дальше, вам лучше не знать. Как честный человек, со словами «Да, набегался», я должен был сделать себе харакири. Или смело и решительно вступить в схватку со своим врагом. Их было всего лишь двое. Каждый из этих парней легко бы справился с тремя такими, как я. Я же должен был легко справиться только с двумя. Мне было легче. И я должен был попробовать! Тем более что мои мотоциклисты прекрасно понимали, что иного выбора у меня просто не было.
Увы, выбор есть всегда. И одна точка зрения, насколько я помню мифологию, была только у Циклопа. Мой ответ оказался не только неожиданным, но и в чем-то немного обидным для моих противников. Я смиренно и честно признался, что нет, не набегался.
И «драпанул» в сторону стольного города Калинина. За моей спиной повисла удивленная тишина. По моим расчетам до Калинина оставалось не более полусотни километров. Я успел пробежать первые метров десять, когда за моей спиной слаженно и почти мелодично взревели два мотоциклетных мотора. Но я пробежал еще метров десять, пока мотоциклисты сравнялись со мною.
Нет, не зря говорят, что птица-говорун отличается не только умом, но и сообразительностью. Не зря я так любил в детстве смотреть мультфильмы! А иначе, откуда бы я узнал о своей сообразительности? О том, что люди — не птицы (а я — тем более). И о том, что в отличие от этой удивительной птицы с умом и сообразительностью у меня были явные проблемы. Тем не менее, я не искал легких путей в жизни. Вполне разумно рассудив, что если мне так неудобно бежать по шпалам, то и мотоциклисты по ним не поедут. Поэтому свою длинную, длинную дистанцию я начал не по дороге, а прямо по железнодорожным путям.
Это давало маленький шанс. К тому же я немного прибавил обороты. Другими словами, немного ускорился. Насколько это было возможно, перепрыгивая через шпалы, и усердно стараясь не только не упасть, но и не выронить из рук свой дипломат.
Справа и слева чуть-чуть прибавили оборотов и мотоциклетные моторы… Метров через двадцать я сделал маленькое, но не слишком утешительное открытие. Это на разъезде Оршина я мог ставить легкоатлетические рекорды и побеждать на различных дистанциях. В соревнованиях с двигателем внутреннего сгорания я явно проигрывал. Особенно, когда двигателей было целых два. И у каждого в комплекте было по паре колес. Да по парочке увесистых, размером с мою голову, кулаков.
Было похоже, что мотоциклисты просто наслаждались сложившейся ситуацией. Им было так приятно поучаствовать в этих гонках. Наверное, каждому приятно почувствовать себя победителем?! Мне трудно было упрекнуть их в этом. Я и не пытался. В голове моей крутилась одна совершенно бредовая мысль о том, что в этих соревнованиях могли бы быть и другие победители. Будь у меня в руках не дипломат, а хотя бы ручной пулемет Дегтярева. Но пулемета не было…
Через пару метров я немного снизил обороты. Мне хватило ума сообразить, что тягаться в оборотах с двигателями просто глупо. Я перешел на «крейсерскую» скорость (со времен спортивной школы — пятнадцать километров в час, но в этот раз моя скорость была раза в полтора ниже). Нужно было беречь силы. Если в скоростной составляющей я явно не мог состязаться с мотоциклистами, то, может быть, у меня был шанс проявить себя в выносливости? А что?! Бензина в моих баках могло оказаться чуть больше, чем у них. По крайней мере, надо было попробовать…
Не буду повторять слова, услышанные мною за время этого необычного кросса. Обычные слова, вполне характерные для современной молодежи. Думается, что не только живущей в Калининской области, но и в любой другой. Да, слова были совсем не обидные. Просто слова. В разных вариациях, ребята просто интересовались, долго ли я собираюсь бегать?
Я мог бы им ответить, что долго. Но я старался не сбить дыхание и поэтому не ввязывался в ненужную дискуссию. Тем более что с минуты на минуту я ждал, когда они перейдут к более решительным действиям. По моей привычке бегать, они могли уже догадаться, что бегать я умею, люблю и могу бегать долго. Едва ли это входило в их планы.
Но к моему удивлению, мотоциклисты не предпринимали никаких резких движений. Они, словно влитые, сидели на своих мотоциклах. Ехали метрах в пяти справа и слева от железнодорожного полотна, по едва заметным тропинкам. Шутили. И наслаждались всем происходящим.
Мне было не до того. Нужно было стараться не промахнуться мимо очередной шпалы. Бежать по ним было более неудобно, чем я даже мог предположить в начале своего марш-броска. А любой промах мог оказаться более печальным по своим последствиям, чем даже лобовой контакт со встречным локомотивом. Поэтому все мои мысли крутились только в одном направлении. Как старая, испорченная грампластинка, выдавая «на гора» только одно слово: «Шпала, шпала, шпала». И все-таки с каждой преодоленной шпалой мне становилось ясно, что если бы это было нужно, мотоциклисты давно бы уже прервали наше увлекательное путешествие. Каким-нибудь тривиальным и пошлым мордобоем. Но они почему-то этого не делали?
Возможно, шоу с мордобоем в их местном драматическом театре проходило только по субботам. После изрядной порции самогона и определенных, принятых в их кругах, ритуалов. Как у настоящих самураев, которые перед выходом на поединок утомительно долго оскорбляли друг друга красивыми и даже изысканными оскорблениями. Традиции, однако. Что на далеких японских островах, что в нашей российской глубинке.
А бить, кого бы то ни было «по трезвому», считалось в их кругах просто дурным тоном? Тем более, по воскресеньям? Нет, что ни говори, а ведь это наша национальная черта — по сути своей мы очень добрые. Пока не выпьем. Мотоциклисты попытались несколько раз спровоцировать меня на диалог, который легко мог бы перейти в перепалку. А следом и в нечто более интересное. Но когда-то давным-давно отец научил меня бережно относиться к своим словам (он говорил, что в таких словесных перепалках невозможно стать победителем: твои противники к ним готовы, а ты — чаще всего, нет). К тому же, я так сосредоточенно следил за шпалами под своим ногами, что мне было не до разговоров.
Другим словами, я так и не понял, почему мы добрались без особых приключений до небольшого железнодорожного моста? Недалеко от моста на берегу крошечной речушки сидела парочка рыбаков. Под их любопытными взглядами я продолжил свой путь по шпалам, а мои спутники плавно и почти одновременно развернули своих красивых железных коней. И повернули обратно.
Это было так нелогично и непонятно, что сначала я хотел даже попытаться их вернуть. Потому что это было как-то неправильно. Ведь драка же была заказана. Я догадывался об этом! И даже оплачена (морально, разумеется). Но что-то помешало мне это сделать.
Да, скорее всего, Семен попросил их немного проучить этого несносного любителя бега. Преподать маленький урок. Оказалось, что урок мог быть не только обидным, болезненным или унизительным. Но и познавательным, содержательным. И просто полезным.
Мне показали, что устойчивая и дружественная связь с соседями может пригодиться в трудную минуту. Что технические средства связи зачастую заметно облегчают жизнь даже в самых глухих уголках вселенной. И что недооценивать своего противника все-таки не стоит. Даже чемпионам по бегу и плаванию…
Я спустился с насыпи. Метрах в пятидесяти от железнодорожного полотна я давно уже приметил асфальтированную дорогу. Идти по ней было гораздо легче. А сил бежать у меня, почему-то, уже не было.
И все-таки я несколько раз обернулся. Мне почему-то не верилось, что мое приключение закончилось благополучно. И что Семен не припас напоследок еще какого-нибудь полезного, но неприятного урока. Почему-то мне постоянно вспоминались мотоциклисты, но их тоже не было.
Через пару километров меня подобрала попутка (в те далекие времена водители еще не брали с пассажиров денег за проезд). А еще через час я был на железнодорожном вокзале Калинина. Впереди была встреча с Ленинградом. И впереди была целая жизнь.